Превратности любви.

Темные времена настали в нашей деревушке. Народ болтал всякое после того, как Панночка умерла, а в старой церкви три дня творилась такая чертовщина, что в нее заходить никто не осмелился. Ее просто заколотили и обнесли частоколом. Да и Настуся, голубка моя, как говорят мужики наши «совсем с глузду зъихала». Скоро уже год будет как не узнает меня, будто никогда и не знала вовсе. Пан сотник с горя совсем забыл, что народ надо держать твердой рукой и заправлять практически всем стал отец Паисий. Орал свои мессы на помосте среди деревни и в душе от этого становилось всё тревожнее и тревожнее. В одну из таких месс к нам и приехал заморский картограф Джонатан Грин. Ну как приехал, ворвался в деревню на горящей карете, сшиб шлагбаум на въезде и свалился в грязь прямо перед помостом, где надрывался Паисий о грядущей тьме. Пока народ волновался и клеймил «гостя» приспешником дьявола, пришел пан сотник. Его появление немного охолонило народ, но несильно. Паисий пучил глаза в праведном гневе, бабы голосили и прятали детей, мужики с любопытством смотрели на приезжего. Пан сотник приказал поселить картографа на мельнице, а сам ушел к себе думать что с этим Грином делать дальше. Хотя больше всего сотник горевал о дочери своей, Панночке, чья смерть так и осталась тайной для всех. Мало того, что ее называли ведьмой, так еще и службу по ней Хома Брут так и не отслужил, на третье утро из церкви никто не вышел. И в церковь никто не пошел. Поэтому пан сотник решил отправить туда Грина, якобы справить карту этих земель, а на самом деле, выяснить трезвым ученым умом что же такое там произошло и что стало с его Панночкой. Дал Грину в помощники меня. Ну спасибо, пан сотник, от души. На следующее утро я уже ждал пана ученого на крыше мельницы, поглядывая через дыру в соломенной крыше внутрь. То, что ученого там нет я понял сразу, по нашим обычаям принято гостей угощать, а заморский хлопец Джонатан, явно не привыкший к нашей горилке, мог наугощаться и одной чаркой до зеленых чертей. Когда пан ученый наконец вернулся к себе, весь в пыли или в муке (где его только черти таскали) я понял, что недалек от правды. Ученый окунул пару раз раз голову в чан с водой, вздохнул и начал собирать инструменты, которые пришлось тащить мне, а картограф лишь бойко вертел головой во все стороны. Узнав, что самая высокая точка местности это старая церковь, пан ученый свернул и зашагал вверх по склону. У меня нехорошо засосало под ребрами — ох и не к добру эта прогулка, а ученому все было нипочем, он упорно лез вверх и еще нетерпеливо махал рукой в кружевном манжете, мол, шевелись, Петрусь, не отставай. Как дошли до расселины в камнях, где начинался подъем к церкви, я наотрез отказался идти. Положил все вещи на землю и сам рядом сел, сказал, что дальше с места не двинусь. Картограф кивнул и кинул мне веревку, сказал держать крепче и продолжил путь. Держать веревку я могу, даже обвязался ею вокруг пояса. И стал думать о моей звездочке ясной Настусе. Но рано я расслабился, скоро веревка закончилась и стала нетерпеливо дергать меня. Я тоже ее дернул, но тут уж она рванула так сильно, что я подскочил на ноги. Стало мне ясно, что придется все-таки идти к церкви. Веревка уже не проявляла признаков жизни, но это отнюдь ничего не значило. Вот и церковь завиднелась. Стройная фигурка в шляпе и неизменном парике уже начала карабкаться по стене. Засмотревшись на нее, я едва не споткнулся о какой-то камень и решил смотреть под ноги, не хватало еще сдернуть ученого с высоты, свалившись по собственной дурости. Пока я шел, пан ученый уже добрался до крыши и крикнул мне, что можно поднимать инструменты. До самого вечера он там занимался своей картографией, а я развлекал себя чем мог, только почему — то все мои мысли возвращались ко вчерашнему дню, к тому моменту, когда я подсмотрел за Грином, как он в одном полотенце хотел на метле куда-то полететь. Какой он ладный, высокий, с россыпью веснушек на плечах и груди, тонкие запястья… Бррр, да что ж это за напасть такая?! Где это видано, чтобы хлопец про мужчин думал, что я голых казаков никогда не видел, добро бы девица была, а тут эка невидаль, еще и парик потом зачем-то напялил, а все равно про Настусю я так никогда не вспоминал, а тут такое. И опять мысли завели свое — как он забирался по стене, загляделся я на него, какие руки сильные да фигура ладная.Тьфу ты! Чтобы до греха не доводить, сделал свирель и начал что — то насвистывать. Перед глазами всплыл светлый образ моей Настуси, моей красавицы, моей нежной голубки… Только вот она рыжая почему-то… А шляпа откуда?.. Да это ж Грин!"Ааааа, — простонал я с горечью, — опять!» «ААААААААААААА, — раздалось откуда-то сверху. Через секунду до меня дошло, что сверзся-таки мой ясный голубь…тьфу ты! Свалился Джонатан с крыши и веревка поползла, как змея, быстро-быстро по земле. Но я быстрее, успел ухватиться за конец веревки, стал упираться, брыкаться, но бесполезно, меня уже тащило по земле и рывком подняло на несколько метров, тогда мы с паном ученым оказались на одном уровне. Он барахтался на другом конце веревки, вопил, что ему надо наверх, просил тянуть, но вышло только вниз. Упали мы совсем рядом, Джонатан кричал про инструменты, оставшиеся наверху, а я обхватил его сзади, пытаясь оттащить от проклятого места. В нос ударило терпким мужским запахом с примесью цветов, что за чудо такое, может это от любви такое грезится, хотя Настуся так не пахнет. Я не сдержался, прокопался носом до шеи через проклятущий парик и поцеловал за ухом. Джонатан перестал брыкаться и повернулся на спину. Парик съехал, ворот рубашки расстегнулся. Пан ученый глубоко и часто дышал. Мне вдруг стало неловко. Хотел я подняться, не тут-то было. Руки Грина схватили меня за отвороты тужурки и с силой тянули к себе. Губы его приоткрылись, одна рука с отворота легла мне на шею и притянула меня ближе к лицу, я видел только его приоткрытые зарозовевшиеся губы. По телу стала разливаться какая-то странная приятная истома. «Ну нет, я ж казак, негоже такое казаку», — мелькнуло в моей голове. Но это была последняя мысль. Потом весь мир перестал меня беспокоить. Были только руки, губы, стоны, поцелуи и волны жара, поднимающиеся снизу, от чресел к самому горлу, выдавливающие из него крик. Когда все закончилось, я вспомнил, что надо бежать со всех ног отсюда, подскочил и прыгая на одной ноге, стал надевать штаны. Пан ученый уже был полностью одет, вот это сноровка! Добежав до деревни, он отправился к пану сотнику."Вы только, пан ученый, не говорите никому об этом», — мне было стыдно на него смотреть. «О чем ты, Питер?» — сказал он. На прощанье он смущенно улыбнулся. На шее его алел засос, из рыжего парика торчали сухие травинки.