Привычка

Наблюдать за Хэнком стало какой-то привычкой, словно вписанной программой специальными алгоритмами, о которых он, Коннор, и сам не догадывался, каждый раз тестируя себя или проводя над собой различного рода манипуляции. Это было что-то вроде тех лазеек в программе, о которых как раз и говорил ему Камски, — почему-то он сохранился в его резервной копии слишком навязчиво, — эти привычки, наверное, и были теми лазейками. Возможно, после всего, что случилось между ним и лейтенантом Андерсоном, уже нельзя назвать его машиной, которая не может чувствовать, ощущать. Тяжело сказать, с каких пор музыка жанра «Heavy Metal» стала ему близкой настолько, что, возможно, начала быть той самой лазейкой, привычкой. Действительно тяжело — андроид был запрограммирован помнить каждую деталь своей «жизни», но он не был запрограммирован понимать, с каких пор его программа давала своеобразный сбой. Потому что привычка — это человеческая черта. Это человеческий неосознанный цикл повторения действий. В какой-то момент стало слишком привычным крутить ручку звука на панели автомобиля лейтенанта, прибавляя звук на максимум, позволяя музыке громыхать в искусственных барабанных перепонках. Стало слишком привычным наблюдать за тем, как Хэнк трясёт сальными седыми патлами в такт музыке, чётко прорисовывая границы этого такта. Стало слишком привычным делать то же самое, копируя движения напарника. Когда Хэнк злился, он не прорисовывал границы такта. Он просто прижимался спиной к спинке водительского сидения, хмурил брови, прищуривался и смотрел на всё исподлобья. Взгляд у него был диким, в нём таилась безудержная ярость, которая питалась грубыми басами гитары из приёмника. Нередко бывало, что Хэнк выруливал с дороги на какую-нибудь парковку, выбирался из машины и громко хлопал дверью, отходя недалеко. Хэнк делал так не для того, чтобы показать, что он зол. Он делал это, потому что был живым. Приходилось делать музыку потише и внимательно наблюдать за напарником в зеркало заднего вида, ждать особого сигнала, чтобы андроид понимал, что ему следует делать дальше: сидеть смирно в машине и не лезть сейчас к лейтенанту, выйти из машины или попытаться поговорить, когда Хэнк вернётся. Это были привычки, обычное дело. Спустя полтора года после их первого знакомства Коннор, кажется, начал понимать сигналы, подаваемые его напарником. Может быть, потому что он хотел понимать. — Лейтенант, позволите личный вопрос? — спрашивает Коннор, стянув с головы Хэнка один из его наушников, чтобы Андерсон точно услышал его. Было обычным делом. Неугомонная машина, которая хочет собрать больше информации, ориентируясь непосредственно на ярком и самом близком ему представителе другой расы. — Валяй, — чему-то усмехается мужчина. Он не отрывает своего взгляда от бумаг, разбросанных по всему его столу, рассматривая то одну бумагу, то уже совсем другую, сопоставляя их между собой. Он делает музыку чуть тише. — Почему вы не пользуетесь электронными архивированными данными? — сенсор на виске Коннора опасно замигал жёлтым цветом, и Хэнк усмехнулся на это. Забавно наблюдать за тем, как эта железка зависает над естественной для человека (но не для машины) ситуацией. — Не понял? — Я заметил, что вы всегда используете традиционный бумажный вариант дел, вместо электронного, хотя он, насколько мне известно, более удобен для эксплуатации. Почему? — на лице естественные брови слегка съезжаются к переносице, а уголки губ нервно дёргаются. Цвет с жёлтого мягко изменяется на синий. — Потому что бумажный вариант дел, — мужчина берёт в руки стопку бумаг, показывая их Коннору, — намного удобнее, чем эти ваши высокотехнологичные, или как там эта хрень ещё называется, непонятные планшеты, — он с брезгливостью бросает стопку на стол, из-за чего она ложится под небольшим углом. — Не понимаю я эти ваши хреновины, чего пристал? — Просто поинтересовался, лейтенант, — андроид смотрит в глаза Андерсона, что хотел ещё что-то сказать, но промолчал, надел наушник обратно и прибавил звук. Хэнк считает Коннора мальчишкой: такой же молодой, наивный и глупый — пусть он иногда настораживается