В Готэме (не)спокойно

      Луна не доставала своим бледным отсветом солнца до чернильных улиц, оставляя их во власти густой тьмы. Ведь тучи преградили ей путь тяжёлым одеялом, погребальным саваном. Из них дождь лил и хлестал по крышам, заглушая шум шагов и шелест одежды.       Брюс бежал. Вода стекала по лицу слезами, намокая свитер, делая его тяжелее свинца. Подошвы ботинок скользили, он дважды чуть не упал, но во время спохватился и поставил ногу правильно. От ветра лицо изнывало, глаза затапливались горячей влагой, приходилось смаргивать. Под рёбрами сердце исходилось в неровном ритме, лёгкие жгло адским пламенем.       Впереди тень — призрак колючего прошлого, секрет. Мелькает складками распахнутого плаща и развёрнутой души, прыгает с парапета, вспархивает певчей птицей в глубину ночи.       Брюс прыгает следом. Отрывается от края тугой пружиной с опозданием в секунды. Но прыгает. Привязанный к паровозу вагончик с углём, как верный последователь, готовый пойти на эшафот за ним. Время всё решило за них, они обречены вот так — друг за другом. Змея, пожирающая собственный хвост.       Под ногами — поверхность крыши. Брюс падает на колени от удара, выставляет ладони по инерции. Что-то подозрительно хрустит, точно собственные кости. Шастать по городу в лёгком костюме — себе дороже, всё успеет переломать. Нужно другое.       Коленные чашечки взрываются болью, руки жгут: мелкие камешки затесались в кожу. Рядом слышен смех. У самого уха, и чья-то кисть касается его лица, линии челюсти, ведёт по шее, дёргает за прядь мокрых волос, стирает со лба капли дождя, размазывая их. Хватает за воротник свитера и, прежде чем Брюс успевает отшатнуться, тянет вверх. Брюс почти падает снова, только нога — сломанная, растянутая, смещённая, ушибленная, так до бесконечности, не обращай внимания — что-то протестует огненной тяжестью в каждой клетке. Но он становится во весь рост, как держащий небосвод Атлант, ощетинивается, выплёвывая вместо незаслуженной благодарности шипение рассерженного кота, толкает в грудь: — Не трогай!       Снова смеётся.       Жалкий свет дешёвых лампочек из редких горящих окон падает на его лицо. Брюс отворачивает взгляд, потому что от такого вида его выворачивает. Замечает только горящие глаза, бледную кожу и алый рот. Маленькая страшилка выбралась из готэмского склепа, чтобы испить его голубой крови. Сегодня же не Хэллоуин, зачем тебе макияж такой, зачем маскарад? Брюс хочет ударить его. Вместо это ведёт большим пальцем по чужой скуле. Несмываемый. Подожди, упырь-перевертыш, огни Самайна ещё не зажглись. Полежи месяц-другой в гробу.       Гром разрезает тишину, секунды спустя молния вспаривает небо чётким росчерком. Брюс упирается ладонями в плечи — чужой плащ тоже мокрый насквозь, с него вода при малейшем нажатии выплёскивается, как из губки — и толкает, тайно надеясь, что тот рухнет балластом с крыши и разметается кусочками по земле, чтобы его потом можно было собирать осколками витража. Такой удачи не предоставляется. Всего-то падает на спину в паре дюймов от края крыши, зелёные волосы (или это игра света?) прилипают ко лбу, на губах цветёт улыбка. — Убить меня вздумал? — Закройся, Джеремайя.       Брюс возвышается над ним, как маяк в море. Он же распластался с полусогнутыми коленями, приподнявшись на локтях. — Нет, не так. Мне совсем не нравится это имя, — говорит Джеремая. — Можно что-то другое? Ещё мне не нравится, что ты выше, Брюс. Мы же одинаковы.       Как стороны одной монеты, день и ночь, чёрное и белое.       Что-то бьёт его по голени. Носок туфли Джеремайи протискивается между ботинок, надавливая с задней стороны на лодыжку. Сильно и резко тянет на себя.       Небо прыгает перед глазами, тело оказывается в воздухе. Прежде, чем паника находит его мысли, Брюс падает.       Ботинками ударяя ноги Джеремайи, не нарочно, от неожиданности. Затем — специально пинает по бедру, пачкает в грязи. — Придурок, я почти упал! — гневно грохочет Брюс, забираясь сверху, невзирая на вспыхивающую от неудобства и наверняка хотя бы немножко да сломанную ногу. Встряхивает за липкие лацканы, с которых ручьём течёт вода.       