Счастливые люди долго не живут

Он снова в замызганной комнате своего любимого заброшенного дома. Столько обшарпанных помещений, мёртвых комнат с облупившейся краской и разломами на полу и потолке за свою короткую жизнь он повидал немало, и, смею заверить, что любой более или менее уважающий себя человек никогда и близко не подойдёт к подобным зданиям, которые мрачно косятся под собственной тяжестью и доживают последние десятилетия, источая из своих недр запах сырости. Его некогда жилистое и крепкое тело превратилось в иссушенное нечто, больше напоминающее тоненький холщовый мешок с костями, мышцы, если они вообще не атрофировались окончательно, часто сводило судорогами, лицо исхудало настолько, что если какой-нибудь обыватель взглянул на него два года назад, сверяя с тем, что сейчас, то сказал бы: "Это два совершенно разных человека". Кожа стала бледной, мертвенно-прозрачной, из-за чего глаза начали казаться настолько впалыми и безжизненными, что подводка, коей он когда-то выделял нижнее веко, перестала быть нужной. Зубы и суставы постоянно болели, он постоянно терпел боль, находился с ней в вечной схватке не на жизнь, а на смерть. В детстве он перенёс сильнейшую психологическую травму, а дальше, уже в более сознательном возрасте, он начал винить себя в том, что произошло... И тогда боль медленно вытекла вязкой, липкой жидкостью из закоулков его души и приняла материальную форму. Он выливает в чайную ложку последние капли физраствора и растворяет в нём остатки героина наблюдая за тем, как порошок грязно-белого цвета плёнкой расплывается по всей поверхности. Стараясь изо всех сил не пролить ни капли, он другой рукой нащупывает у себя в кармане зажигалку, затем проводит пальцем по колёсику и нагревает полученную смесь. Когда порошок полностью растворяется, он дотягивается до шприца, успевшего побывать во многих и многих венах, но в его кругу общения всё держится на честном слове, поэтому он почему-то уверен, что те, кто пользовался шприцем, не больны ВИЧ-инфекцией, гепатитом и прочим. На стерильные шприцы катастрофически нет денег. Он опускает иголку в жидкость и медленно вбирает её в колбу, а после, подождав, пока жидкость немного остынет, распрямляет правую руку, так как на левой вена практически совсем пропала, и неумело вводит иглу внутрь. Три. Два. Один. Перед тем, как небытие мягкой пеленой начнёт наваливаться на него, с его лица медленно стечёт одна слеза. Он знает, не раз это замечал. Эта слеза оставит донельзя жгучую, словно пылающую огнём дорожку, в которую вложена вся его боль, что многие годы не выходила вместе с кровью из глубоких порезов, шрамы от которых увековечены на тонком запястье. Запястье слабого, потерянного и беззащитного человека. - Мама!!! Детский крик, переходящий в срывающийся вой, заполняет всю квартиру, отражается от голых стен и звоном стоит в ушах. - Мамочка! Он навсегда запомнит эту квартиру. Это число и этот год. Просто он ещё не знает этого. Отчим на кухне стоит с ножом, в то время как его мать, обессиленная и морально уничтоженная, обхватив голову руками из последних сил защищается от обезумевшего зверя, ожидает своей участи, понимая, что больше ни разу не обнимет своего сына. И он не сможет сделать ничего. Он набросится на отчима, начнёт маленькими кулачками бить его и кричать ещё сильнее, но его сразу же, как маленького щенка, кинут в сторону. Он ударится головой о бетонную стену и потеряет сознание, так и не сумев защитить самого дорогого человека на этой планете. Он не услышит её последних вздохов и криков отчаяния. Последних криков. Он проснётся в больнице, где узнает, что его мать была полностью исполосована ножом, а отчим в состоянии аффекта совершил самоубийство через повешение на той же кухне. Больше он никогда не переступит порог этой квартиры. Спустя год его усыновили хорошие люди, действительно хорошие. Они не могли иметь своего ребёнка, поэтому ухаживали за Владом как за своим сыном: всегда давали карманные деньги, платили за обучение в частной школе, покупали лучшую одежду, гаджеты и игрушки. Несомненно, они знали о прошлом маленького мальчика, поэтому десять лет подряд строили сильнейший психологический барьер, чтобы отгородить малыша от тяжёлых воспоминаний. И у них это получилось: Влад активно занимался спортом, имел очень много друзей, даже девушку и, главное, никогда не замыкался в себе и не вспоминал произошедшее, точно находился под гипнозом. В этом суть психологических барьеров: существует риск того, что в какой-то момент розовые очки с лица мальчика упадут, и он увидит всё. В прямом смысле. Это произошло в семнадцать лет. – Мама... - с его губ срывается тихий хрип перед тем, как парень полностью забывается. Во сне он увидит, как его холодные пальцы сжимают тёплую, мягкую руку. Он увидит успокаивающую, томную улыбку и блеск родных голубых глаз. Он испытает целый спектр эмоций: от сожаления до восхищения. Парень знает, что только в состоянии наркотического опьянения его бренное тело и чёрная, как сажа, душа, способны испытывать не только боль, но и крепкую, самую настоящую любовь. Он услышит биение сердца, но не своего. Глухие звуки перекроют тот ужасно сильный