***
В эту ночь он больше не видит своего случайного попутчика. Пёс умудряется исчезнуть, раствориться, будто его и не было, вместе с последним вздохом жертвы Ганнибала. Ганнибал долго ищет его, шаря взглядом по комнате, потом обходит весь дом, подзывая тихим шепотом, но все усилия оказываются тщетны. Дома он перерывает книги и собственные записи, в которых могли бы упоминаться любые недуги, связанные с галлюцинациями, пытается выявить у себя какие-то симптомы и не находит ничего. Ничего, что объяснило бы странное явление, случившееся с ним. С ним и с Чилтоном, судя по всему. Общая галлюцинация? Он ещё помнит животный ужас, застывший на лице Фредерика, отражение в его глазах, и это странным образом заставляет нервничать. Утром он узнает, что тело Чилтона обнаружили, и на какое-то время волна удовлетворения — темная и тягучая — уносит прочие мысли. Он погружается в привычное состояние мрачной эйфории, рассматривая на сайте Фредди Лаундс фотографии с места убийства, читая статьи и сводки новостей, слушая голос Джека в трубке телефона, а потом стоя рядом с ним возле мертвого тела. На какое-то время он забывает о черной собаке, забывает или попросту запрещает себе об этом думать. Но только на время — мысли возвращаются и вертятся у него в голове, вертятся вокруг, как назойливые насекомые, и он пытается отмахнуться от них, заставить себя переключить внимание на что-то другое, перестать анализировать, потому что это все равно не поддается никакому анализу. О своих расстройствах он знает всё, и случившееся не связано ни с одним из них. Общая галлюцинация… Ему почти удается выбросить из головы все лишнее, но вселенная решает сыграть с ним снова — и снова в ту же игру. Фонари льют теплый, мутноватый, слегка пыльный свет на узкую аллею, и Ганнибал идёт по ней, и в кармане у него спрятан маленький острый скальпель. Ночь ласкает кожу прикосновениями слабого ветерка, уже весеннего, теплого; тихие шорохи наполняют воздух, Ганнибал невольно прислушивается к ним и чуть заметно улыбается — искренне, почти беспечно. Словно через час его руки не будут перепачканы кровью, словно он просто выбрался на ночную прогулку и вернётся домой таким же, как вышел из дома, словно не прибавится к числу его жертв ещё одна. Ганнибал спокоен, и мысли его — как темные воды озера, глубокие и тихие, и сердце бьётся ровно и ритмично. А потом оно пропускает удар, потому что в ладонь утыкается что-то холодное и мокрое, и он вздрагивает, от неожиданности споткнувшись на ровном месте. Черная собака жмется к нему и подставляет голову под руку — совсем как тогда, в ту ночь, когда они встретились впервые. — Привет, — настороженно говорит Ганнибал. — Опять ты… Пёс виляет хвостом, поводит ушами на голос и смотрит ему в лицо — в тусклом свете фонарей синие глаза кажутся почти черными и светятся бледным красноватым огнем. — Снова пойдешь за мной и будешь смотреть, что я делаю? Пёс делает странное движение головой, как будто кивает. Ганнибал усмехается, чувствуя, как мысли, которые он так старался прогнать, возвращаются к нему — но теперь они не кажутся тревожащими. Словно все так и должно быть: и эта ночь, и тусклый свет фонарей, и лёгкий весенний ветер, и черная собака, бегущая впереди. Это уже другой маршрут, но пёс угадывает все повороты с такой же точностью, как и в первый раз, иногда замедляет шаг, чтобы подождать Ганнибала, иногда убегает в сторону, чтобы унюхать что-то в кустах, но неизменно возвращается, не оборачиваясь назад, будто знает наверняка, что Ганнибал обязательно идёт следом. Черная шерсть гладко блестит под светом фонарей, ухоженная и шелковистая, не похожая на шерсть бродячей собаки. Пёс оглядывается только перед дверью нужного дома, дожидаясь Ганнибала и посматривая на него светящимися в темноте глазами. — Может, хотя бы сегодня подождешь меня здесь? — произносит Ганнибал, ловко открывая дверь отмычкой. Собака щурится ему в ответ — взгляд насмешливый, совершенно человеческий — и