ад пуст, все бесы здесь

      Видеофайл незамедлительно открылся, и Чонгук наблюдал уже следующую картину: запись была черно-белой, и перед камерой сидел молодой мужчина, одетый в тёмный вязаный свитер. Он опустил голову вниз и качался из стороны в сторону, явно всхлипывая. Плечи его подрагивали, а руки находились под столом.       — Сокджин, — парень услышал голос отца на записи, — сколько детей было в вашем классе?        Старшего Чона не было в кадре, но голос точно его. До парня моментально дошло — его отец снимал допрос.       Человек поднял голову, и младший наконец смог узреть его лицо. Чонгук назвал бы этого Сокджина кавайным мальчиком, — такие обычно снимаются в главной роли в какой-нибудь сопливой дораме, но опухшие от слёз глаза и испуганный взгляд, который говорил о том, что человек слишком сильно переживал о своём аресте, портили всю красоту этого парня.       — Тридцать, — прохрипел Сокджин, его голос звучал надломлено, будто он несколько часов заливался криком, — это был мой первый класс, и мои коллеги говорили, что я взял слишком много детей, ведь я еще такой молодой и неопытный.       — Вы обучали первоклассников? — голос отца звучал жестко и требовательно, прям как у настоящего детектива.       — Да, начальная школа — это самый лучший возраст, если вы меня спросите.       — Почему?       — Они уже не так малы и могут описать мир, — Сокджин искренне улыбнулся, направив свой взгляд куда-то за камеру, — плюс, они лучше запоминают в этом возрасте. Они как маленькие губки, которые впитывают в себя все то, что слышат и видят.       — Было что-то странное в этом классе? — задал наводящий вопрос Хосок.       — Нет. Мальчиков и девочек было примерно поровну. Конечно же были и проблемные дети, они есть везде, но я мог с ними справиться, — вдруг Сокджин усмехнулся, вспоминая что-то смешное, — как-то я застал двух учениц, которые попробовали поцеловаться после уроков в шкафу для верхней одежды, но это было так невинно. Я решил ничего не рассказывать их родителям, ведь это всего лишь детская шалость.       — Был ли какой-нибудь особенный ребенок, который слишком сильно отличался от своих сверстников?        — Нет, — молодой человек прикусил нижнюю губу, чтобы сдержать всхлип.       — Ким Сокджин, я здесь, чтобы помочь вам, а не навредить — убедительно сказал Хосок, а затем добавил, выдерживая небольшую паузу, — я верю вам.       Сокджин вытащил руки из-под стола и обхватил ими голову, углубляясь тонкими пальцами в копну темных волос. Казалось ещё чуть-чуть и он точно вырвет себе клок волос.       — Да я сам себе поверить не могу.       — Я понимаю, — в голосе отца прослеживались нотки сочувствия, — по вашему состоянию это видно.       — Мне всего-то двадцать шесть, — было видно, как по щекам Кима прокатилось несколько слезинок, отчего он опустил голову вниз. Парень шмыгнул носом и продолжил, — у меня впереди была целая жизнь. Мама гордилась мной, что я стал педагогом. У меня не было ни братьев, ни сестёр, и я хотел понять на собственном опыте такой вид связи. На практике в детском саду дети тянулись ко мне, и мне нравилось формировать их мнение об окружающем мире, мне правда нравилось проводить с ними время. Они смотрели на меня так, — Сокджин поднял свой взгляд на камеру, в котором читалась безграничная любовь и восхищение, — словно я единственный во всем мире. Я правда люблю детей…       — Вы знаете, как любить?       — Да! Я любил каждого ребёнка в классе.       — Кроме?       Сокджин глубоко вздохнул и вытер слёзы рукавом свитера.       — Кроме… Джин Хёсана, — прикусил свою нижнюю губу педагог.       На минуту повисло молчание, потому что Сокджин пытался успокоить внутри нарастающую истерику.       — Сокджин, расскажите о нём.       Ким сглотнул и опустил взгляд на пол, а затем положил свои руки на стол, переплетая пальцы. Похоже, детектива ждал длинный и возможно очень даже интересный рассказ.       — Мм, первые два месяца он был обычным ребенком, — начал Сокджин, — он был выше и несуразнее своих одноклассников, но те никогда его не дразнили. Его чёрные волосы всегда были растрёпаны, а в глазах постоянно читалась усталость. Я думал, что ребенок просто не высыпается, мало ли сидит до позднего часа, но это не единственное, что меня напрягало. Хёсан никогда ни с кем не общался, и даже не делал попытки начать разговор с кем-либо из своих одноклассников. Когда дети только начинают ходить в школу, первые дни и недели даются им тяжело, — нет прежнего окружения, нет любимых воспитателей, а если они получают плохие оценки, то это может довести их до истерики. За первый месяц у девочки было три припадка за тройку. Но Хёсан… такое чувство, что ему было плевать на всё что происходит. Он только изредка хмурил бровки и ухмылялся. Когда я говорил всем замолчать, он молчал. Когда я просил принять участие в каком-либо занятии, он идеально соблюдал все правила. Я подумал, что дома с ним обращаются чуть строже, чем с остальными детьми, потому что другие дети были более неусидчивые и непослушнее. Как-то я перестал обращать на это внимание. И я не собирался жаловаться на ребёнка, который ведет себя хорошо, — Сокджин остановился, а затем, закрыв глаза, промассажировал свои виски и продолжил, — но потом всё изменилось. Хёсан начал делать странные вещи. Началось с того, что он рисовал на себе. Но, детектив, это были не обычные рисунки, не те, которые рисуют все дети, он рисовал на себе раны, нанесенные ножом, толстую чёрную линию и кровь, льющуюся из неё. Я спросил его, почему он это нарисовал, но мальчик ответил мне, что не знает зачем. Когда я предложил ему рисовать на листках что-то другое, он промолчал. Потом он начал рисовать на других детях. Это всегда были одни и те же толстые черные линии и кровь. Родители других учеников звонили мне, выражая своё беспокойство. Я пытался назначить встречу с родителями Хёсана, но они никогда не отвечали на мои звонки и даже не перезванивали. В конце концов, я отобрал у Хёсана маркеры. Казалось, что ему… все равно. Он не устроил драку и не заплакал, даже не угрожал мне родителями. Он просто кивнул и принял это, — молодой человек сделал небольшую паузу, сглатывая скопившуюся слюну, а затем вновь заговорил, — потом все стало еще более напряженным. Во время перемен он начал спрыгивать на детской площадке. Многие дети так делают, но Хёсан будто специально вредил себе. У него были царапины по всему телу. Всё-таки, мне пришлось держать его в классе во время перерывов. Но это не работало. Он начал запихивать всякие вещи в свои царапины и порезы. Это могло быть чем угодно — ручка, карандаши, трубочки от сока. Он просто засовывал их в свои раны, проталкивая их и причиняя себе еще больший вред. Я рассказал всё это директору, и он попыталась дозвониться до родителей, но они опять не отвечали. На прошлой неделе мы решили позвать социальных работников, но мы сделали это не вовремя... — Ким остановился и поёрзал на стуле.       — Продолжайте.       — Это случилось во время завтрака. Все дети были в столовой. Первоклашки едят раньше всех, поэтому я и мои дети были там одни. Моя мама готовила мне еду на работу, и я брал её с собой и ел вместе со своими учениками. Было практически невозможно следить за всем постоянно. Я посмотрел в окно и увидел, как первый снег опускается на город, а затем я обернулся и… Хёсан… он стоял на столе. Увидев это, я попросил его спуститься. Тогда он посмотрел мне в глаза. Его взгляд был... — глаза молодого учителя забегали, будто он пытался подобрать нужные слова, — На меня смотрел не ребенок. Он был зловещий и дикий. Мальчик улыбался. В его руке была соломинка от его коробочки шоколадного молока... — Сокджин не выдержал и разрыдался, закрывая свой рот рукавом черного свитера.       — Успокойтесь. Сокджин, очень важно, чтобы вы рассказали мне всё.       — Но Дружелюбный Мистер…       — Прошу вас, не называйте имён. Мы записываем.       — Ох, конечно… я понимаю. — сказал педагог и, сдерживая слёзы, продолжил,— Он всё еще улыбался мне, когда поднял свою руку и начал бить по воздуху этой маленькой соломинкой. Ничего не происходило, кроме его движений в воздухе, напоминающих удары ножом. Я уронил свой контейнер с едой, что держал и побежал к нему, но я поскользнулся… О, господи, я поскользнулся на крови! — Сокджин снова всхлипнул и левой рукой обхватил правое плечо, впиваясь в него ногтями, —Я понял, что остальные дети делали то же самое. Они словно наносили удары ножом. Но уже не по воздуху. Они ударяли друг друга столовыми приборами, но они наносили удары по особым местам — глаза, шея, грудь. Эти палочки и вилки были маленькие. Кровь была повсюду... — Ким сжал руки в кулаки и посмотрел в сторону, где, наверняка, находился Чон Хосок, — Клянусь, я пытался помочь. Я кричал так, что сорвал голос, но никто, казалось, не слышал меня. — Казалось, ещё чуть-чуть и у молодого мужчины начнется истерика. — Я пытался отобрать у детей оружие, но если я забирал нож, они засовывали пальцы в раны. Я не мог контролировать тридцать детей одновременно, а Хёсан стоял на столе, его рука двигалась туда-сюда, рассекая воздух. Наконец, я поспешил к нему, схватив и стащив вниз со стола. Мы упали на пол, он упал сверху на меня.       — Он вас поранил?       — Нет, но его лицо изменилось с улыбки до вялого хмурого лица. Глаза закрылись. Его тело было вялым. Я вдруг понял, что он мертв. Я посмотрел вокруг. Все дети были мертвы. Вы представляете?! — закричал Ким своим надорванным голосом, — Тридцать мертвых детей, а я не мог и пошевелиться. Я не мог! Почему никто не слышал, как я орал? Куда делась кровь? Ведь было столько крови…, а потом она вся исчезла…       — Спасибо, Сокджин.       — Пожалуйста, прошу вас — Сокджин кинул на камеру, в котором читалась мольба, — скажите им, что я не делал этого! Я бы никогда так не поступил, — парень выглядел совсем потерянным, не осознавая, что происходит, — я правда не понимаю, как кровь могла исчезнуть…       Запись резко прервалась, а затем в кадре появился старший Чон с чёрной раскрытой папкой в руках, в которой, судя по всему, были какие-то документы. Его лицо выглядело обеспокоенным. Он несколько секунд буравил взглядом камеру, а затем опустил взгляд на документы и стал читать:       — Ким Сокджин. Возраст двадцать шесть лет. Работал учителем начальных классов с сентября этого года. Пятнадцатого декабря две тысячи первого года отравил целый класс первоклассников. Он подсыпал им яд в шоколадное молоко. Его обнаружили преподаватели и ученики старших классов. Тела детей лежали огромной кучей на нём. Он плакал и трясся. Не было никаких признаков того, что Ким Сокджин был эмоционально неустойчив.       Хосок резко замолчал, а затем закрыл папку и отбросил ее на край стола.       — Но пугает меня не это, — продолжил детектив, почесав затылок, — двадцать девять мёртвых детей, а в классе не было ребёнка, которого звали Джин Хёсан. Нет… — мужчина сделал паузу и посмотрел в камеру, — в школе, в которой работал Ким Сокджин, не было ни одного ученика с таким именем.

***

      Запись оборвалась, оставляя Чонгука в тишине.       — Где там папаша хранил свои сигареты? — вслух прошептал Чонгук, направляясь в отцовский кабинет.