Полосы

– Ебаная же сука, – Наруто сплевывает на землю блекло-малиновую слюну и пыльным рукавом вытирает уголок рта. – Куда он ушел? Какого, нахрен, он опять ушел? Сакура! Сакура тупит взгляд, почти открывает рот, чтобы завести свое: Саске-кун ничего мне не сказал, Наруто! Свое: угомонись наконец, Наруто! Свое: Наруто! Взволнованно-жалким тоном. А Сакура вдруг затыкается. А Сакура молчит. Если бы Наруто сейчас не был так зол, он бы догадался, почему она пялится на него таким почти понимающим взглядом. Сакура видимо поумнела. А вот Наруто нет. А вот Наруто, как и пять лет назад, как и, впрочем, всегда, упирается упрямым ослом, хватается за Саске руками и ногами и никому, кроме себя, его не доверяет. Саске все равно уходит. – Наруто, – осторожно зовет его Сакура, подходя ближе, – иди домой. Ты только что с миссии, тебе нужно отдохнуть. Поспать. Наруто реагирует на ее голос только через минуты три. Стоя к ней спиной, он покорно отвечает: да, хорошо. Ты тоже иди домой, Сакура. Спасибо. Извини, что накричал. Сакура кивает, глядит ему в спину, еще раз кивает и уходит. Молча, без всяких многозначительных взглядов и слов. Сакура действительно поумнела. А вот Наруто нет. Над воротами Конохи звезд почти не видно. Алая линия у горизонта светлеет – совсем скоро верхушки холмов заполнят рассветные лучи солнца. – Бля, – озвучивает Наруто вслух и поворачивает к воротам. От него, по правде говоря, и раньше толку было мало. Так говорил Саске, который после долгого нытья все-таки согласился хотя бы немного пожить вместе. Саске хватило на пять дней. Наруто таскал в дом упаковки дешевого рамена (Саске выкидывал в мусорное ведро “эту дрянь”), на вопросы о завтраке, обеде и ужине гордо тыкал пальцем в помятый купон на бесконечные порции в Ичираку, звал с собой – Саске терпеливо говорил ему идти одному или подхватить кого-нибудь из своих друзей. В свободные от миссий дни Наруто лежал на кровати, вечером пытался заманить Саске гулять, ночью трахал и все равно продолжал болтать. Наруто уходил, мог не появляться днями и неделями, но рано или поздно все равно возвращался к двери Саске и сидел возле нее часами, пока та не откроется. Саске же не мог долго пылиться под теплым солнцем Конохи и постоянно видеть Наруто тоже не мог, поэтому уходил и умудрялся не появляться месяцами и годами, но рано или поздно все равно возвращаться – Наруто ждет. Бледно-розовое небо над холмами кажется акварельным. Светает. – Сука, – устало шепчет Наруто и поворачивает назад. У него в голове, как у какой-нибудь сопливой школьницы, проскальзывают первые пришедшие в голову воспоминания о Саске. Саске дышит рядом. Саске огрызается. Саске закусывает щеку, чтобы сдержать стон. Саске перебинтовывает культю и морщится от боли в плече. Саске. Наруто заебало на долю секунды видеть Саске в незнакомцах, а потом разочарованно отворачиваться – не он. Заебало проходить мимо района клана Учиха, на отчаянный миг представлять, как хорошо было бы вытащить Саске гулять по окрестностям Конохи, может уговорить пройтись под бумажными фонариками, услышать голос, почувствовать взгляд, коснуться. Обозвать придурком. Подраться до металлического привкуса во рту. Заебало. Робкие лучи солнца мажут по отросшим прядям, повязке, ушам; из-за яркого света после бессонной ночи в глазах шевелятся маленькие серые точки. Коноха спит. По дороге домой Наруто видит только старика, открывающего двери дешевой закусочной. Саске сейчас, наверное, уже в десятках километров отсюда. Ублюдок. Наруто заходит в свою запыленную квартирку, ставит чайник, но, передумав, тушит зажженную спичку и, раздеваясь на ходу, падает в кровать. Где-то под ногами неохотно скрипнула пружина. По бледно-голубым смятым простыням тянется полоска взошедшего из-за холмов солнца. Наруто не менял простыни недели три. Они пахнут Саске. А Саске нет. И не будет ближайшие несколько лет. Солнечная полоса тянется выше, осветляет затянувшиеся белые шрамы на животе и мягко нагревает кожу. За окном начинают щебетать самые ранние птицы. Наруто закрывает глаза. Одиноко.