Бесстрашные

— Я рад за тебя. Рад за вас обоих. Ты меня с ней познакомишь? Маэдрос подышал на замерзшие пальцы и уселся в кресло поближе к камину, в котором трещал жаркий огонь. За стенами Барад Эйтель дождь лил как из ведра, но Маэдрос не стал пережидать непогоду в пути, и в серых сумерках его насквозь промокший эскорт уже въезжал в ворота крепости. Фингон, шлепая по лужам, сбежал с крыльца к нему навстречу. Они обнялись, и Маэдрос тут же забыл об усталости. Зато Фингон не забыл и потащил друга в свои покои, сушиться и отогреваться после долгой дороги. Вопрос застал его врасплох, и он так и застыл с кувшином в руках. — Кто тебе сказал? Отец? Ведь вы же еще не виделись? Маэдрос мягко улыбнулся. — Так по тебе все видно. Учти, у меня трое женатых братьев, и я прекрасно знаю, как это выглядит. Если бы ты мог видеть себя со стороны — у тебя глаза светятся! Фингон взволнованно вздохнул и наполнил горячим вином глиняную чашу. — Я выгляжу очень глупо? — Нет! Ты наконец-то выглядишь счастливым. Это то, чего я от всей души желаю тебе, — Маэдрос отпил вина и поежился в кресле, поворачиваясь так, чтобы подставить огню промокшие колени. От одежды шел пар. — Поэтому я не нарушу твои планы, — тут Маэдрос усмехнулся, и улыбка вышла кривоватой, но теплые огоньки, отразившиеся в глазах, смягчили выражение лица. — Ты ведь уже попросил нагреть купальни для нас? Так что мы с ребятами идем греться и отсыпаться, а все серьезные разговоры завтра. Если у тебя завтрашнее утро свободно? Тут Маэдрос улыбнулся снова, и Фингон не выдержал, потрепал его по мокрой макушке. — Проницательный старший братец! Отдыхай, завтра тебе не удастся так запросто избавиться от меня! Фингон появился, едва Маэдрос открыл глаза, как будто нарочно караулил. — Вставай скорее! Маэдрос дернулся — тревога? Внезапная атака? Но увидел, как друг улыбается, и только укоризненно покачал головой. — За окном солнце! — продолжил Фингон. — Мы идем гулять. Я понимаю, что конной прогулкой тебя сегодня не соблазнить… — Благодарю сердечно за заботу! — с чувством выдохнул Маэдрос, разминая плечи. Фингон перестал улыбаться и нахмурился. — Но, раз ты все еще переживаешь об упражнениях для моих мышц, я буду тебя слушаться, не хуже, чем своих целителей, — продолжил Маэдрос. Фингон перевел дух и поддержал эту неловкую, но необходимую для них обоих игру: — А целителей своих ты, как я вижу, не слушаешься вовсе, иначе не поехал бы в такую непогоду! Одевайся, жду тебя у ворот! Через четверть часа они уже покинули внешние стены крепости и, щурясь на солнце, шагали по дороге, тянувшейся вдоль хребта на юг. Тропа раскисла от дождей, и друзьям приходилось прыгать через лужи и ветки, которые наломала вчерашняя буря. Когда они сворачивали в лес, чтобы обойти непроходимую грязь, за шиворот с ветвей им опрокидывались целые пригоршни сверкающих капель. Снег уже сошел, и только в тенистых овражках прятались последние ледяные островки. Фингон невольно ускорял шаг, и казалось, что никакими силами его не удержать на месте. Маэдрос и не пытался, однако друг вовремя спохватился и, облюбовав прогретый на солнце поваленный ствол, распахнул сумку с нехитрой снедью. Отломив кусок лепешки, Маэдрос, наконец, не выдержал. — Ну, рассказывай. Фингон рассеянно улыбнулся. — Знаешь, у меня есть к тебе просьба. Я хотел бы, чтобы ты сделал для нас кольца. Маэдрос поднял брови и перестал жевать. — Кольца? — Кольца на помолвку. — Но почему я? Ты можешь сделать сам или попросить кого-нибудь из ювелиров. Великим мастером был мой отец, а я по сравнению с ним вовсе безрукий. Да по сравнению с кем угодно, — Маэдрос ухмыльнулся, но тут же прикусил язык. К