computer boy

I fell in love with the man of the future

Жизнь лейтенанта Андерсона крутится вокруг мертвой точки уже бесконечное количество времени. Наверное, он смог бы пересчитать на пальцах все хоть как-то выделяющиеся из серой массы события за последние десять лет. Он стал самым молодым лейтенантом, но пророченное ему место комиссара так и осталось немым вопросом висеть между строк газетных статей. Иногда Хэнку становится действительно обидно за это, за «просранные лучшие годы», как сказали бы в мыльной опере по ТВ, но Хэнк душит это мерзкое чувство очередным глотком виски. Ему плевать на звание, выцарапанное на табличке его стола, он давно сбился со счета своих выговоров и замечаний, но мерзотно давящее на гордость «лейтенант» он теперь слышит чаще, чем «доброе утро», спасибо за это какому-то уроду из «Киберлайф», решившему, что пропитая шкура Хэнка — лучший вариант для тестирования своих адских машин. У Андерсона личная и болезненная аллергия на андройдов, их угловатые движения и скульптурные лица, местами он тайно желает бросить чёртову работу и уехать в такую глушь, где даже не пахнет углепластиковыми телами и новыми веяниями прогресса, но понимает, что гораздо легче — пустить себе пулю в голову прямо сейчас, и пока он живёт в Детройте, в этом дурацком эпицентре взрыва научно-технической революции, он вынужден морщиться и плеваться, неизбежно контактируя с говорящими жестяными банками за пару тысяч долларов изо дня в день, потому что они, буквально, наводнили город подобно саранче. Хэнк, возможно, разработал в своей голове пару простых, но действенных установок, маленький рабочий иммунитет, помогающий ему выживать в Детройте, где действительно сложно найти место, свободное от андроидов. Они чистят улицы, ремонтируют дороги, нянчат детей, моют посуду и делают буквально все, что может делать человек. Это «буквально» стирается неохотно, но вынужденно, когда Хэнк ловит взглядом рекламные объявления клуба «Рай», когда в его собственном отделе полиции появляется андроид-детектив. Мужчина ненавидит ходить в магазины, видеть картонные лица продавцов-жестянок, умеющих говорить только несколько базовых фраз; их стеклянные глаза, полностью лишенные человечности, заставляют его ёжится и никогда не поднимать голову от прилавка. Андерсон предпочитает питаться гамбургерами у своего человечного друга и ходить по барам, где люди всегда рады налить тебе пару стаканчиков во время матча. Он предпочитает не смотреть на кукольные тела роботов-полицейских, выставленные вдоль стены. Он никогда не разговаривает с андроидами потерпевших, с облегчением спихивая эту работу на рядовых служащих их незавидной организации, но не может держать себя в руках, видя их широкие, но искусственные улыбки. «Будь у меня такая нянька, я бы обделался от ее гримас», — шутит он вечером в компании коллег, но про себя замечает, что у новых, дорогих моделей улыбки другие — мягкие и почти по-доброму человечные, и это, пожалуй, пугает его гораздо больше. Странно осознавать, что «самый современный андроид в линейке», неустанно напоминающий о своих способностях к коммуникации и интеграции в коллектив, не умеет улыбаться. Натягивать искусственную кожу в подобии оскала — да, создавать подобие даже самой картонной улыбки — нет, не стоит даже близко. Хэнку от этого почти смешно; Коннор говорит «прототип», лейтенант повторяет про себя «неудачный экземпляр». У него безэмоциональное правильное лицо, что поначалу ставит его в один ряд с теми каменными кассирами, но чем больше Хэнк привыкает, тем ярче и живее на лице Коннора выглядит даже самая незначительная мимика эмоций. Они не сливаются в одну, они не теряются в движении тела, они вспыхивают искрами фейерверков на темном небе. Коннор — контраст. Андерсон ловит эти маленькие вспышки с интересом охотника, что ещё может показать компьютерный мальчик? И вдруг приходит к тому, что есть на самом деле кое-что, в чем Коннор пугающе хорош. Виновата ли в этом его противоречивая натура, его язвительная прямота, но Коннор с завидным профессионализмом строит умоляющие глаза, изображает театральную незаинтересованность в деле, когда говорит: «ничего интересного, думаю, они справятся и без нас», и отводит взгляд в сторону на секунду, чтобы потом вцепиться им в самую душу. Коннор — чертовски хороший манипулятор, зарытый в программные установки игрок по клавишам-чувствам, и иногда кажется, что это не просто предписанные компьютером алгоритмы, это