Тридцать седьмая ночь

Лейстред всегда думал, что после смерти Майкрофта Холмса Темза выйдет из своих берегов, Лондон погрязнет в хаосе, а газеты будут кричать ошеломляющими заголовками. Но в то утро газеты не кричали. Мир проснулся и прожил очередной банальный серый день, чтобы так же проживать и остальные. Служба МИ5 работала все так же исправно, как старая антикварная музыкальная шкатулка. Крутишь ключик, шестеренки приводят в движение замысловатый механизм, и звучит музыка. Поступает приказ, сотрудники, проводя несколько сложных операций, выполняют его, и в доброй старой Англии опять царит относительный порядок. И неважно, что сам мастер давно уже мертв. Мелодия ведь играет. С того времени инспектор официально возненавидел три часа ночи. В три часа Майкрофта Холмса нашел убитым на одной из улиц Лондона полицейский патруль. Через тридцать шесть ночей к нему в три часа ночи пришел Шерлок, весь вымазанный в чужой крови. Грег хмурится и не задает лишних вопросов. На них попросту некому отвечать. Единственный человек, который мог узнать все, что угодно, теперь молчит, лежа на одном из городских кладбищ, и за своими холодными губами хранит тысячи ответов, которые никто уже не услышит. Шерлок, который по большому пальцу мог определить пилота, теперь тоже не_живой. Пусть он и не мертв. Как призрак, у которого еще бьется сердце. Бьется потому, что так нужно, а не потому что хочется. И Лейстред полностью осознает это. Поэтому он берет своего не_живого призрака за холодную трясущуюся руку и без каких-либо претензий уводит на свою кухню. Шерлок садится на дешевый деревянный стул, не говоря ни слова, и равнодушно рассматривает скуповатый, не очень изысканный интерьер. Возможно, он даже бы и не сел, если бы инспектор настойчиво не потянул его за руку вниз. Так, словно куклу, которой можно играть. Хочешь в углу поставь, хочешь за стол посади, хочешь в кровать положи. Они оба молчат, даже не пытаясь начать разговор. Совершенно так, как люди, которым пришлось вместе сидеть на вокзальной скамейке в ожидании совершенно разных поездов. Так длится, пока Лейстред включает лампу в углу, достает из холодильника лед, набирает в глубокую пластмассовую миску воду и находит аптечку. Они молчат, кажется два часа, хотя в действительности прошло от силы минут десять. И это молчание о том, что Холмса не было две недели. О том, что он единственный не был на похоронах собственного брата. О том, что на СМС от Лейстреда: «Шерлок, имей же совесть. Его уже завтра хоронят» он ответил «Я знаю». — Я нашел его, — тихо говорит детектив, пока инспектор берет его руки и опускает в миску с ледяной водой. Становится холодно. Наверное. Холмс, на самом деле, не очень-то понимает, но Грегу почему-то мешать не хочет. Он не возражает, когда с его рук тщательно смывают остатки засохшей крови. Не кривится от болезненного покалывающего ощущения, пока спиртом дезинфицируют его раны на ладонях и запястьях. — Знаешь, кем он был? Наркоманом. Полицейский лишь устало прикрывает глаза, шумно выдыхая воздух. Головная боль разливается свинцовой тяжестью и наталкивает на мысли о том, как же сильно он ненавидит себя. Ненавидит эту ночь и слишком дешевый антисептик, который он использует, ненавидит бинты, которых еле хватило, чтобы перемотать сбитые до крови костяшки на худых руках. А еще он ненавидит пулю, что когда-то пробила ткань дорогого костюма и добралась до самих легких одного очень-очень важного человека. Они оба ее ненавидят. — Ты тоже его… — Нет, ножом. — С холодным спокойствием отвечает детектив. Потому что вопроса: «Ты тоже его убил?» даже быть не может. Потому что шанс, что тот парень выжил, даже не должен быть допущен. Лейстред и дальше обрабатывает чужие раны, пусть и понимает, что сейчас он поступает неправильно. Шерлок медленно, но уверенно становится монстром. Монстром, который от шока растерял остатки своих чувств, словно ненужные детские безделушки. И на таких в сказках обычно объявляют охоту, предлагая полцарства и принцессу в жены. После всего этого Грег, как сознательный гражданин, должен позвонить в полицию. — Я надеюсь, ты не оставил каких-либо следов. Но так же Грег отлично понимает, что из полиции здесь пока вполне хватает и его. — Разве бы это что-то изменило. — Лейстред прикасается проспиртованной ватой к порезу на щеке, и Шерлок крепко закрывает глаза от неприятных ощущений. Ему кажется, что он не заслуживал в своей жизни брата. Как и Лейстреда сейчас не заслуживает. Потому он так старательно обманывает себя и делает вид, что действительно не понимает, каким это чудесным образом Майкрофт Холмс оказался без охраны в три часа ночи возле какого-то наркопритона. Ох, конечно же, не отправился же искать там Шерлока. Кого угодно. Пусть даже саму королеву. Но только не Шерлока. Холмс утыкается в рубашку Грега и прикрывает глаза. Его больше не трясет, как во время лихорадки. Отчасти это больше от мелодичного тихого повторения: «Все будет хорошо, все будет хорошо, все будет хорошо…», которое он слышит. Или от того, как чужие теплые руки гладят и перебирают мокрые и грязные кудри, вытаскивая оттуда крошечные остатки осенней листвы и тонких веточек, которые, черт знает как, там оказались. — Пойдем. — Успокаивающее говорит Лейстред, все еще гладя детектива по голове. — Я постелю тебе в своей спальне и дам что-нибудь из вещей. Они идут сквозь темную гостиную, не включая свет. Но