Хорошие девочки не жалуются

Я наблюдал за ним в открытую. Он то и дело бросал на меня ответные взгляды, украдкой, надеясь, что я их не замечу. Нет, он не смотрел на девушек, с которыми разговаривал, хотя и дистанция между ними троими была… Почти интимной. Кроме того, он чуть наклонялся к ним, шепча что-то, а те хихикали в ответ. Чёрт бы побрал моё идеальное зрение! Я видел всё: лукавую улыбку, которую он даже не пытался скрыть, его глаза глубокого тёмно-зелёного цвета, поблескивающие в искусственном освещении офиса, и румянец, расплывающийся на бархате щёк его собеседниц. И при всём при этом открытом флирте, регулярных изменах и отвратительном отношении ко мне он был моим любовником. Нет, мы не входили в ту категорию мужчин, что ходят на гей-парады, пытаясь отстоять своё право на комфортную жизнь (хотя давайте не будем об этом показушничестве, меня от него тошнит); и в ту, что сидят по вечерам около камина в обнимку. Мы не говорили о наших отношениях и даже не заикались о них. Как и о любви, верности, предательстве, дружбе или чувствах в конце концов. Не только своих, но и чужих. Эти темы были для нас нерушимым табу. Обыкновенно мы возвращались домой вместе, ужинали тем, что я готовил на скорую руку, и при этом мне приходилось выслушивать его недовольства аля «чего так долго?» или же «закрой дверь, воняет». Ел он мою стряпню, которая, смею заметить, была весьма недурна, с таким видом, будто делал над собой усилие, силясь при этом не сблевать на стол. В квартире мы говорили о погоде, работе, о начальстве. Иногда строили планы на выходные, которые он всегда рушил. И хотя мы спали в одной постели, но не были парой. Я даже боялся помыслить об этом. Мы занимались сексом, но то было редко: мне секс не приносил никакого удовольствия, а он всегда ссылался на свою усталость. Если уж дело до этого и доходило, то он чаще всего ограничивался минетом или дрочкой. Об удовлетворении собственных потребностей я думал лишь в тот момент, когда он, кончив, засыпал. Брал он меня редко, нехотя, будто с одолжением. Я, в принципе, не был против. Вообще не представляю, в скольких местах нужно переломить член, чтобы он бил по простате и доставлял удовольствие?! Я удивлялся этому, смотря гей-порно, и недоумевал. Как они могут кайфовать, когда в тебя вколачивается чужой член, и хочется, простите, просраться?! Мне вообще всегда было неприятно, когда меня касались ниже пупка. Даже если это делал мой любовник. Мне нравилось заниматься с ним сексом по одной простой причине — меня сводила с ума мысль, что он во мне, что он так близок ко мне. Мне достаточно было лишь этой близости. И нет, я не любил его. По крайней мере, я искренне старался в это верить. И, кажется, я совсем забыл представиться! Меня зовут Итан Доу, а моего любовника — Август Хаас. Мне двадцать девять лет, Августу — двадцать семь. Живём мы в небольшой съёмной квартире в тихом жилом квартале Бостона вот уже полтора года. Живём вместе, потому как платить ренту выгоднее двоим, нежели одному. Работаем в одной фирме и познакомились, собственно, там же. Правда, Август работает в отделе маркетинга, а я — закупок потому на работе мы видимся крайне редко. Общаемся в рабочей обстановке исключительно на «Вы» и приветствуем друг друга чинными крепкими рукопожатиями, будто и не спим в одной постели. Разумеется, о наших отношениях никто на работе не знал. У меня друзей не так много, но даже им я не мог рассказать о своих проблемах. Не пожаловаться, а именно рассказать… Они, конечно, знали, что я гей, и живу с мужчиной, но их это не особо заботило. Гей, не получающий кайфа от секса с мужчинами, но при этом не возбуждающийся от женских прелестей — вот кем я был. Друзья приняли