Юри любовно рассматривает золотое кольцо на своём пальце и тепло улыбается. Наверное, пять лет — небольшой период, но их отношения с Виктором до сих пор идеальны. Он крепко сжимает кольцо и медленно скользит на лёд. Золотая медаль будет его. Прости, Юрио.
Кацуки всегда теряется на банкетах, и хоть в этот раз он серебряный призер, но его коммуникабельность все на том же уровне, что и раньше. Поэтому, когда Юри видит Плисецкого, он с радостью к нему подходит.
— Привет, Юрио. — японец неловко трогает блондина за рукав темно-синего пиджака и получает в ответ полный недовольства взгляд.
— Чёрт возьми, Кацуки! Ты бы ещё тише подкрадывался. — Юри сознательно пропускает мимо ушей заковыристую брань. — Уже здоровались, Кацудон.
Кажется, из ушей Юрия только пар не лезет. И Юри думает, что подойти к Плисецкому было плохой идеей. У русской феечки сегодня только бронза, а Жан-Жак Леруа в противоположном конце зала хвастается золотой медалью.
— Ты не видел Виктора? — Кацуки решает спешно ретироваться. И не то чтобы он боялся русского фигуриста, а скорее разумно опасается. Юрий забывает о японце в следующую секунду, поэтому на вопрос он недовольно отрывается от разглядывания Леруа и громко гаркает: «Че надо, узкоглазый?» — Плисецкий на эмоциях взмахивает рукой и содержимое бокала, зажатого в стиснутых пальцах, летит на белую рубашку Кацуки. Юри не ждёт извинений, он срочно бежит в туалет, втайне радуясь причине уйти.
— Чёрт. — Юри старательно отстирывает рукава пострадавшей одежды. Безнадёжно впрочем. Вода мерно течёт из крана, и её шум потихоньку успокаивает нервы. Кацуки чуть поворачивает голову и застывает. Из кабинки туалета выходит Виктор, а за ним какая-то девица из приглашённых на банкет. Чёрный галстук Никифорова небрежно развязан, а пуговицы на помятой синей рубашке расстегнуты. Девушка откидывает густые волосы назад и заливисто смеётся. Дыхание Юри спирает, а в глазах появляются слёзы. Все и так понятно. Бог качается на своём пьедестале. Он отворачивается. Здесь не место разборкам и ссорам.
— Я знаю все, Виктор! Почему ты не сказал мне, что я надоел тебе? Ты не должен был терпеть меня, если не любишь… — голос Юри дрожит, но он прямо стоит и думает лишь о том, как бы не расплакаться. Сердце болезненно сжимается, а в голове путаница мыслей. Прекрасные глаза Никифорова сверкают раскаянием, искренностью и болью.
— Я люблю тебя, Юри. Прости меня. Я перепил. Я не соображал. Я был пьян. — Оправдания сыплются на голову Кацуки, и японец срывается на рыдания. Он не хочет это слушать. Лишь истерично рыдать, посылая проклятия на голову Виктора. Последний стоит перед ним как побитая собака и жалобно скулит в колени свою ложь. Кацуки разочарован, зол, но слова рвутся на свободу.
— Я прощаю.
Он плачет целый вечер, и Никифоров ничего не понимает. Ведь Юри сам простил его. Зачем теперь лить слёзы? А японский фигурист мрачно отмалчивается. Он знает одно точно: Виктор не был пьян, он вообще ничего не пил в тот вечер на банкете. Но Кацуки не может отказаться от своего идеала так просто.
***
Небольшое кафе на окраине города приветливо распахивает свои двери всем желающим, а гостиная смежная с ним дарит уют любому человеку. Юри неспешно листает меню, перевернутое вверх ногами, и печально смотрит на то, как его Виктор нежно улыбается, проводит по белоснежной коже девушки от плеча к кисти руки, как он гладит её волосы, а потом нежно шепчет на ухо тайны любви. Любви нет. Есть самоуничтожение, боль, ненависть. С того самого дня, когда Виктор изменил ему впервые. Юри знает о каждой девушке, что побывала в постели Никифорова. Юри не возражает. Он молчит, почти равнодушно смотря мимо небесных глаз Виктора. Юри ненавидит себя за то, что он недостаточно привлекательный для русской звезды фигурного катания. Он видит в измене Никифорова только свою вину. Он простит все божеству по имени Виктор Никифоров. Ведь русский фигурист и так снизошел до него, Юри не имеет права жаловаться, утешая себя тем, что он единственный парень в череде этих девушек.
***
Юри больно. Красноволосый парень сладко выстанывает имя Виктора, царапает белоснежную спину, путает пальцы в серебряных волосах. Это лишь его, Юри, привилегия, но и она теперь потеряна.
Любовь? Все это, к сожалению, сгорело пеплом, и больше ничего уже не осталось. Так думает Юри и то опустошение, что охватило его, не отпускает.
— Зачем ты пришёл, Виктор? Зачем было все это? — еле слышный шепот, и Юри устало прикрывает глаза, сил больше нет и, кажется, вообще никогда не было.
— Ты наигрался? Оставь меня, оставь! Уйди же, ну… — и слышатся призрачные шаги по полу, под стильными остроносыми блестящими туфлями трескается стекло разбитого зеркала и души Юри.
И Кацуки видит. Видит своё собственное совершенство, щурит глаза от того, как Никифоров сияет. Слезы падают на пол и Юри молит не своим голосом: «Уйди из моей жизни. Ты видишь, что со мной? Твой свет заставляет мои глаза слезиться от боли, а твоё идеальное лицо не даёт мне отвернуться. Я не хочу слепнуть ото дня на день в глухой тоске.»
Виктор не идиот. Виктор не плохой, но и не хороший. Виктор — человек. А Юри Кацуки потерял всю свою любовь, воздвигая на пьедестал несовершенного человека, поднося ему жертвы преданности каждый день…