демонстративно остаётся сидеть на пороге. — Понятно, — вздыхает Ганнибал. — Ладно. Я тебе не хозяин. …И все повторяется в точности, как тогда: и черный силуэт, и ужас на лице умирающего, и отражение в его глазах. А потом это повторяется ещё раз, ещё и ещё — дерзкое убийство в зале суда, труп девушки на оленьих рогах в поле, тело с букетами редких цветов вместо органов. Каждый раз, отправляясь на охоту, Ганнибал видит черного пса, бегущего впереди, и каждый раз пёс пугает его жертв куда больше, чем он сам. Это становится почти частью игры, потому что Ганнибал неожиданно привыкает к тому, что в игре он теперь не один. И не менее неожиданно это оказывается приятным. Впрочем, тревожные мысли не покидают его, и однажды завладевают им настолько, что его психотерапевт замечает это. — С вами что-то не так, — мягко произносит доктор Беделия Дю Морье на одном из сеансов, разливая по бокалам ароматное розовое вино. — В последнее время вы замкнуты и молчаливы. Погружены в собственные мысли настолько сильно, что я начинаю сомневаться, хотите ли вы вообще продолжать терапию, — она подаёт ему бокал и присаживается на краешек стола, повернувшись к нему вполоборота. — Может быть, желаете поговорить об этом? Ганнибал незаметно улыбается, отпивая розовое вино, терпко пахнущее древесиной и ягодами — довольно странный выбор, — и задумчиво потирает пальцами подбородок. — Вероятно, поговорить все же стоит, раз вы уже заметили. Беделия наклоняет голову, делая глоток из своего бокала. — Начинайте. — Иногда мне кажется, что я схожу с ума, — улыбается Ганнибал снова, на этот раз не пряча улыбку в бокале. — А иногда — что я уже безумен. Со мной никогда не случалось такого прежде. Я вижу что-то вроде галлюцинаций, при этом сохраняя чувство реальности. — И что вы видите? — спрашивает Беделия — в голосе ее звучит неподдельное любопытство. — И как часто? — Довольно часто в последние дни. И всякий раз одно и то же — черную собаку с синими глазами, бегущую впереди. Он отпивает ещё и не сразу замечает, как странная тень падает на лицо Беделии. — Черный Cadejo*… — произносит она изменившимся голосом. — Когда это случилось впервые? — Около двух месяцев назад. Что-то не так? Беделия встаёт со столешницы, подходит к окну. Неспешно, маленькими глотками приканчивает свое вино, не оборачиваясь к Ганнибалу. И только когда молчание неприятно затягивается, наконец говорит: — Есть одна старая легенда, в которую никто не верит, но которую знают все. Почти все, — уточняет она, бросив короткий взгляд на Ганнибала. — Потому что вас, кажется, эта легенда обошла стороной. Ганнибал выжидающе смотрит, и Беделия, вздохнув, продолжает: — Черный пёс Грим — призрак, приносящий весть о смерти. Заколдованный дух, навечно застрявший в облике собаки, являющийся к тем, кто должен в скором времени умереть. Никто не видит его дважды. Все, к кому приходит Грим, умирают в течение суток. — Что за ерунда? — не выдержав, смеётся Ганнибал. — Даже если предположить, что это не галлюцинация и не просто бродячая собака, а… Грим. Я видел его несколько раз и все ещё жив. — Это не вся легенда, — Беделия снова делает паузу, за это время наполняя свой опустевший бокал. — Грим не просто вестник. Это дух. Считается, что когда-то он был человеком, но злые силы наложили на него проклятье — и теперь он бродит по миру, знаменуя собой смерть, и ищет того, кто сможет его понять. Того, в ком увидит родственную душу. Он полюбит этого человека так сильно, что будет являться к нему в облике пса, неся смерть другим, только бы увидеть своего возлюбленного. А потом придет в облике человека, — Беделия усмехается, прикрывая глаза. — Говорят, это поможет ему снять проклятье. Но что будет дальше, легенда умалчивает. Полагаю, ничего хорошего. Ганнибал смотрит на нее с улыбкой — так он улыбается всегда, когда слышит что-то совершенно невероятное, на его взгляд. Что-то такое, что глупо принимать всерьез — абсурдные теории, астрология, призраки… — Вы в это