меня таким, какой я есть, не отвернулись от меня, когда я рассказал о своих предпочтениях, и я был благодарен им за это. Хаас же имел кучу друзей, знакомых, многие из которых были девушками. Да, он не был геем. Он поддерживал имидж бабника, истинного ловеласа, и ему охотно верили, потому что он — прирождённый актёр. Наверняка Август именно этим и поразил меня. Лис, что скажешь! Некоторые, правда, считали его нарциссом, но он не любовался собой, не ставил себя выше других. Он просто был выше других. Вот и всё. Меня многое не устраивало в наших… «Отношениях». Но Август после первого раза поставил условие, что нет никаких отношений, нет никаких «мы», тем самым проводя чёткую черту между нами. Были ли мы друзьями по сексу? Любовниками? Я бы назвал это, скорее, «сожительством». Секс был каким-то раздражающим действом вроде мытья посуды. Правда, посуду надо мыть, потому как гора в раковине доставляет неудобство, а трахаться с соседом вовсе необязательно, если у тебя, помимо него, есть ещё куча любовников. Очередной вечер субботы я провёл в пабе с друзьями, лениво потягивая эль. По телевизору показывали бейсбол, и мои друзья были невероятно возбуждены происходящим на экране. Я бейсбол не любил, как и вообще спорт, в принципе. Кроме, пожалуй, плавания. Ну вы понимаете, почему, правда? И волейбола, наверное… Сам же я регулярно посещал спортзал и мог похвастаться подтянутым прессом, ощутимыми бицепсами. На свою внешность я не жаловался. Возможно, именно благодаря ей Август и заметил меня. Он же, несмотря на то, что в наших отношениях (чёрт, это не отношения, но я правда не знаю, как обозвать это по-другому!) доминировал, не мог похвастаться кубиками пресса. Август был жилистым, подтянутым, высоким, но не худым, я бы сказал, крепким, но не более того. Совершенствовал себя он исключительно изнутри и регулярно демонстрировал своё превосходство с помощью язвительных шуточек в отношении меня. Я не придавал им значения, хотя, если честно, они били по самолюбию, причём били с силой, иногда прямо дух вышибало. Так вот. Вернувшись около полуночи в квартиру (я не называл её «домом», это было непозволительной роскошью), которая, как обычно по выходным была пуста, я лёг спать, оставив включенным телевизор в спальне. Мне так лучше засыпалось, когда Августа не было рядом. Сам же он вернулся под утро, помятый, пьяный и источающий стойкий запах перегара. А ещё от него пахло потом и сексом. Я же, подвинувшись ближе к краю, сделал вид, что сплю. Август, увидев телевизор включенным, схватил стул и ударил им по плазме. Монотонное бурчание сменилось грохотом и потрескиванием, а после — тишиной. Плазму оставалось выкинуть, это я понял сразу. Однако, я не стал предъявлять Хаасу претензий, решив, что в нашем случае вечер утра мудренее. Мужчина, сняв с себя лишь пальто и туфли, упал на постель, не заботясь о дорогом щегольском пиджаке и шёлковой рубашке. Как же мне хотелось стереть с его шеи следы помады, закрыть крохотные засосы собственными, зарыться пальцами в жёсткие волосы, которые он регулярно красил в пепельный цвет. Но меня, скорее всего, ждал бы чёткий и сильный удар в солнечное сплетение. Рисковать я не стал. Я вообще всегда отличался терпеливостью и… Терпимостью. Тем более, Август мне не принадлежал. Проснувшись, я, тихо выйдя из спальни, принялся готовить завтрак, не решаясь убирать разлетевшиеся осколки сейчас, дабы не разбудить Августа. Сам же виновник торжества проснулся через пару часов, представ передо мной свежим, отдохнувшим и довольным. Удивительное свойство — выглядеть великолепно вне зависимости от того, что происходило ночью. — Что ты сделал с плазмой? Ей ещё и полугода нет! — заявил он мне с порога. — А