такого рода остротам поневоле привыкли все на Химринге. Но сейчас он краем глаза заметил, как окаменело лицо его друга, как будто он пережидал приступ внезапной боли. Маэдрос не посмел обернуться. Мысленно он обругал себя за невольно вырвавшуюся шутку и поклялся впредь следить за словами. Через пару ударов сердца Фингон справился с собой и сделал вид, что ничего не произошло. Маэдрос сделал вид, что ничего не заметил. — Потому что ты мой друг, — сказал Фингон и замолчал, подбирая слова. Тишина стала мучительной. Маэдрос знал, что Фингон думает о том, как бы помягче сказать, что ему не важно, что кольца выйдут грубоваты из-за того, что мастеру придется справляться одной рукой. А может быть, догадался, что качество работы не важно для него, но очень важно для самого Маэдроса, которому больно раз за разом убеждаться в том, что прежние умения навсегда утрачены. Маэдрос, как часто случалось между ними, сдался первым. — Я не буду делать для вас кольца, — сказал он, откладывая лепешку. Фингон выжидательно посмотрел на него. — Но, чтобы исполнить долг дружбы, я могу нарисовать эскизы, если кто-то согласится по ним работать. На это моих способностей хватит и теперь. Фингон благодарно улыбнулся и приобнял друга за плечо. — Спасибо! Сделаю я сам. Оба перевели дыхание. С некоторых пор даже самый простой разговор мог оказаться трудным делом. — Но, раз уж ты попросил меня придумать эскизы, я хочу побольше узнать о твоей избраннице. Нельзя же делать украшения вслепую, тем более по такому важному поводу. Кто она? По лицу Фингона снова скользнула рассеянная улыбка. — Ее зовут Мериль. Маэдрос мысленно покрутил имя и так и эдак, произнес одними губами, словно пробуя на вкус. — Она нолдиэ? Фингон поднял глаза к небу, помялся. — Кажется, нет. — Кажется? — удивился Маэдрос. — Наверное, она из синдар, что живут у Митрим. По крайней мере, с ними она пришла в Барад Эйтель. — Ты разве не расспросил ее, откуда она родом? — Знаешь, как-то было не до того. Просто речь не зашла об этом. А разве это важно? Маэдрос кивнул. Судя по тому, что он знал о влюбленных, это действительно было не важно. — Но я все равно хотел бы узнать Мериль поближе. К тому же у ее народа могут быть свои традиции, своя символика. Я расспрошу наших ювелиров, они наверняка знают, что принято изображать на свадебных кольцах у здешних эльфов. — Конечно, я вас познакомлю. Сегодня же скажу ей, что мой лучший друг желает с ней встретиться! И ты будешь первым из моей семьи, кому я ее представлю, даже отец ее еще не видел. Поздним вечером Маэдрос поднялся на верхнюю галерею замка. От вчерашней непогоды не осталось и следа, по безоблачному небу скользила сияющая ладья Тилиона, и ясный свет заливал крыши сторожевых башен и кроны деревьев, так, что можно было различить каждый юный листок, каждую трещинку. Галерея была украшена витражами. В солнечный день от них на пол и стены ложились цветные пятна света, разбегались радужные зайчики. Сейчас же они отбрасывали причудливые серебристые тени. Маэдрос подставил ладонь, и по ней пробежала такая тень, неясная и быстрая, как рябь на воде. То ли явь, то ли морок. Нолдо передернул плечами. Когда-то давно, когда он впервые приехал в строящийся Барад Эйтель, Фингон показал ему это место как самое подходящее для уединенных размышлений. Галерея не имела выходов в центральную башню и была построена только для того, чтобы украсить гордый профиль замка. Подняться сюда можно было по легкой деревянной лесенке с нижнего яруса, куда выходили винтовые лестницы башни и окна верхних покоев. Зато из открытых окон открывался великолепный вид на парк, на крепостную стену и потом — на