весь Коннор сам, исходные коды его человечности, потому что Андерсон буквально задерживает дыхание на секунду, когда тот снова по-ангельски отводит глаза в сторону и почти шепчет: «если вы не поможете, меня отключат». Его девиантность — почти не открытие, а новая раскрепощённость, свобода не от рабства, а от собственных убеждений, и если другие видели перед собой черту, границу между машиной и человеком, стояли перед стеной, то Коннор всегда стоял ногами по обе её стороны, каждым шагом регулируя борьбу внутри себя, опустив голову, не замечая, что стена не перед ним, она стоит вокруг него, и даже разрушив одну — он все ещё окружён. Хэнк как-то назвал его пуделем и теперь с неприязнью осознавал, что ошибся, Коннор был далёк от маленького громкого пуделя, но ужасно близок с хаски — умной, лишь изредка лающей, но излишне самостоятельной собакой. Свою особую привязанность к машине выразил и Сумо, так что Хэнк даже забеспокоился, не превратит ли количество проведённого вместе времени Коннора в собачьего Маугли. Последствия роботизированной революции ещё не улеглись, да и вряд ли когда-нибудь улягутся окончательно, и для Коннора отправиться в «Киберлайф» означало подписать себе смертный приговор, поэтому он неопределенно временно жил у Хэнка. Утром они все так же встречались на работе, словно не были привязаны к одному месту, и пускай, сколько Хэнк не пытался, неулаженное законодательство не позволяло Коннору стать полноценным сотрудником полиции Детройта, но ему, по крайней мере, разрешили свободно бывать там, сопровождая все расследования Андерсона. Хэнк с завидным остервенением боролся за пустой стол напротив собственного, защищая его от вражеских нападок новичков, он сочинял про карантин, ментальные расстройства и свою любовь к личному пространству, в последствии даже начиная путаться в этих предлогах сам. Иногда он думал, что написали бы на табличке, получи Коннор этот стол официально? Просто имя? «Детектив Коннор»? У андроидов никогда не было фамилий, и Хэнк закрывал эту тему раньше, чем мозг успевал подставить собственную. Когда-то он мечтал, что это место будет принадлежать Коулу, сыну, пошедшему по стопам отца, теперь же отстаивал его для андроида. Вечера они проводили вместе на кухне, и даже вечные походы Хэнка по барам как-то резко сошли на нет, он отмахивался, оставаясь с ним, потому что не мог заставить себя бросить Коннора одного в пустом доме. Он не хотел, чтобы одиночество стало тем чувством, которое навсегда поселится в механическом сердце Коннора-человека. Теперь Хэнк будто стыдился, какой пример подаёт новому поколению, хотя одновременно с этим понимал, что андроид не сможет начать пить, а он сам — так легко бросить. У Коннора обострённое чувство справедливости, но отчего-то притупленное чувство такта, поэтому он не стесняясь суёт свой нос в чужую тарелку и бесконечно много говорит о калориях, сахаре и холестерине. Иногда он готовит для Хэнка сам по каким-то диетически правильным рецептам из интернета, иногда — делает идеально ровные блинчики по утрам. Это кажется почти противоестественным, когда механизм, созданный реконструировать целые преступления, высчитывает не траекторию удара острыми предметами, а правильный угол для переворачивания теста на сковороде. Хэнк подумывает вернуть ему монетку — тот кажется спокойней, когда приводит свои мысли-алгоритмы в порядок; подумывает, но почему-то не решается, продолжая прощупывать её сквозь ткань куртки. Чаще они смотрят телевизор в комнате, переключаясь между спортивными матчами и документальными фильмами. Коннору нравится смотреть на человеческие чувства на экране, он любит глупые мыльные оперы, а Хэнк позволяет это лишь по субботам, когда сам может просидеть перед мерцающим экраном до поздней ночи. Фильмы про чувства — бомба замедленного действия, и Андерсон вынужден контролировать любые потоки информации в голову-губку Коннора, он спокойно разрешает смотреть на убийства, но при этом спешно переключает канал, когда действия на экране перерастают в мокрые поцелуи и жаркие постельные сцены. Он, на самом деле, не уверен, работает ли это вообще, не может ли Коннор крутить такие сцены в своей голове без помощи телевизора. Хэнк не хочет признавать, но даже прожив столько лет и проработав в полиции добрую часть своей жизни, он до сих пор боится фильмов ужасов, поэтому такие киноленты в их вечерних сеансах тоже под запретом. С Коннором сложно. Он словно ребёнок-вундеркинд-переросток, и