ты не помнишь, как ты шибанул по ней стулом? — парировал я, делая очередной глоток кофе. Пятой по счёту кружки кофе за эти несколько часов. — Что за чушь ты несёшь?! Да ты совсем на голову двинулся! Мало того, что разбил к чертям плазму, за которую я заплатил четыре тысячи, так ещё и меня в этом обвиняешь! Ты последние мозги пропил в своем пабе со своими дружками, — буквально выплюнул он, брезгливо морщась. Друзей моих он ненавидел до дрожи, считая их невеждами и моральными уродами. За друзей я готов был свернуть шею этому белобрысому мерзавцу, но решил не делать этого — в тюрьме сидеть не хотелось. Вместе с этим, я принимал все его слова и терпел. Сносил всё молча, не желая доказывать Августу его неправоту. Я был уверен в том, что он не прав, он — нет. При всём при этом Хаас мастерски умел обставлять ситуации так, что виноватыми были все вокруг, кроме него. Ещё одна его удивительная особенность, границы которой я, пожалуй, не ведал. Прошло около полугода с того дня. Ничего за это время не изменилось. Кроме, пожалуй, стены напротив постели — теперь она пустовала. После воскресных занятий в зале мне хотелось лишь одного — упасть и забыться сном. Желательно всё-таки в постели, а не где-нибудь посреди улицы. Однако, моим планам суждено было разбиться в прах. В постели, объятий которой я так желал, спали трое: Август, собственной персоной, и две брюнетки по бокам. Терпение, кое я испытывал по отношению к нему, до сего дня вспыхивающее огромными пузырями раскалённой магмы, вырвалось фонтаном наружу, заливая всё вокруг. Впрочем, внешне я лишь, усмехнувшись, вытащил из шкафа сумку, скидывая в неё одежду на первое время, пару книг, ноутбук с зарядкой и несколько пачек сигарет, что верно ждали меня уже несколько месяцев. Я ушёл, тихо закрыв за собой дверь. Позвонил Стиву и попросил его пустить к себе. Тот, разумеется, не отказал мне. Приехав к другу, я поставил на стол бутылку скотча, и мы выхлебали её всего за час. Говорили обо всём, но не о причинах моего внезапного появления на пороге квартиры Стива. Тот сразу всё понял, и я вновь был благодарен ему. Лишние вопросы лишь подлили бы огня в остывающий вулкан. От плохого расположения духа меня спасало одно — работа. Вернее, мне предложили место в другой компании: и к моей новой квартире ближе, и денег платят больше, и сама работа интереснее. Я написал заявление об увольнении. Осталось теперь отработать две недели. И забыть Августа. Оставшиеся на прошлой квартире вещи я решил забрать вечером на выходных. В субботу вечером Август был дома. Сидел с ногами на стуле, смотрел перед собой на давно остывшую чашку, при этом обнимая себя за плечи. Он не услышал ни звука поворачивающегося замка в замочной скважине, ни моих шагов. Растрёпанный, бледный, с мешками под глазами, сжавшийся в комок — он не был похож на того Августа Хааса, которого я всегда знал. Возможно, это может показаться глупым, но я не хотел, чтобы последнее воспоминание об этом человеке вызывало у меня жалость, ведь я всегда восхищался Августом, терпел его отвратительный характер, позволял ему унижать себя… Я не любил его, нет. Боготворил. Спешно упаковывая книги в коробки, я почувствовал, как моего плеча коснулись. Август был чуть выше меня и часто издевался над моим ростом, хотя я не считал пять сантиметров за ощутимую разницу. Холод его пальцев ощущался даже сквозь пуловер. Я обернулся, натягивая дружелюбную, но вместе с тем совершенно неестественную улыбку. Наверное, это я был эгоистом, а не мой любовник, ведь именно я так желал и так надеялся увидеть неизменную насмешку в уголках губ, прищур холодных зелёных глаз. Но я увидел глаза человека, лишённого надежды, веры и смысла жизни. Человека