верите? — спрашивает он. — Когда-то давно, ещё в детстве, мне рассказала об этом бабушка, — серьезно отвечает Беделия. — И эта легенда мне запомнилась. Тогда мне было жаль Грима. — А сейчас? — Сейчас мне жаль вас. Ганнибал пожимает плечами и предпочитает перевести тему — остаток часа они обсуждают новое убийство и участие Ганнибала в расследовании ФБР. Хотя Ганнибал и без ФБР знает, кто это убийство совершил. Черный пёс встречает его на выходе, у дома Беделии, и Ганнибал улыбается, почти радуясь ему. — Грим? Собака склоняет голову набок, заслышав имя, словно думает, откликнуться или нет. — Так ты Грим? — повторяет Ганнибал, подходя ближе. — И почему мне раньше не пришло в голову дать тебе имя. Теперь придется называть тебя так. Он смеётся, взлохматив пушистую шерсть, и впервые прижимается лбом к лоснящемуся черному лбу. Замирает так неподвижно, не дыша, а потом выпрямляется резко и неловко. — Что ты тут делаешь? Сегодня мы не охотимся. На миг ему кажется, что в синем взгляде мелькает грусть — но, разумеется, только кажется. Ганнибал гладит пса за ушами, и губы его слегка кривятся в едва заметной улыбке: — Ну, надо же, дух. Пойдем со мной, дух? Но Грим остаётся на месте, когда Ганнибал, отойдя на несколько шагов, оборачивается взглянуть, бежит ли он за ним. Грим остаётся на месте, у дома Беделии, и грустно смотрит ему вслед.***
— Сегодня я видела Грима, — позже вечером говорит ему в трубку доктор Дю Морье. — Не удивляйтесь, если следующий сеанс я провести не смогу. Она смеётся — Ганнибал слышит, как дрожит ее голос. И почти видит, как трясутся руки, расплескивая розовое вино в бокале. — Не сможете? Почему? — Потому что буду мертва. — Бросьте. Вы ведь не верите в старые сказки? Мифы и предания следует рассматривать как культурный пласт, как нескончаемый источник вдохновения, как бесценный материал, на основе которого строится искусство. Однако не стоит воспринимать их чересчур буквально. Беделия смеётся снова — теперь ее голос звучит ровно и холодно. — Доброй ночи, Ганнибал. Он пожимает плечами, сбрасывая вызов, и возвращается к чтению. Первое, что он узнает следующим утром из новостей, — страшный пожар опустошил четверть квартала в одном из районов Балтимора. «По предварительным данным, причиной пожара стало короткое замыкание и неисправность проводки, — читает он на сайте вездесущей Фредди Лаундс. — В числе сгоревших — дом практикующего психотерапевта доктора Беделии Дю Морье, спасти которую не удалось». Грим. Первая мысль, пронесшаяся у него в мозгу. Грим. Зловещий призрак, дух, предвещающий гибель. Последние слова Чилтона, на которые Ганнибал не захотел обратить внимания: «Это смерть. Ты видишь?» Это была не смерть — это был Грим. Дух, ищущий кого-то, кто бы понял. Дух, ищущий кого-то, в ком почувствует часть себя, и наконец обретёт свободу. «Или может, это просто бездомная собака и череда случайных совпадений?» Но он уже знает, что это не так. Ганнибал никогда не верил в легенды. Всегда относился к ним как к наследию, как к элементу культурного прошлого, не более. Но сейчас, почему-то именно сейчас, мысль о том, как черный пёс выглядел бы в образе человека, не желает покидать его. Как и мысль о том, что вдруг не Грим видит в нем родственную душу, а наоборот — мысль эта уже не отпускает его. Не отпускает ни на секунду, пропитывая разум, подчиняя себе все другие мысли. Он хочет увидеть больше, узнать больше, почувствовать больше. Но где-то на самой границе сознания, между памятью и беспамятством мелькает ещё одна мысль, маленькая и нечеткая — а вдруг Грим не придет больше?.. День тянется долго, непозволительно долго. Его вызывают к месту пожара, допрашивают как свидетеля, потом Джек долго держит его у себя в кабинете, напоив невкусным кофе. Ганнибал думает о вечере, о том, как сядет в кресло за своим столом и позволит мыслям течь свободно и легко, наблюдая со стороны за их движением, и на основе этого движения делая выводы; как он разберёт воспоминания на