Электролиз

Вольфганг в физике не силен, но, кажется, начинает понимать ее чуть лучше, когда очередной разряд тока бьет по телу до конвульсий, судорог, отключающегося создания. Кровь носом идет, он понятия не имеет, почему не вылетает в предкоматозное состояние за пару секунд. Разложение вещества на его составные. Почти как в школе. Сколько раз его еще надо ударить током, чтобы разложить весь кластер на составные? Ни одного. Они друг с другом связаны слишком прочно; и из-за этого каждым своим вдохом он обрекает их на смерть. Ее на смерть. Ее, блядь. Париж-Париж-чертов-Париж. Он просто просит ее уходить, бежать, закрыть свое сознание и не впускать туда никого, блядь, совершенно никого. Пускай возвращается в Индию. Она дальше них всех будет, ее не достать. Вольфганг собственные вдохи, живучесть свою хренову ненавидеть начинает. Чем дольше он жив, чем больше сигналов его мозга фиксирует эта блядова аппаратура, тем больше вероятность того, что они найдут Калу. И он провоцирует. Намеренно бесит, из себя пытается вывести едва шевелящимся языком. Просто убейте его уже, он же всех здесь изрядно заебал. От него толку не будет, он не позволит никому добраться до кластера. До Калы. До той самой, что на пол летит и дергается от фантомных ударов тока, когда по его телу снова пускают разряд. По ней, кажется, все бьет еще больнее. Потому что, когда электричества больше нет, когда он хрипит-сипит-не-дышит, она рядом где-то незримо. За руку его хватается и рыдает, не в силах ничего сказать. У нее лицо мокрое от этих слез, а у него язык не шевелится. Он не знает, как донести просто до нее, чтобы бежала. Бежала, блядь, так быстро, как только может. Они ее найдут первой. Он о ней чаще, чем о себе. Особенно, когда до смерти рукой подать. Когда эта смерть дышит в затылок куда-то. Почему она не бежит? Все сознание, кажется, орет и надрывается. Почему она не бежит? Почему другие не заставят ее уйти? Бросить его, пустить жертвой, как наживку. Быть всемером не то же самое, что быть всем вместе, но это все равно лучше, чем быть застреленными, как псины бездомные, поодиночке. Кала сидит и за руку держит, когда ему позволяют часа два поспать. Когда эта милость кажется подачкой вшивой, лучше бы мозги уже вышибли. Это же плевое дело; он сам вышибал другим мозги, он знает, как это все выглядит со стороны. А она сжимает его ладонь, большим пальцем по коже под носом, всей в засохшей крови. — Мы вытащим тебя, слышишь? — никакой реакции, он даже взгляд на нее не переводит. — Вольфганг. Я же знаю, что ты дышишь. Мы тебя вытащим, я… мы не позволим, чтобы они замучили тебя до смерти. Пытали. Пытали, Кала, называй вещи своими именами. А она слишком слепо-храбрая, слишком верит в правильно устроенный мир и возможность все исправить, сделать лучше. Ему, наверное, не стоит, но Вольфганг все же сжимает ее ладонь как-то слабо, глаза закрывает и не пытается уснуть. Просто засыпает; если бы он нужен был мертвым, его бы давно убили. Он нужен приманкой, он нужен для того, чтобы найти остальных семерых. Разложить вещество на составляющее. Связь кластера на составляющие только не раскладывается, а он все больше и больше хочет сдохнуть. Потому что так проще будет. Потому что он ввязался в такое дерьмо, что за собой еще семь жизней потащит. А это уже слишком; ломать жизнь Калы из-за собственной неосторожности — это уже слишком. Она будит буквально за пару минут до того, как в коридоре снова слышатся чужие шаги. — Мы близко уже, ты только держись, ладно? — и в лоб его целует как-то отчаянно. Вольфганг жалеет, что даже сил прохрипеть, чтобы она просто бежала как можно быстрее и спасалась, нет совершенно. Она же у него в голове, под кожей где-то, блядь, она же должна и без этих слов понимать, чего именно он от нее хочет. Чтобы спасала себя, чтобы просто забыла о нем и бросила уже. Ясно же, что невозможно будет выбраться всем восьмерым. Значит одного надо бросить. Простая математика, банальная логика; только ему досталась, кажется, слишком упрямая и слишком верящая в правду и справедливость девушка. И он за собой ее потянет на тот свет, в который, честно говоря, Вольфганг совершенно не верит. Сдохнуть сложнее, но выбор именно такой. Потому что он не скажет, где они. Ни одного не выдаст; даже если ему пообещают сохранить жизнь Кале, у него язык не повернется сдать Горски, например. Язык вообще уже плохо поворачивается, но это мелочи. Их всех можно как следует так ранить, убив одного. Их всех можно дезориентировать и оставить отжихривать, если просто пустить ему пулю в висок. (Их всех защитить так можно.) Беспросветные идиоты. Они собрались все вместе. Физически вместе; а Вольфганг это понимает даже не сразу, до него все сказанные тогда Калой слова как-то доходят слишком поздно. Тогда, когда в сознание лезут другие. И не по очереди, а почти все вместе. И никто из них его не слушает, ни один просто не оставляет ни малейшей возможности просто бросить его уже. Кажется, он один видит в этом что-то здравое и рациональное. А она руки под грудью складывает и смотрит уверенно; кажется, кинулась бы спасать первой, даже если бы между ними никогда и ничего не было. А они ведь никогда даже не виделись по-настоящему. Единение душ — это, наверное, испытывают поэты. Вольфганг просто чувствует, как внутри все нахрен переворачивается, когда на нее наставляют пистолет. И хрен знает как вообще удается толкнуть ее в сторону, придавив к асфальту; хрен знает как, но, когда снова видит окружающую себя реальность, понимает, что все датчики и электроды, которые облепляли голову, вырваны, а катетеры порвали руку от силы рывка. Они все повязаны и связаны так, что не разорвать. И его накачивают кучей успокоительных, наркотиков. У Уилла, кажется, чуть не начинается ломка. Райли дышит с трудом, пока Сун по щекам Лито бьет и сама головой трясет, пытаясь прийти в норму. Вольфганг понятия не имеет, сколько времени проходит. Почти, кажется, верит, что все же умер. Что все же умер, а до них теперь никто не доберется. Пока не слышит слишком громкий голос Кафеуса — он точно не из головы; он точно откуда-то рядом. Пока не открывает глаза и не видит — впервые в жизни по-настоящему ее видит — вытаскивающую из него иголки и отсоединяющую датчики Калу. — Не дергайся, — у нее голос серьезный, он снова видит ту самую решительность ученого, у нее руки даже не дрожат, когда она смотрит на показатели и мониторы сосредоточенно. — Дайте мне еще минуту, ребята. Не хочу случайно убить его, пустив не тот раствор в вену. — Зря вы за мной пришли, — говорит больше ей, чем другим. — Тебя никто не спрашивает, ты в меньшинстве, — отзывается Уилл. Судя по звуку, перезаряжает пистолет. — Там меньше половины магазина. Не думаю, что мы отстреляемся. Кала вытаскивает последнюю иголку, что-то перепроверяя на мониторе. — Можем идти, да. Он за руку ее хватает, останавливая на мгновение. И на эту теплую улыбку взглядом натыкается. — Кто тебя вообще пустил сюда? — слишком заботливо выходит; у него мозги еще плывущие. Она его руку своей накрывает, а потом помогает сесть. — У меня единственной здесь степень по био-химии, если ты забыл. Разложить вещества на его составные не получается. Номи пару раз называет его придурком за то, что он и правда рассматривал тот вариант, где они его бросают, а сами спасаются.