отчаянного, страдающего, измождённого болью. Как же это противоречило устоявшемуся в моей голове образу! И… Я не знаю, что произошло со мной в тот момент. Я превратился в зверя. Срывал с него одежду, кусал его больно, оставляя характерные следы, сминал пальцами его пышущее молодостью тело. Нет, сейчас в нём не было привычной силы, гибкости. Август заметно похудел, осунулся, потеряв привычный шарм и лоск. Он стонал и бился подо мной, цепляясь за плечи, моля меня не останавливаться, шёпотом, срывающимся на хрип. — Так вот чего ты ждал, — шептал я, обхватывая член Августа ладонью. — Чтобы я заставил тебя прогнуться, взял тебя силой… Тот кивал, закусывая губы, толкаясь бедрами навстречу. — Папочка накажет тебя, грязная девочка, за всё накажет… Член Хааса истекал смазкой, он дрожал, возбуждаясь всё сильнее от моего безумного шёпота. Я входил в него медленно, с чувством, наслаждаясь каждым мгновением. Я готов был взорваться тут же, но желание отомстить было сильней. Восхитительно жарко, необычайно тесно и туго… Я раскачивался, плавно двигаясь в тягучем наслаждении. Август ненавидел doggy-style, сколько я его помню, считая секс в этой позе даже унизительнее римминга, но в те минуты, находясь подо мной, он лишь раскрывался навстречу, раздвигая ноги и почти ложась грудью на смятые простыни. Совсем другие, нежели те, на которых он спал в обнимку с брюнетками. Я вколачивался в него яростно, грубо, рьяно. Он всхлипывал, умолял продолжать во что бы то ни стало, кусал губы, цепляясь за простыни, как за спасительную соломинку. А потом, вздрогнув крупной дрожью, сжал меня в себе, кончая. Я, толкнувшись в невообразимую тесноту в последний раз, замер, изливаясь. Хаас был чист, я был уверен в этом, несмотря на его беспорядочные половые связи. Я тоже был чист. У меня, впрочем, и не было связей такого рода. — Те две девицы… Они занялись сексом передо мной, а я лишь подрочил. Они не касались меня, — промолвил Хаас, соскальзывая с моего члена. Мужчина совсем по-детски свернулся в позу эмбриона, обнимая себя. — Я не мог заняться с ними сексом, Итан. Потому что я любил тебя. У меня встало лишь от того, что я представлял тебя в те минуты. Я не хотел этого слушать. Мне было больно, хотелось кричать, но я лишь смотрел молча в окно, отрицая чувства Августа к себе. Он не мог меня любить, нет. Я не хотел в это верить. — И сейчас, и завтра, и много позже я буду любить тебя, Итан. Хотя… Поздно говорить теперь об этом, не находишь?

***

Я наблюдал за ним в открытую. Он то и дело бросал на меня ответные взгляды, украдкой, надеясь, что я их не замечу. Он улыбался мне в ответ, и его глаза насыщенного тёмно-зелёного оттенка говорили мне больше слов. Они, правда сказать, никогда не врали. И на моё немое предложение — кивок головы в сторону туалета — он ответил ими же, невольно облизывая губы. «От перемены мест слагаемых сумма меняется» — прошептал он позже этими же губами, прижимаясь ко мне всем телом в тесной туалетной кабинке. В свой последний день в компании я подозвал к себе нескольких коллег женского пола, решив отметить с ними мой уход. Уже выходя из кабинета в open space, я во всеуслышание заявил, делая вид, что обращаюсь к дамам. — Кстати, девчонки, я совсем забыл сказать вам, что Хаас обожает, когда его называют «шлюшкой» и «девочкой» во время секса. И если вам необходим урок качественного минета, то записывайтесь к нему. Он бог в этом, уверяю вас! Не знаю, как потом Август объяснялся перед всеми и выбеливал свою репутацию — а не говорили об этом в компании, пожалуй, только самые ленивые — но я чувствовал себя отмщённым. Ну и на новую плазму его заставил раскошелиться. Хотя он не жаловался. Хорошие девочки ведь не жалуются.