серебристую ленту Сириона и утопающие в ночных туманах луга Ард Гален. Дальше Маэдрос смотреть не стал и, облокотившись на перила, стал разглядывать дорожки парка. Где-то там, среди первоцветов и едва проклюнувшихся зеленых листочков, наверное, сейчас бродит счастливый влюбленный Финьо со своей избранницей. Маэдрос улыбнулся и вздохнул. Надо быть честным с собой, к светлой радости за друга примешивалась тайная горечь. Он завидовал Фингону. Про себя он давно решил, что такое счастье не для него, да и думать уже забыл о том, что тоже мог бы полюбить. В Амане — там, далеко и так давно — он был слишком беспечен. А здесь — о, здесь все обернулось так, что думать об этом поздно. Маэдрос потер предплечье, натертое за день креплениями протеза. Вовсе не потому, что, как болтают глупые языки, он боится испугать деву следами жестокости Моргота на своем теле. Он не боится. Он, конечно, предпочел бы, чтобы его тело было по-прежнему красивым и изящным, как раньше, до плена, но это было не столь важно. Если бы — о, если бы — ему предложили выбор, он пожелал бы скорее избавиться от некоторых шрамов на своей душе, чем на теле. Он многое бы за это отдал. Но это невозможно ни здесь, ни даже в Благословенной земле, куда путь для него навеки закрыт. Маэдрос слышал от Мудрых, что, возможно, после смерти эльдар будет даровано возрождение, и раны hroar будут исцелены. Но что будет с их fear? Он помотал головой. Что на него нашло сегодня? Конечно, он привык, что в его приезды в Барад Эйтель внимание Финьо безраздельно принадлежит ему одному, но что за беда? Он не дитя, чтобы так ревновать. Мог бы не скучать в одиночестве, а пойти с Бельтом к его многочисленным приятелям из крепости, поиграть в лису и гусей и посмеяться. Или лучше с Ринганором обсудить некоторые детали предстоящего разговора с Нолофинвэ. Или посидеть в библиотеке, где хранятся такие редкости, которых не встретишь на Химринге. Но вместо этого он стоит один на пустой галерее зябкой весенней ночью и — жалеет себя? Нет. Он не настолько благороден, увы. Он пресекает любую возможность зарождающегося чувства не потому, что боится оскорбить деву видом физического или душевного уродства. Не поэтому. Просто когда он был там — Маэдрос быстро поднял взгляд на северные луга и дальше, туда, где во мгле скрывались Железные горы — он понял кое-что о себе. Он понял, что тот огонь, который горит в нем, не бесконечен. Его хватит на многое, но война, которую они объявили Северу, потребует от него весь жар души, все, на что он способен. Все без остатка должно быть отдано Клятве. На любовь ничего не останется. Маэдрос заставил себя удерживать взгляд на горизонте, хотя там ничего не было видно, даже силуэта гор. Когда это ему удалось достаточно долго, он усмехнулся и невольно улыбнулся. Друзей и братьев такие улыбки пугали, но сейчас он был один. Мысли вернулись к Фингону. Конечно же, он был рад за друга! Как хорошо, что Финьо может дарить огонь своей души без оглядки! Пусть будет счастлив, и за него тоже. А одному завистливому нолдо стоит поменьше ныть, а лучше, в исполнение обещания, подумать над кольцами. Маэдрос подышал на стекло и прочертил пальцем контур крыла. Это для Финьо. Негромко и протяжно скрипнула деревянная ступенька под легкой ногой. Маэдрос замер. По лестнице поднимался Фингон, лунной ночью его нетрудно было узнать даже со спины. Маэдрос уже хотел было окликнуть друга, но тот, поднявшись на галерею, не оглядываясь повернул прочь, на южную сторону. Вряд ли он ожидал здесь кого-нибудь встретить. Может, он хотел побыть один, витая в сладостных мечтах и предвкушая новую встречу с возлюбленной, но что-то в его