У Джеремайи смех — натянутые до предела струны под смычком. Будто сказали что-то смешное и глупое. Обхватывает ледяными ладонями шею, ероша волосы на затылке, спускается к ключицам, надавливает на плечи, вынуждая согнуться и наклониться. — Не будь наивным, Брюс, я бы поймал тебя, — кашляет холодным воздухом прямо в лицо, перед тем, как приблизиться и выдохнуть в рот, — или рухнул следом…       Брюс ловит неуклюжий поцелуй, собирая капли дождя с остатками помады и оставшиеся слова. Потому что за то время, что они общаются, можно понять: иногда целоваться проще и полезнее, чем говорить. Но тот всё равно бурчит и мямлит в ответ. — Брюс… Брюс, а ты знаешь, что мы созданы друг для друга? Ещё когда солнце не сияло и ничего не было, всё предрешено даже без слов и чисел. Где были написаны мы в вихревом потоке Вселенной на покамест несотворённом языке. Знаешь?.. Оно здесь, всё здесь.       Ледяные пальцы касаются промокшего свитера, тянут жёсткую ткань ногтями, как когтями. Царапают рёбра, надавливая синяки.       Брюс отталкивает его. Голова Джеремайи ударятся о поверхность без стука. — Я напишу на тебя заявление в полицию и вручу лично капитану Гордону, — обещает Джеремайя, моргая. Влага слипает густые ресницы, он прикрывает глаза. Свет играет по его искалеченному лицу, очерчивая скулы и впадины светлых глаз, делая на их месте сплошные чёрные ямы. Глотает набежавшие в рот капли, откашливается. Часть воды попадает Брюсу на лицо. Он и не против, — за жестокое обращение. — Думаешь, тебе поверят? — смотря в глаза шепчет Брюс. Думает, как бы наклониться, чтобы вновь припасть к красным устам, испить с них слюну и дождь. — Буду очень убедителен, — подсечка.       Брюс падает прямо на него, тело к телу, сдирает ладони трением. Упирается лбом в крышу, слева от его головы. Коленями синяки наставляет на бёдрах. — Что ты?..       Джеремайя сталкивает его с себя рывком, поднимается сам, покачиваясь. Скособочившись, Брюс приваливается от неожиданности на один бок, громко ойкая. Опирается стертыми ладонями, чтобы встать, рычит на Джеремайю, тот качается в ответ. Хмуро глядит. Крыша скользкая, как каток и их отношения. — Отойди от края, — тянуще просит Брюс. — Упаду — и концы с концами. Пойдёшь со мной вместе в Ад? — Сам иди. — Как скажешь.       Фиолетовый удлинённый пиджак спадал позади Джеремайи ровной стеной из набухшей от воды ткани, придавая ему облик какого-то героя из глянцевых страниц комикса. Хотелось крикнуть «не верю! злодей он!» по-ребячески и дурашливо. Джеремайя небрежно сбрасывает пиджак, признавая свою сторону не в своей войне, оставаясь в липнущей к телу рубашке и чёрном жилете. — Холодно, — замечает Брюс, отплевывая воду. — Не бойся, я согрею тебя, — хмыкает в ответ Джеремайя. И поскальзывается.       Сердце Брюса пропускает удар и будто отключает за ненадобностью все центры автоматии, предпочитая работать только в паре с этим клоуном на букву «Дж», будто они друг без друга не могут. Возможно, так и есть. Страх прошивает его по всем позвонкам до кончиков пальцев ледяными иглами, вспарывая изнутри, как старую одежду по швам. Джеремайя взмахивает руками, как птица, стараясь ухватиться за воздух мокрыми пальцами. Блеск молнии за спиной освещает его силуэт. Он падает в медленном темпе, можно заметить, как елозят туфли по уплывающей почве, как паника и лёгкое удивление мелькает на его лице.       Брюс срывается вперед камнем. Хватает за руки, с неистовой силой тянет на себя.       Они падают вместе. Спина отзывается болью в молодых костях — нужен другой костюм, в этом слишком неудобно — когда многострадальная крыша опять принимает их в свои объятия. Голова трещит от удара по затылку, но Джеремайя… Джеремайя лежит сверху и дышит часто. — Ты поймал меня, — буднично замечает, словно ничего не случилось. — Я знал, что так будет, Брюс.