Страшный сон

О Создатель, он пьет!.. Он пьет это вино! Усмехается, только усмешки не видно за тонким стеклом, видны глаза. Обычно они синие, но сейчас в них залегла тьма — лукавая? Эр смеется, смеется всегда — над оруженосцем, королем, Талигом, над самой смертью. С наслаждением тянет смерть из бокала. Яд совсем не чувствуется, наверное, он уже полностью растворился. Хотя взгляд у Рокэ такой, будто он знает... Несносно сидеть и ждать, что будет дальше. Ноги ватные, но это ничего, это пройдет, главное, чтоб закончилась пытка — тяжелое молчание стен, вкрадчивое — ковра. Сполохи огня. Пытаюсь подняться, прячу глаза. Подозреваю, что они лихорадочно блестят, как у десятилетнего нашкодившего ребенка. Тихо, тихо, Дик. Все будет хорошо. Развернуться. Уйти. Не видеть больше точеного лица, тяжелых черных прядей, темно-синих глаз. Резкий звук заставляет вздрогнуть. Осколки блестят на ковре, Алва лениво потягивается, поднявшись на ноги. Кажется, он нарочно швырнул бокал на пол. Тьма и какая-то тяжесть ушла из взгляда эра, только смех и беспечность. — Вот и все, Дикон, — ни тени жестокости и привычной насмешки. Как тогда, в Варасте... Эр подходит к двери и широким жестом распахивает. Выходи, повелитель Скал. Становится тошно, словно за дверью стоит выходец. Как на казнь, медленно иду к двери. Все, Дикон, все! Успокойся. Тьма лестничной площадки обдает мраморной прохладой. Порог. Эр стоит за спиной и смотрит. Ждет чего-то от меня. А все, что мне надо — перешагнуть порог и забыть о том, что когда-то я был оруженосцем у такого страшного и странного человека. Спину покалывает ощущение насмешки и жалости. Герцог Алва иногда совершенно невыносим. Почему мне так мерзко? Дверь с черными завитушками закрывается, как всегда. О Создатель, что я наделал? Что я наделал?! Ночная Оллария. Пустые, молчаливые улицы, залитые лунным светом в разводах чернильных теней. Одинокая сгорбившаяся фигурка медленно движется по улице — всадник-мальчишка в дорогом плаще. Кажется, он спит — так низко склонился к шее коня, так сильно сгорбился. Да и любого ночью усыпит равномерное цоканье копыт, а лошадь сама знает дорогу к Августу Штанцлеру. Однако заслышав вдали грохот нагоняющей его кавалькады, юноша резко поднимает голову и пришпоривает коня. О, ему очень хорошо известно, кого можно встретить на ночных улицах столицы!.. Бесполезно. Догоняющие стремительны, у них лучше кони. Всадник бледнеет, он все еще надеется, что это не за ним, он слишком молод, разве ему луна предписала сегодня смерть?.. Первый догнавший — он во всем черном, и лицо закрыто черной тряпкой — со всей силы коротким точным движением огревает юношу плетью по спине. Тот вскрикивает — отчаянно, по-детски жалобно, оборачивается, закрывая руками лицо. Еще один удар, потом крепкая рука стаскивает его на землю, под копыта чистокровных морисков. Ударившись головой о мостовую, мальчишка теряет сознание и безвольно повисает в руках главаря разбойников. Тот на секунду крепко прижимает его к себе, — не будет ли жертва брыкаться? — затем швыряет поперек седла. Черные волосы треплет ветер, а губы изгибает веселая — о, очень веселая! — и такая беспечная усмешка. Кровь на голове, волосы спутаны, на спине два длинных красных шрама. Рубашка изорвана и в грязи, плащ пропал... Эх, Ричард, герцог Окделл, видел бы тебя отец сейчас! Обхожу комнату. Она пуста, ставни на окне плотно закрыты. Ни мебели, ни ковра. Только подсвечник на полу, а в нем — толстая простая свеча. Надолго ее не хватит. Сколько я лежу здесь?.. Время сливается в вечность, я жду, пока свеча догорит. Со мной только стены, тишина и... память о том, что я сделал. В голове переплетаются расплывчатые и громадные образы — отец, эр Август, они просят, нет, приказывают отравить эра, короля, весь Талиг. Потом все заполняет гулкая площадь, ряды унаров, мальчишки, только что закончившие Лаик. Знатные эры, рассматривающие этих неопытных, наивных, но уже таких храбрых оруженосцев. Клятва верности своему господину, своему эру — сначала мой собственный голос, а потом чужой, знакомый, лениво-насмешливый... Герцог Алва сидит в кресле у камина, неотрывно смотрит своими невозможно синими глазами в лицо — так, как он не смотрит почти никогда. Тяжелые, весомые слова клятвы, как