движениях заставило Маэдроса насторожиться. Он замер, наблюдая за тем, как Фингон прошел несколько шагов, то попадая в тени витражей, то снова выходя на свет, подошел к перилам и тяжело опустил руки. Маэдрос колебался. Стоило ли нарушать уединение, которого Фингон искал? Даже если он был чем-то расстроен — ведь, к сожалению, любовь несет не только радость — это могло быть настолько личным, что он хотел бы пережить это один. Но что могло случиться? Фингон не мог ошибиться, ведь если его любовь не встретила ответного чувства, он понял бы это сразу. Он всегда был чуток к таким вещам. Маэдрос прислушался, и его захлестнула волна чужой боли и отчаяния. Колени Фингона дрогнули, и он осел на пол, упираясь лбом в перила. Маэдрос сам не заметил, как оказался рядом. — Финьо! Что с тобой? Фингон поднял на него невидящие глаза. — А. Прости, — наконец выдохнул он, и, собравшись с силами, поднялся на ноги. В глазах Фингона стояли слезы, но прятаться уже не имело смысла. — Что случилось? — спросил Маэдрос, стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее. — Ничего, — соврал Фингон. — Хотя… Тебе я должен рассказать. Я думаю, кольца не понадобятся. — Погоди, — Маэдрос мягко сжал руку на плече друга. — Бывает, эльдар не понимают друг друга… — Нет, — яростно замотал головой Фингон. — Дело не в этом. — А в чем? Фингон замялся. Потом перевел дыхание, словно перед прыжком в холодную воду. — Мериль — из фалатрим, из Эглареста. Ее мать — дочь Новэ Кирдана. Ее отец в родстве с Ольвэ Альквалондским, все ее родичи по отцу в Амане. Маэдрос нахмурился. Конечно, любое упоминание Альквалондэ уже не сулило добра, но почему так расстроен Фингон? — Не понимаешь? — переспросил тот, видя замешательство друга. — Ведь я должен буду ей рассказать про битву в Гавани. Про то, что я там был и убивал ее родню. Я не смогу. Маэдрос прикусил губу, но все-таки возразил: — Неужели тебе обязательно говорить ей об этом? Мы же хотели сохранить в тайне то, что произошло между нами и телери. Иначе ни фалатрим, ни Дориат не станут нам союзниками. Фингон посмотрел на друга укоризненно. — Тогда мне действительно не стоит жениться. Ведь это не меньше, чем дружба, мы почти одна душа. Мы бы растили вместе детей. Неужели я могу скрыть от нее такую ужасную и постыдную тайну? Ведь ты бы не стал от меня скрывать ничего настолько важного? Маэдрос с трудом сглотнул. Горло сдавило спазмом. Фингон так верит в него. Конечно, у Маэдроса нет от него таких тайн. Или есть? — Мериль должна знать, кого она полюбила, — продолжил Фингон. — А когда она узнает, то не сможет смотреть на меня без отвращения. Я этого не перенесу. Фингон сжал и разжал кулаки и раздельно произнес, пресекая любые утешения: — Мне надо побыть одному. Прости. Следующие дни Маэдрос безуспешно пытался встретиться с другом с глазу на глаз. Он был в отчаянии — случившаяся беда задела его не меньше, чем самого Фингона. Ведь это он был причиной тому, что Фингон вступил в тот злосчастный бой! За годы, прошедшие с тех пор, он не раз возвращался мыслями к Альквалондэ — у него было на это время — и так и не нашел себе оправдания. Но и другого выхода для себя он не видел. Финьо же, не окажись он в авангарде Второго Дома, не реши он очертя голову броситься другу на выручку, мог этой беды избежать. Спасаясь от мучительных мыслей и бесполезного раскаяния, Маэдрос задумчиво пролистывал обнаруженные в библиотеке записи путешественников об обычаях фалатрим. Зачем? Ведь обручальные кольца уже не нужны. Маэдросу было ужасно жаль и Фингона, и незнакомую ему девушку, и, думая о них, он выводил на бумаге один узор за другим. Волна? Парус? Чайка? На другой день, когда