Бежать бы! Да где это слово, Что крепче чугунных оков? И жить нам приходится снова, Себе не найдя двойников… Э.Шклярский
В начале июля на тихих плёсах реки Наканокава цвели лотосы. Каждый год — в дожди и в суховеи, в мирные времена и в войну. Лотосам не было дела до пузырящейся тины или проплывающего мимо разбухшего трупа, конского или человечьего, — лотосы выносили на поверхность чистые бутоны и раскрывались душистыми звездами цветов. В тот год лотосы цвели особенно обильно. А на берегах шла война, и в крестьянских поселениях началась холера. Вверх по течению в вечерних сумерках двигались четверо шиноби, оставляя за спиной очередную вымершую деревню, отбрасывая длинные тонкие тени. — Пора устроить привал, не так ли, ребята? — спросил командир. Группа синхронно кивнула, не раскрывая лишний раз пересохших ртов. Молодой дзенин не старше двадцати лет, да трое подростков — вот и весь отряд. На первый взгляд — мелкая сошка, простые разведчики, которые имеют все шансы пропасть с концами за первым же блок-постом. Но командира звали Намикадзе Минато, Четвертый Хокаге, а это что-то да значило. И его юные подчиненные тоже были взяты в ученики не из милости. — Здесь встанем, — решил он, когда впереди замаячили купины ивняка. — Рин, как ты? Маленькая куноичи с санитарной сумкой на поясе оглянулась на реку с затаенной тоской. — Я в порядке, сэнсэй, вот только одежда… Мне бы выстирать ее. Могла остаться инфекция. Дзюцу не всесильны. — Я понял. Возьми сменку и ступай — купайся, стирайся, словом, сама разберешься. В охрану пойдет… Командир смерил взглядом двух мальчишек. Тот, что повыше, сверкнул глазами и шагнул вперед: — Положитесь на меня, сэнсэй! Я прослежу, чтобы к Рин и комар не подкрался! Второй, в черной маске на пол-лица, тихонько и презрительно хмыкнул, но ничего не сказал. Хотя мог бы сказать, что комары не подкрадываются, а поставить генина Обито Учиху в стражу — значит наверняка лишиться единственного ирьенина в отряде, да и самого сторожа в придачу. Он так часто повторял эти слова, что было уже просто скучно. Минато-сэнсэй смерил их задумчивым взглядом, что-то соображая. Рин залилась румянцем и спросила робко: — А может, я одна схожу? Здесь ведь близко, и тихо кругом, я крикну, если вдруг опасность… — Нельзя, Рин, нельзя. Это тебе не в кустики по малой нужде, это река. И в округе уже видели шиноби из Кири. Где вода — там и они. Я бы сам посторожил, но пора вам уже привыкать работать тройкой. И начать доверять друг другу, а не мериться кунаями. Не так ли, парни? Парни двенадцати лет от роду переглянулись и отвернулись в разные стороны, излучая взаимное презрение. Мирить их сэнсею было так же скучно, как и Какаши — критиковать Обито. Зато Обито был столь энергичен, что не поленился в который раз высказать все, что думает о занудных выскочках-чунинах, которые не знают этикета и не уважают клан Учиха, и которых к девушкам даже близко подпускать нельзя, и от которых псиной смердит, и в которых росту — от горшка два вершка, а уже туда же — хмыкать он смеет при сэнсэе… Какаши все молчал, глядя исподлобья и, быть может, пряча под маской ухмылку. Потом резко взмахнул рукой и сжал кулак у самого лица Обито, чуть не защемив тому кончик носа. Обито поперхнулся воздухом и оскорбленно выпалил: — Вот!!! Все видели?! Он еще и на драку нарывается!.. — На тебе комар сидел, дурень. Подкрался незаметно, надо полагать, — спокойно откликнулся Какаши, разжимая кулак и показывая всем желающим кровяное пятнышко на ладони. Рин тягостно вздохнула и переступила с ноги на ногу. — Так, с нас хватит, — решил Минато и велел спорщикам: — Дайте мне руки, оба! Сжав протянутые ладони, он поднял руку Какаши вверх. — В охрану. А ты, Обито-кун, занимаешься костром. — Есть, командир! Разошлись в полном молчании, но, когда спины и макушки Рин с Какаши скрылись за ветками, Обито спросил: — Но почему, сэнсэй?! Вы мне тоже не доверяете? — Тебе — доверяю. Не доверяю твоей кипящей крови, Обито-кун. Быть может, это просто стихия Огня нагревает твои ладони, но они так же горячи, как и у меня перед свиданием с Кушиной-чан. Понимаешь, о чем я? — улыбнулся Минато и потрепал по макушке зардевшегося генина. — Любовь — светлое чувство, но ей не место там, где война и смерть. — И вовсе тут нет никакой любви! Что это вы себе придумали, сэнсэй? А у Какаши всегда руки холодные как у жабы. — И голова холодная, — кивнул сэнсэй. — И комаров он ловит на лету. Все ясно? Тогда разводи огонь.***