Хэнк готов хвататься за голову от его вечных «почему» и «зачем», он не спрашивает, отчего небо кажется голубым или почему светит солнце, но с завидным интересом спрашивает, зачем люди хранят фотографии в рамках и для чего держатся за руки. Хэнк не понимает, как докатился до такой жизни, когда покупает книги о воспитании детей, дрессировке щенков и детские рассказы про дружбу одновременно. Один раз он встречался с Маркусом, и как бы стыдно не было признавать это, но он почти спросил глупое «простите, где мне найти Маркуса?», прежде чем осознал — Маркус стоял прямо перед ним. На его виске не мигал причудливый диод, и Хэнк, не знай он правды, никогда бы не подумал о нем как о пластиковом андроиде. Маркус не просто хотел стать человеком, он был им, и это лишь сильнее подчеркивало линию пропасти, на другом краю которой стоял Коннор. Нельзя сказать, будто он не изменился вовсе, Хэнк прекрасно видел, как его упрямая натура пробивается сквозь программные установки, как проще стало вывести его из равновесия личными вопросами, как легко он теперь позволял себе саркастичные замечания в чужой адрес. Но очевидным было и то, что Коннор все ещё боялся начинать чувствовать, он цеплялся за свою машинную сущность, оставляя на виске мигающую окружность, словно напоминание о том, кем он был, и кем никогда не сможет стать. Происходящее с Коннором казалось мужчине похожим на историю бабочки — невзрачная гусеница, уже закутавшая себя в кокон, до сих пор совершенно не представляет, что должна делать дальше, поэтому она мечется внутри самодельной ловушки, не имея возможности отступить назад, гадает, что ждёт её дальше — смерть в этом маленьком гробу или возможность расправить крылья. У Коннора такие глаза, какие Хэнк не сможет забыть никогда — они ярче ночных звёзд и теплее июльского солнца. Они всегда говорят о нем больше, чем того хочет он сам; его нервозность, растерянность, его спокойствие и апатия — в них отражается все. И если глаза — зеркало души, Хэнк готов отдать все, чтобы доказать — Коннор точно прячет внутри одну. Он мечтает знать о людях больше и совсем не брезгует Хэнком в качестве подопытного образца, раз за разом проверяя границы дозволенного, он ложится по ночам в его кровать и пытается нацепить галстук поверх рубашки с разводами, когда Андерсона вызывают в участок. Он невесомо касается его щеки своими холодными губами на прощанье, потому что видел это в каком-то семейном ситкоме. Иногда Хэнк сдаётся и позволяет целовать себя по-настоящему, будто это просто часть его социализации, игра в обучение, но Коннор играет слишком хорошо, по-обычному разрешая себе нарушать эти маленькие правила. Он послушный и робкий, позволяет Хэнку вести, но лишь столько, сколько считает нужным сам. Он легко перехватывает инициативу, целует глубже, ведя по губам сухим шершавым языком, распускает свои механические пальцы под футболкой и бесконечно любит кусаться до кровоподтёков. Хэнк гадает и боится узнать, где он этому научился, и не встроен ли в его портативную лабораторию глюкометр и прочая дрянь, которой Коннор не побрезгует пользоваться. Андерсон натянуто улыбается сослуживцам на очередное замечание о своих губах, ведь так он хотя бы держит в узде маниакальное желание Коннора тянуть в рот все находящиеся на месте преступления жидкости. Да, иногда он специально отходит поболтать с офицером, позволяя ему эти маленькие слабости. Их союз противоречив и, скорее всего, недолговечен, но Хэнк закрывает на это глаза, устав загадывать о смерти за последние пару лет. Он боится его потерять, и больше никогда не позволяет лезть на рожон, он читает ему лекции о непомерной дороговизне ремонта каждое утро, но и сам замечает, как Коннор с опаской начинает ценить свою жизнь, потому что теперь не имеет второго шанса. Хэнк знает, что для них существует только здесь и сейчас. Они не говорят о чувствах и никогда не поднимают тему любви, они пытаются понять её сами, по отдельности разобраться в ней, чтобы потом, возможно, поделиться этим друг с другом. В глубине своей давно проданной дьяволу души Хэнк помнит это чувство и пока только опасливо приоткрывает для него двери, Коннор же все ещё стоит на пороге, разглядывая замочную скважину. Они не просят друг у друга большего и не дают обещаний. Хэнк впервые интересуется жизнью андроидов, листая ночью бесконечные статьи «Киберлайф» в браузере. Коннор дарит ему полуулыбки-солнышки, и больше ничего не имеет значения.