Маэдрос и Ринганор, закончив разговор с государем Нолофинвэ, спускались по ступенькам королевской башни, к ним подошла юная эльдиэ. — Лорд Маэдрос, — сказала она, — я давно тебя ищу и хотела бы поговорить. Голос девушки был тихим и мелодичным, однако в нем не было ни капли смущения, напротив, в нем звенела решимость. Ринганор удивленно и многозначительно глянул на Маэдроса, улыбнулся и вежливо откланялся. Маэдрос остался с девушкой наедине. Они спустились еще на несколько ступенек и вышли на мощеную дорожку, ведущую к саду. — Меня зовут Мериль, — заговорила девушка с еще большим волнением и твердостью, — и я ищу лорда Фингона, но он настолько искусно избегает встречи со мной, что я решила обратиться к тебе. Мы незнакомы, но тебя легко узнать, к тому же ты не прячешься от меня. Маэдрос хорошо владел собой, сохранить легкую улыбку на лице для него не составило труда, однако рука непроизвольно сжалась в кулак. — Я искренне рад знакомству, — сказал он как можно мягче и поклонился. — Это хорошо, — нетерпеливо продолжила Мериль. — Я надеюсь, что ты простишь мне мою настойчивость. Вы с Фингоном друзья. У нас в Эгларесте поют песни о тебе и о подвиге королевича Фингона, и я, странствуя по Белерианду, нарочно пришла в крепость у Сириона, чтобы увидеть своими глазами Фингона Отважного. Я знаю, что он уже рассказал тебе, чем обернулась наша встреча. Но внезапно он стал избегать меня, и я прошу тебя, ради вашей дружбы, узнать, что было тому причиной. Сам Фингон Отважный, как я вижу, не может набраться смелости, чтобы сказать мне это в лицо! Щеки эльдиэ раскраснелись, и миловидное лицо в обрамлении русых локонов стало еще красивее. Но в голосе звучала обида, а при следующих словах он зазвенел так, что Маэдрос встревожился. — Я начинаю думать, что королевич нолдор счел зазорным встречаться со мной, едва узнал, что я родом с побережья. Видно, слухи о небывалой гордости и заносчивости нолдор — правда? — Нет! — воскликнул Маэдрос, и тут же осекся, не желая лгать, — то есть да… Гордость — наше слабое место. — И? — нахмурилась Мериль, ожидая продолжения. — Фингон действительно не может говорить с тобой, узнав о твоем родстве. Прости, я не хочу обманывать. Я знаю причину, по которой он избегает тебя. Это не из гордости. Он не такой. Он очень сожалеет. — Ты скажешь мне эту причину? — тихо, но с напряжением в голосе спросила Мериль. Маэдрос замешкался. Конечно, нельзя говорить правду про Альквалондэ! Это значит опорочить нолдор в глазах квенди Эндорэ и лишиться союзников, которые так нужны в будущих битвах. Он качнул головой. — Нет. Это тебя расстроит. Девушка прикусила губу. — Значит, правда, что королевич Фингон счел, что дева из Эглареста его недостойна! — Нет! Он считает недостойным себя, — произнес Маэдрос и замер. Ни пытки, ни уловки врагов в Ангамандо не могли заставить его говорить или даже знаком выдать то, что он желал скрыть от Моргота. Он умел держать аванирэ, он умел не дрогнуть лицом, когда нужно. Но сейчас, перед девушкой, в сердце которой он не видел ни капли тьмы, он не смог сдержаться. Не смог или не хотел? Что скажут его братья, когда узнают, как просто он выложил тайну, которую сам же приказал хранить? Глаза Мериль вспыхнули. — Неправда, — горячо воскликнула она. — Я знаю Фингона совсем мало, но я чувствую сердцем, он не мог совершить ничего недостойного! У меня всегда хорошо получалось читать fear. Душа Фингона горит чистым огнем. Да, ходят дурные слухи о заморских эльдар, но это только слухи? «Ах, если бы!» — тяжело вздохнул про себя Маэдрос. — Ты молчишь? — вывела его из задумчивости Мериль. — Я вижу в тебе такой же яростный огонь, но ты