части, рассортирует и разложит по полочкам в одной из комнат своего дворца памяти, чтобы при необходимости всегда иметь их под рукой, иметь доступ к ним, как к тысячам других воспоминаний, хранящихся в этом дворце. Он думает о том, что вечер принесет ему немного покоя, позволит побыть наедине с собой, поразмыслить над всем, что случилось, но… Стоит ему, избавившись наконец от Джека, вернуться домой, как он слышит звонок в дверь — такой тихий, будто звонивший сам не уверен, хочет ли, чтобы ему открыли. Но Ганнибал идет открывать — и по пути его охватывает странное чувство, которое он не может описать словами. Вместо слов мелкая дрожь волной пробегает по его телу. — Кто… Он не заканчивает, распахивая дверь настежь. На пороге стоит человек, одетый в черный плащ — и только. Но Ганнибал не смотрит ни на одежду, ни на участки обнаженной кожи, виднеющиеся под тканью, — он смотрит ему в глаза. Синие. Яркие. Как вечернее небо. С медным ободком у зрачка, с рыжими вкраплениями на радужке, с темным кольцом по краю. Глаза, которые он запомнил сразу, как только увидел. — Нужно, чтобы ты меня пригласил, — говорит незнакомец. — Иначе я не смогу войти. Но если ты хочешь — я уйду и перестану тебя мучить. Хочешь? Наверное, это не очень приятно — видеть кого-то вроде меня. — Нет, — шепчет Ганнибал. — Нет, нет. Входи… Хочется протянуть руку и коснуться лица. Провести пальцами по черным кудрям — густым, блестящим, шелковистым на вид, таким же мягким, как черная собачья шерсть. Хочется почувствовать, как покалывается щетина на щеках, как пульсирует венка на шее, какая бархатистая на ощупь кожа. Какая она гладкая, будто мрамор, теплая, светящаяся. Хочется смотреть в глаза — в глубокие синие глаза, синие, как море, синие, как небо, согретое ярким светом солнца, — такие бездонные, что можно утонуть. И Ганнибал смотрит в них, смотрит завороженно, смотрит не отрываясь, не в силах отвести взгляда. А незнакомец улыбается ему в ответ: — Меня зовут Уилл, — и протягивает руку. Ганнибал сжимает его пальцы так, будто они сделаны из фарфора. — Грим? — Грэм, — поправляет Уилл. — Грим — имя пса, данное мне сотни лет назад, так давно, что я почти забыл собственное. Но теперь вспомнил, — он подходит ближе, и горячее дыхание обжигает кожу. — Потому что отыскал наконец того, кто понимает меня. — И что будет дальше? — тихо произносит Ганнибал. — Легенда не говорит об этом… Уилл улыбается снова, и на этот раз его улыбка — грустная и печальная. — Не обязательно знать, что ждёт впереди. Тебя направляет твоя высшая истина, и куда бы она ни привела, это и будет то, что тебе нужно,** — говорит он. — Я жил этой истиной сотни лет. Теперь время оставить ее. Ганнибал делает последний шаг, разделяющий их, и целует его в губы. Горьковатый вкус с нотками луговых трав. Запах кожи — хвоя после дождя. Прикосновение, горячее дыхание, блеск глаз… Его уносит все дальше в омут, затягивает на дно, и он не замечает, как скидывает ненужный черный плащ, как с него снимают одежду — бережно, аккуратно. Как теплые тонкие пальцы скользят по его плечам, по груди, животу, как добавляются к ним горячие прикосновения губ и влажные — языка, как руки опускаются на бедра, притягивая ближе, как становится жарко внизу живота — ощущение, постепенно растущее и заполняющее все тело. Его накрывает с головой — и он ничего не хочет с этим делать. — Я всегда был зеркалом душ человеческих, — шепчет Уилл, когда Ганнибал опускается перед ним на колени и начинает медленно ласкать его член, обхватывая губами головку, проводя языком по стволу, вдоль выступающих вен, нежно массируя круговыми движениями пальцев. — Я всегда знал, о чем они думают перед смертью — самые честные, самые откровенные их мысли. Я всегда знал, и мне было гадко это знать. Он замолкает, подавившись стоном, потому что Ганнибал берет его в рот целиком, уткнувшись носом в жёсткие черные волоски у основания, а потом выпускает, скользнув языком по всей длине, и смотрит ему в глаза