Шерлок ни разу не спотыкается и не ударяется о дешевую угловатую мебель. Он с удивительной ловкостью обходит каждое препятствие. Ему нравится мрак. Он успокаивает. Обнимает. Закрывает слишком жестокую правду от усталых глаз. Становится единственным местом, где можно спокойно существовать. Поэтому когда Грег тянется к выключателю, он быстро перехватывает его руку и сжимает. Руки у инспектора теплые и приятные. Конечно, иначе и не должно было быть. Ведь Лейстред сейчас единственный, в чем Холмс уверен. Он его аксиома. Его константа. То, что всегда стабильно и неизменно. То, что изучено уже до мелочей: от рано поседевших волос до шлейфа дыма от дешевых спешно купленных сигарет. Тот, что не выльет в лицо неожиданную правду, как кислоту, и не воткнет в спину острый нож. — Я не знаю, что из моих вещей подойдет тебе по размеру. Наверное, ничего. — Грег быстро бросается в сторону шкафа, как только его руку отпускают. Он начинает тщательно перебирать свои вещи, что-то бормоча себе под нос. Нет, не футболки. Они слишком короткие. И не свитера. Лейстред отчетливо понимал, как нелепо и неуместно Шерлок будет выглядеть в одном из его свитеров. В конце концов, инспектор нашел новую еще не распечатанную рубашку, которую он купил полгода назад и благополучно забыл среди кучи вещей. Он снимает целлофановый пакет и оборачивается к Холмсу, силуэт которого четко различим среди ночного полумрака. Так, словно перед ним сидит на кровати призрак, который пришел на несколько минут, чтобы проститься. — Можно задать тебе вопрос? — Шерлок снимает через голову рубашку и бросает ее куда-то на пол. Он видит, как недовольно инспектор поджимает губы, когда замечает букеты гематом на его теле и острые ребра, которые, кажется, вот-вот пробьют белую кожу. — Конечно, только давай я тебе помогу. — Лейстред встает на колени и продевает чужую руку в широкий рукав. Потом вторую. Ему это кажется совершенно нормальным и даже правильным. Потом начинает застегивать нижние пуговицы, время от времени прикасаясь подушечками пальцев к холодной коже. Без каких-либо задних мыслей. Так, словно он помогает… Своему младшему брату. Инспектор убирает упавшую на лицо детектива мокрую прядь. — Спрашивай. Теперь спрашивай. — Почему ты делаешь все это? — Холмс в слишком большой для него рубашке с закатанными рукавами выглядел очень странно. Но довольно уютно. Особенно если не смотреть на худые руки в широких рукавах. Особенно, если не замечать на них синяков и порезов. Но без следов от уколов. И это безумно радует Грега. Это совершенно не стоит жизни Майкрофта, но приносит какую-то долю облегчения. — Потому что ты мой друг. Потому что тебе плохо. — Лейстрейд все еще стоит на коленях напротив детектива. Он проговаривает каждую фразу спокойно и отчетливо. Словно отец, который учит ребенка считать. — Потому что тебе не стоит возвращаться в таком виде к миссис Хадсон и Джону. Потому что на улице с тобой могут сделать все, что угодно. — Так сделай со мной, все что угодно, ты. — Шерлок замолкает и пользуется тем моментом, когда Грег смотрит на него так, словно он предложил выстрелить в себя из заряженного пистолета. Детектив наклоняется к нему и целует. Робко и аккуратно, словно вот-вот передумает и сорвется с места, чтобы сбежать. Губы Холмса еле касаются губ Лейстреда, но он весьма четко ощущает на них металлический привкус крови. Грег отстраняется. Отстраняется так быстро, как может. Отстраняется через минут пять, когда понимает, что кусает чужие губы чуть ли не до крови. — Боже, Шерлок, что же ты делаешь. Ты же даже не понимаешь… — Инспектор встает и опирается о стену. Он проводит по своему лицу рукой, пытаясь стереть такое ненужное сейчас недоумение, и смотрит на детектива. Холмс застыл в одном положении и, кажется, даже не дышит. В густом полумраке комнаты он уже не похож на настоящего. Его мокрые кудри и блестящие глаза теперь словно нарисованы маслом и увековечены навсегда на какой-то из картин всемирно известного художника. Портрет молодого мужчины. Портрет мужчины, который запутался. Портрет мужчины, который давно потерял себя и требует помощи. — Я-я-я… — Детектив хочет сказать что-то в свое оправдание, но его голос ломается, а слова скатываются в один большой ком и застревают в горле. Он замолкает, а Грег думает, что нет ничего хуже, чем увидеть сейчас плачущего Холмса. И при этом всем он все еще чувствует себя сволочью. Самой большой в мире. — Все хорошо. Это была ошибка. Я никому не скажу. — Он опять подходит к Шерлоку и кладет руку ему на голову. Лейстред не умеет успокаивать. Лейстред чертовски плохо успокаивает. — Завтра будет утро. Завтра будет еще одно новое утро. Это ночью все кажется гораздо хуже. Они обнимаются в последний раз, и полицейский все еще очень тихо говорит что-то банальное и не очень помогающее, ощущая на своей шее горячие капли чужих слез. Грег прикрывает за собой дверь, оставляя детектива в комнате одного. Он ложится на диван, утыкаясь взглядом в темноту, и думает, как же быстро нужно уснуть, чтобы не слышать из своей спальни тихие всхлипы. Инспектор слишком устал. Он больше не может притворяться сильным. Не может быть для всех помощником и опорой. И это не из-за того, что на губах Грега все еще горит поцелуй Шерлока. Скорее, из-за того, что на них еще не потухли поцелуи Майкрофта Холмса. Лейстред не гений, но все слишком хорошо понимает. Утро не наступит никогда.