многое скрываешь. — Ты не боишься узнать то, что причинит тебе боль? — спросил Маэдрос, ловя себя на том, что говорит не то, что собирался, и уж совсем не то, что должен говорить глава Первого Дома. — Не боюсь, если речь о том, кого я люблю. Ты ведь тоже не испугался бы на моем месте. Так говори же! — Там, за Морем… — начал Маэдрос долгий рассказ. Когда он закончил, Мериль подняла на него пустые, растерянные глаза. — Прости нас, Мериль, — тихо произнес Маэдрос, — хоть за это и нельзя простить. Помни, что все дурное, что совершил Фингон, он совершил ради меня, поэтому можешь ненавидеть меня одного. Он просто не мог поступить иначе, у него не было выбора… — Как не было выбора и у тебя, — раздался знакомый голос за спиной. — Если уж решил говорить правду, говори все как есть. Фингон стремительно сбежал со ступенек. — Я увидел из окна, как вы двое разговариваете, но, как вижу, опоздал. Мериль вздрогнула и сделала полшага назад. Фингон это заметил, и лицо его застыло. — Впрочем, я не собирался лгать тебе, Мериль, я просто не хотел, чтобы тебе было больно. Теперь ты все знаешь и можешь судить нас как тебе угодно. Он был бледен, как снег, и Маэдрос подумал, что если Мериль сейчас развернется и убежит, у Фингона разорвется сердце. Но девушка стояла не шелохнувшись, только переводя взгляд с одного нолдо на другого. Наконец, она взяла возлюбленного за руку. — Спасибо за правду, лорд Маэдрос. Извини нас, — и потянула Фингона за собой. Он послушался, серьезный и решительный, будто шел на казнь. Маэдрос очнулся только тогда, когда на стенах протрубили смену караула. Эти мучительные часы он провел в отведенных ему покоях, ссутулившись в кресле и теребя ремешки на протезе. Маэдрос уже давно не позволял себе страха — ни выдать лицом, ни даже признаться про себя: «я боюсь». Но сейчас ему было страшно. Страшно за Фингона — как он переживет такую потерю? Страшно за Мериль, такую искреннюю и открытую. То, что она услышала, может сломать ее навсегда. И страшно за себя — что скажет ему друг, простит ли непрошеное вмешательство? Да и друзья ли они теперь? Страшно и стыдно было и за раскрытую тайну, ведь Мериль не обещала молчать о его опрометчивых словах. Но серебряные звуки труб разбили сковавший его льдом страх, заставили вспомнить, кто он такой. «Возьми себя в руки» — сказал себе Маэдрос и скривился в привычной ухмылке. Распрямил плечи, встал, распахнул окно. По полу брызнули отраженные от витража солнечные блики. Вечернее солнце заливало башни, золотило первые листочки, туманным облаком укрывшие деревья, красило розовым камни крепостной стены. Там, на стене, он увидел две знакомые фигуры. Финдекано и Мериль стояли, держась за руки. Их лица были обращены на запад, волосы трепал ветер, и казалось, что у них выросли крылья. Маэдрос глубоко вздохнул. Его страхи оказались напрасны. Этим двоим хватило смелости, чтобы преодолеть все беды, грозившие их разлучить. Встать, быть открытым всем ветрам. Обнажить свою душу до дна, без гарантий быть понятым и прощенным. Причинить боль тому, кого любишь всем сердцем, позволив ему взять твою ношу. Принять другого таким, какой он есть. Разделить чужую печаль, не надеясь на исцеление. Для этого нужно большое мужество. «Такого мужества нет у тебя, Маэдрос Феаноринг», — сказал Маэдрос самому себе. Но в улыбке, которая осветила его лицо, не было ни тени горечи и сожаления о себе, а только радость за друга. Он взял листок бумаги и быстро набросал два рисунка — на одном изображение соколиного крыла, а на втором — порыв ветра. Крыло и ветер для Финдекано и Мериль, и сапфир — камень, который в Амане они считали символом отваги — для обоих.