Хил

Деревянная доска не выдерживает и разлетается в щепки после первого же удара. Вэньцин отпихивает мусор ногой в сторону и закрепляет в держателе новую. Удар. Удар. Удар. И снова — в щепки. — Тебе не кажется, что на сегодня хватит? Синьцзе стоит у стены на безопасном расстоянии — руки сложены на груди, спокойное лицо ничего не выражает — и не одобряет. Он не одобряет Вэньцина с тех пор, как тот перестал играть. По его мнению, Вэньцин себя разрушает. Железом, забегами, боксом, бесконечными боями с грушей и подпольными — с людьми. Последним, конечно, больше всего. Вэньцин оглядывается в поисках новой доски. — Остановись. У тебя кровь. — Синьцзе отталкивается от стены и идет к нему. Берет его разбитые руки в свои. — Смотри. Синьцзе качает головой и поджимает губы, осторожно трогая окровавленные фаланги. Его пальцы кажутся прохладными по сравнению с пылающей кожей Вэньцина. — Тебя даже боль не останавливает. — Мне не больно. Ему действительно не больно. Совсем. После стольких месяцев тренировок руки потеряли чувствительность, обросли мозолями, костяшки сбились. — Идем, — вздыхает Синьзце. Он не тянет и не толкает, просто мягко кладет ладонь на плечо, и Вэньцин почему-то следует за ним в комнату. Потом Синьцзе приносит аптечку. Осторожно поднимает руку Вэньцина к своему лицу, дует на костяшки. Промакивает содранную кожу на пальцах бинтом, смоченным в антисептике, смывает кровь. Как в игре почти. Вэньциня передергивает. — Хватит, — он вырывает руку. Синьцзе не злится. — Я все понимаю, — говорит он. — Нас всех это ждет. Он действительно понимает. Что если Вэньцин не может играть профессионально, то он не будет играть. Он не пойдет в гильдию сражаться против обычных пользователей, он не пойдет в команду тренером или консультантом — это все суррогат, а ему нужно настоящее. Через несколько лет Синьцзе самому придется решать, что делать. Поэтому он понимает. Но лишь отчасти. Чтобы понять полностью, нужно через это пройти. В это упасть. Синьцзе складывает антисептик и оставшийся бинт обратно в аптечку. Смотрит на часы, встает, и внутри у Вэньцина что-то обрывается. «Не смей уходить», — думает он, а в глазах собирается красное марево. У него тоже когда-то было расписание. Каждый день он знал, что будет делать с утра и до вечера. От субботы до субботы. Больше этого нет. А у Синьцзе — есть. Вэньцин тоже встает с кровати, останавливает Синьцзе на полпути к двери. Его трясет внутри, но очки с Синьцзе он снимает очень аккуратно, осторожно кладет их на стол. И это последнее, что он делает осторожно. В следующее мгновение он толкает Синьцзе к стене с такой силой, что тот ударяется о нее затылком. Вэньцин наваливается на него, кусает в губы, запускает пальцы в волосы и резко дергает. Синьцзе должно быть больно, и он только растерянно раскрывает враз заблестевшие глаза, пытается что-то сказать, но Вэньцин затыкает ему рот новым укусом. Он дергает ворот рубашки Синьцзе — пуговицы сыплются на пол. Дергает ремень, но тот поддается не сразу, к тому же Синьцзе начинает сопротивляться. И тогда Вэньцин прижимает локтем его горло. «Лучше не мешай», — хочет сказать Вэньцин, то только скалит зубы. Синьцзе краснеет, задыхаясь, уже не пытается его оттолкнуть, скорее цепляется за плечи. Вот. Теперь он понимает, как это — когда не можешь сделать вообще ничего. Наконец с ремнем покончено. Брюки с трусами отправляются вниз рывком, и Вэньцин разворачивает Синьцзе спиной к себе, толкает раскрытой ладонью между лопаток, и тот падает лицом в кровать, только в последний момент успев выставить руки. Вэньцин наваливается сверху. Кусает за плечи, за шею, грубо вводит сразу два пальца в задний проход. Синьцзе тихо вскрикивает, и он закрывает ему рот свободной рукой. Синьцзе еще совершенно не готов, когда Вэньцин растирает слюну по своему члену и резко входит в него. Вэньцин не ощущает боли. И удовольствия тоже. Он просто толкается и толкается внутрь, пока не чувствует, как по ладони, зажимающий рот Синьцзе сползает капля. Вот от нее начинает жечь, как будто на содранную кожу костяшек плеснули морской водой. Вэньцин выходит из Синьцзе и рывком переворачивает его на спину. Так и есть — в уголках глаз собираются слезы. Красное марево чуть редеет на короткий миг, но Синьцзе выставляет руки, пытаясь удержать Вэньцина от новой атаки, и это заставляет ярость снова выбить мысли из головы. Он перехватывает запястья, заводит наверх, прижимая к матрасу. Он почти ломает Синьцзе пополам, задирает колени к плечам. Снова входит резко, на полную длину. Толкается, толкается, толкается. А Синьцзе молчит. Только губу закусил. По его глазам не понять толком, насколько ему страшно. Вэньцин смотрит ему в глаза и видит только мокрый блеск, переводит взгляд — на собственные пальцы, сжимающие его запястья, и замирает. У Синьцзе, в отличие от него, вспоминает в этот момент Вэньцин, будет следующая суббота. Он осторожно разжимает пальцы. На запястьях у Синьцзе остались красные следы. Надо попросить прощения. Как только найти слова после такого? Вэньцин выпрямляется, и его опавший член выскальзывает наружу. А у Синьцзе… стоит. Вэньцин снова смотрит ему в глаза. — Закончи, — говорит Синьцзе. И он, извиняясь, целует Синьцзе губы. И потом шею, и грудь, и живот, и внутреннюю поверхность бедер, и берет в рот. Двигает языком и головой так же яростно, как до этого вбивался в задний проход. Он ничего не умеет и не хочет делать наполовину. В этом беда. Вскоре рот наполняется вкусом Синьцзе, и Вэньцин проглатывает все до последней капли. Потом он сам тянется к аптечке — теперь хил нужен Синьцзе. К счастью, в реальной жизни никто не ограничен классом. Вэньцин вытягивается на кровати рядом с Синьцзе. Тот уже устроился на единственной подушке — значит, решил остаться ночевать. Он не часто так делает в последнее время, и Вэньцин не думал, что после сегодняшнего будет как раз ночь-исключение. Синьцзе всегда спит строго на спине, вытянув руки вдоль боков. Он не ворочается во сне. Закрывает глаза и словно отключается, что бы ни происходило вокруг. Двадцать минут двенадцатого на часах. Возможно, Синьцзе остался, чтобы еще больше не нарушить расписание. Вэньцин переворачивается набок. Надо встать и выключить свет, только он еще немного посмотрит на Синьцзе. Тот вдруг открывает глаза. — Я надеюсь, к тому моменту, когда в отставку уйду я, мы придумаем, как с этим справляться. Он находит руку Вэньцина и сплетает с ним пальцы. И вот это работает так же, как хил семьдесят пятого левела.