снизу вверх. Уилл прижимает его обратно к себе за волосы, входя в его рот и упираясь головкой в податливое горло, двигаясь резкими, рваными толчками, не давая ему даже вдохнуть. — А теперь я знаю, что ты думаешь так же и видишь то же самое в их глазах, когда заносишь над ними свой нож, — выдыхает он судорожно, замедляя ритм. — Ты знаешь, каковы их мысли. И то, что ты делаешь с ними, должно украсить их. Очистить. Превознести. Скажи, что я прав. Ганнибал кивает, насколько ему позволяет положение. А потом его поднимают с пола и целуют снова, так долго и глубоко, что он забывает, с чем согласился, и знает только, что это было что-то важное, что-то такое, о чем он думал всегда — только он, никто другой. А теперь он больше не одинок. — Я видел, как ты приносишь смерть. И это прекрасно. Голос Уилла — мягкий, плавный, мелодичный, слегка хрипловатый, будто он давно не говорил — обволакивает, гипнотизирует. Ганнибал поддается ему не потому, что не может сопротивляться, а потому, что не хочет сопротивляться: секунду назад он услышал признание, сказанное теми словами, которые он не надеялся услышать, и этого достаточно, чтобы позволить все, что происходит дальше. Уилл укладывает его спиной на стол, гладит пальцами бедра, раздвигая его ноги, долго ласкает языком, слегка проникая внутрь самым кончиком, а потом пальцами — медленно и неспешно. И когда он входит в него осторожно и плавно, Ганнибал не чувствует боли — он чувствует только приятную пульсацию члена внутри себя и собственное возбуждение, захлестнувшее его с головой, яркое, как огонь, как солнечный свет, как синие глаза, в которые он хотел бы смотреть бесконечно. Как это странно — всего за день узнать то, что может изменить всю жизнь, а потом ещё и воочию увидеть это. Безумие, о котором он думал в самом начале, еще когда искал симптомы в своих записях и книгах, охватило его, но он знает, что это не то безумие, которое принято лечить: это то, которое ищут и не могут найти долгие, долгие сотни лет, как несчастный Грим, разыскивающий по всему свету единственную родственную душу. — Проклятье снято? — шепчет Ганнибал. — Теперь ты свободен? Уилл ничего не отвечает — только зажимает ладонью его глаза, проводит рукой по груди, слегка сдавив возбужденные соски, по животу, обхватывает пальцами его член и начинает двигаться в нем, лаская его в унисон своему ритму: сначала медленному, постепенно ускоряющемуся, и под конец — грубому и резкому. Ганнибал кончает с громким стоном, в его руках, с его членом внутри, с горчащим поцелуем на губах, и слышит сквозь волну оргазма, как Уилл тихо шепчет ему в ухо: — Прости.***
Джек Кроуфорд выходит из дома рано утром, чтобы успеть к очередному трупу — растерзанному, изувеченному, расстрелянному, нужное подчеркнуть. В этот раз все куда хуже, чем он вообще когда-либо мог предположить: труп находится в доме Ганнибала Лектера, и у Джека большие подозрения, что сам Ганнибал — и есть тот труп. Он вздыхает, останавливаясь, чтобы купить кофе, и взгляд его случайно падает в сторону, где он припарковал свою машину. Оттуда на него смотрит черный пёс — угольно-черный, без единого светлого пятнышка на шерсти. Джек хмурится. Что-то смутно знакомое чудится ему в силуэте, он пытается понять, что именно, и вдруг встречается с собакой взглядом. Странное ощущение пробирает до костей. Ощущение, что эти глаза он знает — яркие, янтарно-золотые. Глаза, которые он не один раз видел так близко, что невозможно не запомнить. Глаза Ганнибала. — С вас три пятьдесят, — зевая, говорит ему сонный официант из маленького окошка, и Джек, спохватившись, поспешно отсчитывает нужную сумму, звеня мелочью. — Извините… — неловко произносит он и показывает в сторону, где сидит собака. — Вы видите там что-нибудь? — Машину вижу, — бурчит официант. — И все? — Все. Джек забирает кофе, едва не пролив половину. — Спасибо… Черная собака смотрит на него яркими, янтарно-золотыми глазами. А потом растворяется в воздухе, будто ее и не было.