с некоторых вопросов, пусть смотрит на многих с недоверием, но Коннор, эта грёбаная пластмассовая кукла, может сесть в машину к любому незнакомцу под любым предлогом, от чего всегда отучивают детей в пятилетнем возрасте. Коннор наивен и глуп. Наверное, это и была та самая причина, по которой Хэнк до сих пор возится с этим мальчишкой — наверное, в нём просыпались отцовские чувства по отношению к Коннору, такие, как к родному сыну. Может быть, он уже был ему родным. Может быть, и не был никогда. Хэнк запутался в этих противоречивых чувствах. Запутался, как запутался бы любой человек. Коннор стал ему привычным. Просыпаясь посреди ночи в своей постели, он не удивляется, когда видит этого андроида в своей гостиной, сидящим в такой раздражающей позе (с прямой спиной, сведенными вместе ногами и ладонями на коленях) в его кресле, с закрытыми глазами и мигающим синим сенсором на виске. Он не удивляется тому, что Сумо послушно лежит в ногах машины и громко сопит, фыркает и даже слегка лает. Это стало чем-то родным. «– Доброе утро, лейтенант», и эта фирменная лёгкая улыбочка на лице Коннора, когда он встречает напарника возле его же дома — всё это стало чем–то привычным. Быть честным — Хэнк больше удивляется, когда он не обнаруживает это пластмассовое ведро на пороге своего дома. Он упустил тот момент, когда Коннор начал копировать его движения, мимику, когда начал разбрасываться нахальной насмешливой улыбкой, когда начал перенимать его выражения, когда начал с такой же преданностью смотреть в глаза. Он упустил тот момент, когда их отношения перешли на новый уровень. Он не упустил его, он его конкретно проебал. С каких пор они начали так внимательно и упорно смотреть друг на друга, разглядывать? С каких пор Хэнк учил Коннора разбираться в музыке жанра «Heavy Metal», отбрасывая, что, по его мнению, было полным отстоем, а что являлось воплощением легендарной музыки? С каких пор он действительно начал слушать, что, как ему казалось, чувствовал Коннор? Хэнк упустил этот момент. — Ты так и будешь здесь стоять? — спрашивает Андерсон, когда он уже собирается покинуть полицейский участок, но останавливается и внимательно смотрит на модель серии «Коннор», что встала на своё место рядом с остальными андроидами. — Простите? Хэнк молчит какое-то время, смотрит на вечно молодое и вечно прекрасное чужое лицо, смотрит на то, как глаза в удивлении анализируют состояние лейтенанта, как сенсор так и продолжает светить голубым светом. Хочет крикнуть ему, что пора бы уже и домой, — как никак, время близко к полуночи, — но потом вспоминает, что перед ним не кто-то из его сотрудников, а просто Коннор. — Сегодня пятница, — неуверенно тянет он и указывает большим пальцем себе за спину и андроид внимательно следит за местностью за спиной лейтенанта. — Вы правы, как никогда, — услужливо симулирует улыбку RK800. Сенсор замигал жёлтым. — Ты проведёшь здесь все выходные? — Если не будет каких–либо преступлений, то, возможно, да, сэр. Хэнк открывает рот, чтобы ещё что-нибудь спросить, но затем, кивает пару раз и пятится назад. Разворачивается и уже идёт к выходу, но вдруг резко останавливается и сообщает, словно найдя правильные слова: — Знаешь, я подумал, что ты бы составил мне компанию в, эм, баре, — мужчина снова указывает большим пальцем себе за плечо в сторону выхода, и Коннор улыбается. — Нет, если ты захочешь. Ты можешь не идти, но одному пить как-то неохота, так что… — Было бы неплохо, — он отходит от своего места и направляется в сторону Хэнка. Коннор готов поклясться, что видит в чужом взгляде радость и какую-то необъяснимую толику смущения, когда он соглашается покинуть полицейский участок вместе с лейтенантом. Он готов поклясться, что Хэнк действительно рад ему. Он готов поклясться, что ощущаемый сбой в его теле — это и есть что-то такое, о чём говорят люди. Коннор может предположить, что этот сбой в программе, который симулирует необъяснимое внутри чувство, возможно, относится к лейтенанту Андерсону. Коннору кажется, что это чувство люди называют симпатией. Сенсор на виске сигналит жёлтым. Да, это определённо симпатия.