Песчаная коса на реке создала природную купальню, где лотосы плавали в теплой воде сплошным ковром. Пока Рин раздевалась, Какаши стоял спиной к ней на берегу, когда она вошла в воду и скрылась в цветах по шею — пошел по реке, оставляя круги на речном зеркале. Полная луна подымалась над верховьями Наканокавы, проливаясь бесконечной серебристой дорогой под его сандалиями. Шептались тростники на косе, пересвистывались пичуги. Смешанный с ароматом лотосов, над водой плыл тонкий металлический душок крови. Прошедший день словно отпечатался на сетчатке глаз как на кинопленке, и все крутился, крутился, проматывая тоскливую хронику войны и мора, пожирающих Страну Огня. Сегодняшняя деревня была уже третьей с начала лета, а это значило — некому растить урожай, некому кормить шиноби, некому защищать границы и правящий дом. В мертвой деревне не было врачей, а монахи могли только отпевать покойников. Когда пришли шиноби из Конохи, деревня была уже одним сплошным могильником. Последний умирающий — бритоголовый старик, на котором пересохшая кожа висела мешком — испустил дух на руках у Рин, напоследок испачкав ее передник. Натянув перчатки и закутавшись в плащи, обработанные обеззараживающим дзюцу, целый день они стаскивали трупы в амбар на околице. Затем — подожгли. Лучше уж огненное погребение, чем совсем никакого. Вонь трупов и очистительного пожара, казалось, навсегда пропитала и маску, и одежду. Так что он вполне понимал Рин, спешившую скорее отмыться от запаха болезни и смерти. Ему и самому не помешало бы окунуться, прополоскать рубашку и штаны. Чуть позже, как она закончит, а Обито с сэнсэем поставят лагерь — взять дурака-напарника, да тоже искупаться. Плавно кружась на воде, к ногам подплыли и ткнулись в сандалии два цветка, связанных стеблями. Какаши поднял срезанные лотосы, повертел в руках и снова бросил в воду. — Ты уже отмылась? — оклинул он Рин. — Можно возвращаться? — Почти! Только одежду домою…***
Тихий плеск и скрипучий звук раздвигаемых листьев-тарелок. Теплая вода под ногами, белые плечи и тонкие руки Рин всего в десяти шагах вверх по течению. Ладони Какаши холодны, голова холодна. А что там дальше, в сердце, в душе — никто не проверит. Пара лотосов плывет по лунной дороге, кружась в медленном танце.***
Когда Рин увязывала выстиранные вещи в узелок, он спросил: — С тобой точно все в порядке? — Почему ты спрашиваешь? — Кровью пахнет. Свежей кровью, — уточнил Какаши. — Ты не ранена? Рин вспыхнула вся, но взгляда не отвела. — Курс анатомии, свиток двенадцатый, параграф третий. Сам вспомнишь, или тебе процитировать? — Уже вспомнил. Прости, не ожидал. — Ничего, забыли. Ты только при всех не переспрашивай больше о моем здоровье, хорошо? Я все-таки ирьенин, и сама за собой прослежу. — Разумеется. Мокрый и увесистый узелок он забрал без лишних комментариев, просто в порядке извинительного жеста. Но Рин снова отчего-то покраснела. Краска так и не сошла с ее лица, когда они вышли к костру, и Обито смерил напарников таким подозрительным взглядом, что куда там старым сплетницам. — Вот! Этот болван все-таки натворил каких-то глупостей, так я и знал! — воскликнул он, тыча в соперника обличающе-грязным пальцем. — Заткнись, дурак, и пошли купаться, от тебя трупом разит. А там глядишь — и тебя в краску вгоню, — откликнулся Какаши. — Хоть я и не уверен. С твоей буйной фантазией мне явно не потягаться. Стоял июль, на реке Наканокава цвели лотосы, а на берегах шла война. Это было пятнадцать лет назад.***
И снова был июль, а лотосы цвели у околицы Конохи особенно пышно. Здесь лунная дорога пересекала реку поперек, и Какаши Хатаке, дзенин, шел по воде, пока в сандалии его не уткнулась пара лотосов, связанных стеблями. Выше по течению слышался плеск и тихий смех, скрип раздвигаемых листьев, и звонкий девичий голос окликнул: — Гекко-кун, спускайся ко мне! — Не хочу повязку мочить. — А ты ее сними вовсе! Вода с лотосом заживляет лучше, чем мази. И снова аромат лотосов смешивался с запахом свежей крови, но на берегу был мир. Какаши поднял срезанные цветы и пошел вниз по течению, прочь от чужой любви.