***
Йозеф стоит в окружении витающих в воздухе, падающих с неба снежинок. Он улыбается, когда одна из них приземляется на кончик его носа и тут же тает, коснувшись тёплой кожи. Министр вспоминает своё детство, как он, будучи маленьким мальчиком, каждую зиму с нетерпением ждал, когда упадёт первая снежинка, и наряду с другими детьми радостно выбегал на улицу, забывая перчатки или шарф, дабы насладиться зимней сказкой. Эти пушистые хлопья снега, словно звезды, завораживали детское воображение, и он понимает, что хочет снова оказаться ребёнком. В нескольких метрах от него стоит знакомая фигура. Геббельс берет в покрасневшие от холода руки снежный ком, прицеливается и бросает прямо в затылок. Адольф медленно разворачивается и видит, как Пропаганда заливается звонким смехом от ошарашенного выражения лица фюрера. Гитлер коварно ухмыляется, и уже через минуту Йозеф пытается убежать от целого града снежков, но смеяться не перестаёт. Он оступается и падает на мягкий белоснежный ковёр. Рейхсканцлер нависает над ним и обдаёт горячим дыханием. Он подносит к своим губам окоченевшие пальцы министра, которые буквально горят от холода, дышит на них, пытаясь согреть, целует подушечки. Затем сливается в чувственном поцелуе с самим Йозефом, который неторопливо отвечает, растягивая это мгновение. Адольф слегка оголяет его шею, и уже с жаркой страстью, но без какого-либо намёка на продолжение, прикусывает то место, где под бледноватой кожей бьется венка, отчего Геббельс тихо и сладостно стонет. Вскоре они поднимаются, так как прекрасно понимают, что их могут заметить. Они вынуждены носить маски безразличия и лишь наедине могут отдаться своим истинным чувствам.***
— Ты хоть понимаешь, что мог выдать нас?! — А ты понимаешь, что мог умереть?! Когда Геббельс узнал, что 20 июля на фюрера было совершено очередное покушение, ему показалось, что мир остановился. Это была отнюдь не первая попытка убийства, но в этот раз все было куда серьёзнее — множество осколочных ранений, повреждение барабанных перепонок, ожоги, парализация правой руки. И самое ужасное — у него не было возможности приехать. Он постоянно спрашивал, узнавал, в каком состоянии Гитлер, жив ли он. — Своим чрезмерным беспокойством ты мог раскрыть нас. Все бы узнали! — Никто бы не узнал! У тебя паранойя! — Замолчи! — прошипел Адольф. — Ты никогда не видишь дальше своего носа, считаешь, что все тебе должны, что все дураки, и я не исключение. Возможно дураком являешься ты сам! Гитлер ударил его по лицу. Раньше такого не было. Ссоры, крики, недопонимание, но не удары. Йозеф потёр покрасневшую щёку и посмотрел рейхсканцлеру прямо в глаза. В его взгляде читался лишь один вопрос: «За что?». Адольф, будто бы осознав, что только что натворил, попытался взять его за руку, но министр дернулся и, поспешно надев туфли, ушёл, не сказав ни слова, оставив свои вещи и кающегося фюрера. На следующий день Йозеф пришёл в Рейхсканцелярию раньше всех. Магда допытывалась, волновалась, откуда у него синяк на левой щеке, но он молчал. Лишь сев за письменный стол и по привычке разложив документы, он увидел то, чего прежде не было. Рядом с чернильницей лежала коробка шоколадных конфет, и в маленькой вазочке стоял букет васильков. Ни роз, ни лилий, ни тюльпанов, а васильков. Он вытащил один, самый маленький цветок и, поднеся его к носу, вдохнул терпковатый, с небольшой горчинкой аромат. Геббельс недовольно вздохнул, услышав дверной скрип, но голову не повернул. Тёплые ладони легли на его плечи, а губы коснулись шеи. — Болит? — министр вздрогнул, когда пальцы осторожно провели по посиневшему пятнышку на щеке. Йозеф покачал головой. — Прости меня, прости. Он почувствовал, как сильные руки обняли его поперёк груди. — Зачем ты пришёл? — прошептал Геббельс. — Извиниться, — сказал в ответ Адольф. — Прошу, прости меня. Он присел рядом с Пропагандой и положил голову ему на колени. — Ты так нелогичен, — улыбнулся рейхсминистр. — Неужели ты думаешь, что нас здесь никто не заметит? А потом говоришь, что из-за меня люди могут что-то заподозрить. — Не ехидничай, — проворчал Гитлер, наслаждаясь ощущением чужих пальцев в его волосах. Их характеры были весьма сложными для понимания. Порой им не удавалось найти общий язык, но жить друг без друга они никак не могли. Лишь вместе они чувствовали себя по-настоящему счастливыми, несмотря на огромный риск быть разоблаченными.***
Его сердце вырезали у него из груди, разорвали на части и втоптали в землю. Йозеф сидит в углу, прижимая к себе тело мертвого Гитлера. Его рот замер в немом крике, он судорожно захлёбывается нескончаемым потоком слез, дрожит от потрясшего его горя. Он знал, что это случится, но не верил, просто не мог поверить. Он неистово целует лицо фюрера, щёки, нос, побледневшие губы, словно это может пробудить его, вернуть к жизни. Он закрыл ему глаза. Теперь создавалось ощущение, будто Адольф просто спит, будто он сейчас проснётся и улыбнётся своему верному министру. — Адольф, Ади… Ади, — шепчет в бреду Геббельс, всхлипывая. Он сошёл с ума. Ему кажется, что он убьёт любого, вцепится зубами в глотку тому, кто посмеет войти сюда и забрать у него тело, как дикий зверь, отчаянно защищающий своего детёныша. Теперь ему всё равно. Пусть думают, что хотят. Пусть говорят, что хотят, так или иначе они долго не проживут. — Волчонок, мой маленький волчонок… — у него бред. Он обхватывает руками голову Гитлера, на подушечках его пальцев остаётся кровь, и начинает петь колыбельную: Schlafe, mein Prinzchen, schlaf ein, es ruhn Schäfchen und Vögelein. Garten und Wiese verstummt, auch nicht ein Bienchen mehr summt. Целуя в последний раз холодные губы Адольфа, гладя аккуратно подстриженные усы и потираясь носом о его нос, Йозеф чувствует за пазухой заветную ампулу, которой он очень скоро воспользуется. Скоро он встретится со своим фюрером, их ничто и никто не сможет разлучить. Они будут навсегда вместе.