капли, срываются с его губ, но я не слышу ни одного — они звучат уже в моей голове. Я стою перед ним, губы Рокэ шевелятся, я чувствую, что я задыхаюсь, что я отравлен, что мне немного жить, что эр предал меня, и это обиднее всего, что Рокэ, мой эр, мой Рокэ — предатель! Я отворачиваюсь, чтобы скрыть слезы досады, недостойные Повелителя Скал, мир вокруг качается, и тут герцог подхватывает меня на руки, укладывает на ковер, трясет за плечо... — Юноша, очнитесь! Холодный пол у лица, бисеринки пота на лбу. Темная комната. Свеча уже погасла. Я и правда задыхаюсь — задыхаюсь от невыносимой обиды на самого себя: отравил, предал, навозник я после этого, но никак не Окделл! Я причинил боль самому сильному человеку этой страны, тому, на кого всего пару дней назад я так мечтал походить! Чем опоил меня эр Август, раз я согласился н а т а к о е? Облизываю пересохшие губы, медленно сажусь, шарю рукой в поисках прохладного подсвечника — лицо горит. И отдергиваю руку, натыкаясь на чью-то ладонь. Неизвестный первый находит подсвечник. — Юноша, очнитесь! Свеча зажигается вновь. Он стоит надо мной, чуть склонив голову набок. Удушье постепенно проходит, только сердце бьется быстро-быстро... — Эр Рокэ, я... Я не могу договорить. Я не знаю, что говорить в таких случаях. Герцог наклоняется ко мне. В руках — тонкий бокал. В ноздри ударяет терпкий запах "Черной крови". — Пей, Дикон. Я цепенею. Я знаю, что в этом бокале, я знаю, кто напал тогда ночью... Я знаю, за что мне это. Ароматная смерть у самого моего лица, надо только наклониться и сделать несколько глотков. Я даже уверен, что Рокэ в насмешку отыскал такой же яд. Подняться, взять бокал из руки моего господина, накрыв на мгновение горячей рукой его тонкие прохладные пальцы. Слабый отблеск свечи играет на неподвижном лице, только внимательный взгляд устремлен, как кажется, прямо мне в душу. — Эр Рокэ, я... — голос прерывается, но я знаю, что только сейчас могу сказать то, что должен. И я сделаю это, иначе я не Повелитель Скал. — Эр Рокэ, я с радостью выпью это вино за вас. Я не знаю, как вы спаслись, но я этому искренне счастлив. Монсеньор, — я изо всех сил прячу дрожь в голосе, — я глупец и был глупцом. Я... Вот и все, Дикон, остановись. О н поймет. Не надо говорить всего, что хочется. Вино превосходное. Главное — забыть, что растворено в нем. Забыть о синем взгляде смерти, устремленном на тебя. Забыть, что никогда больше не увидишь солнца, неба, Айрис, весь мир. Ведь тебя, предатель, оставят умирать в этой темной комнате — и ты заслужил. Ноги отказываются держать, я медленно оседаю на пол с пустым бокалом. — Эр Рокэ, — жалобно всхлипываю. Позор... Тошнота подступает к горлу, еще немного осталось — полчаса, не больше. Синие глаза — ни насмешки, ни злости. Одна тихая ласка. — Вино залечит твои раны. Все будет хорошо. Глупый, глупый Дикон. Почему ты все понимаешь слишком поздно... • • • На ладони — две белых крупинки. Перед глазами — черные завитушки двери. За дверью — кабинет эра. Я вздрагиваю, в очередной раз вспоминая кошмарный сон, промучивший меня всю ночь. Простите, эр Август. Я никогда не смогу отравить того человека, без которого уже не мыслю своей жизни. Я никогда не смогу отравить Рокэ, герцога Алву. Крупинки соскальзывают с ладони и летят вниз. Слежу за ними глазами. Белые точки — ниже по ступенькам, ниже... Потом они теряются на фоне ковра. Исчезают. Их никогда и не было. Слуги заметут их вместе с мусором, не заметив. Толкаю дверь. Внутри звонко и пусто. Глупая счастливая улыбка наверняка блуждает по моему лицу. — Эр Рокэ, — сдуру выпаливаю я и замираю, сообразив, что я ничего не собирался говорить. Алва подходит ко мне, лениво жмурится. — Да, юноша?.. Внезапно он вспоминает о чем-то, протягивает руку и его пальцы оказываются в моих волосах. Я ошарашенно замираю, судорожно вспоминая байки о Джастине Придде. Впрочем, Алва, приподняв несколько прядей и внимательно осмотрев мою голову, спокойно убирает руку, пробормотав что-то про создание чужих снов и ошибки. — Так чего вы хотели?.. — А у нас будет сегодня тренировка по фехтованию? Он приподнимает одну бровь, усмехается чему-то и мы идем тренироваться. — А теперь я проверю... — он говорит что-то еще, а я рассеянно улыбаюсь. Кошмар совсем выпускает меня.