звон в ушах, которых стоял от криков ровно двадцать лет назад. Влад успокоится и сквозь сон даже улыбнётся, стараясь прижаться телом к тому, кого нет рядом. Свой смысл жизни он видит лишь в одном человеке, который был с ним рядом последние непростые три года, блеск глаз которого не сравнится даже с мерцанием кристально-чистых небес. Он испытает вину и страх, ведь каждый раз он давал обещание слезть с иглы, каждый раз ему давали шанс. И каждый раз он его упускал. Этот станет для него последним. Снова нечеловеческие крики потихоньку начали заполнять голову. Они не во сне, это точно. Кто-то кричит в реальности, постепенно вытягивая парня из уз эйфории. Боль... Боль? Она яркой красной вспышкой промелькнула где-то там, на периферии сознания, будто бы били совершенно не его. Звуки начали усиливаться, казалось, будто кто-то говорит через толщу воды: сначала они были далёкими, глухими и почти неслышными. Влада будто вытаскивали со дна Марианской впадины, и чем ближе к поверхности, тем ярче он видел свет, тем более чёткими становились звуки. Он не понимал, что с ним происходит, чувства были такими затуманенными, приглушёнными, нереальными. Кажется, его ударили ещё пару раз прежде, пока он открыл глаза и начал оценивать обстановку, несмотря на то, что мозг был всё ещё затуманен. И он встретился взглядом с тем, кого ожидал увидеть здесь меньше всего. – Вставай, сука, твою мать! - Слава старался сдерживать слёзы, пока поднимал лишённое рассудка тело с земли. - Чёрт, ну пожалуйста! У него окончательно сорвался голос, когда он заметил шприц, который Влад не успел достать до прихода. Сердце мгновенно сковала ледяная боль. В глазах помутнело, и Славу чуть не вывернуло наизнанку, но потом он схватился за живот и опёрся на стену. Ноги абсолютно не держали, и всё, что он мог испытывать к человеку, который лежит перед ним - ярость. – Сука. Он вытащил шприц из вены и бросил его в дальний угол. Схватив Влада за плечо, он в один момент рывком поднял его тушку с земли. Квартира Славы находилась недалеко от этого места, поэтому ему удалось за несколько минут довести парня до подъезда. Глаза застлала алчность и всепоглощающая злоба. Он был зол больше на себя из-за того, что не смог отгородить Влада от всего этого, но ничего не мог с собой поделать. Такое происходило не один или два раза, такое повторяется регулярно, и выходки Влада поставили крест на всём, что было раньше. Они пересекли дозволенную точку, обратно пути нет. Перед тем, как зайти в подъезд, Слава захватил одной рукой пустую бутылку пива, оставленную им же у лавочки, другой держа всё ещё немощное тело. – Тварь! - поднявшись по лестнице до третьего этажа, он бросил Влада к мусоропроводу. Разбив бутылку о стену, парень засучил рукава. - Сколько, твою мать, можно этим заниматься? Выблядок! Он замахнулся розочкой и полоснул ею прямо по лицу парня, который в этот момент абсолютно не понимал, что происходит, и почему тот сон, который он видел буквально десять минут назад, в корне отличается от реальности. Почему Слава ранит его разбитой бутылкой, оставляя всё больше и больше полос на его маленьком, бренном теле? Он совершенно не чувствовал боли, но что-то внутри жгло настолько сильно, что потом начало жечь лицо, начали жечь капли крови, стекающие из глубоких свежих порезов, начали жечь исполосованные руки. Он всё тянулся, тянулся вверх, хотел прикоснуться к лицу любимого, сказать, чтобы он перестал так делать, перестал его уродовать и избивать. Снова появился звон, грёбанный звон в ушах. Человеческая плоть - ничто против острого, холодного стекла. Он получал всё новые увечья, а потом, когда пыл Славы достиг пика, он чувствовал, как всё глубже и глубже впечатывается кулак в его лицо. Точно так же когда-то отчим всю его жизнь впечатал глубоко-глубоко в землю. Он видел его лицо, видел ненависть и злобу, хотя некогда видел в этих глазах любовь и вожделение. Что, твою мать, что случилось с этим миром? Сильное и крепкое тело, именно то, которое он всегда любил лицезреть в постели, просыпаться рядом с ним и мягко, практически не ощутимо целовать теперь насмехалось над ним. Насмехалось до потери пульса. Предатель? Нет. Он всегда был преданным кем-то. Его любимый человек бросил его умирать в своём же подъезде. На зелёных крашеных стенах красовались продолговатые полоски крови, ею же и был залит весь пол. Тёмно-бордовая толстовка изорвана практически везде, обнажая открытые раны, которые блестели в свете тусклой лампы, и из которых всё ещё струйкой текла вязкая жидкость вперемешку с лимфой. Весь рот был заполнен кровью, в лёгких бурлила мокрота, и не было сил приподняться, сплюнуть кровь, откашляться и доковылять до дома. Он не знал, сколько пролежал так, пока его не заметили. Может, час, а может, два. Ему предложили вызвать скорую помощь, но он отказался, всё же дошёл до квартиры, предоставленной приёмными родителями и плотно закрыл дверь вместе с занавесками. Солнце он видел последний раз. Служба спасения нашла Владислава только спустя две недели после его гибели. Рядом с ванной, заполненной кровью, где парень наложил на себя руки, лежала записка, которая гласила:

"Счастливые люди долго не живут"