Thirty minutes

Рома кладет разряженный ствол на край стола, залитого то ли бренди, то ли виски. Почему-то привычная чуйка на алкоголь сегодня подводит. За окном небо разрезает молния, на пару секунд освещая комнату и силуэт, сидящий лицом к распахнутому окну. Олег наглаживает предплечья трясущимися руками, пытаясь то ли согреться, то ли успокоиться. Мокрые от холодного пота волосы закрывают почти все лицо, поэтому Рома не может рассмотреть выражение лица, когда подходит ближе и становится прямо перед другом. Твердой, до ужаса спокойной рукой, Англичанин отводит кудрявые пряди за ухо, задерживаясь пальцами на шее Савченко. Большой палец как раз упирается в выступившую на тонкой коже венку так, что сердце Сащеко замедляется, ощущая через прикосновение чужой зашкаливающий пульс. Он садится у ног друга, упираясь одной рукой в его подрагивающую коленку и тихо окликает: - Олежа. Посмотри на меня. Тот лишь нервно дергает головой и продолжает смотреть сквозь Рому, а его искусанные губы шевелятся в немой…молитве? - Олег, блять, очнись нахуй! Пощечина всегда срабатывает. Взгляд глаз напротив наконец-то фокусируется на лице Англичанина, но от этого не легче. Безжизненный, пустой, испуганный. Как бы вы себя чувствовали, когда родной человек смотрит на вас загнанным зверем? Рома не чувствует. Вообще. - Слушай меня, Олежа. Просто слушай меня, блять! Олег уже давно слушает, просто Роме так жизненно необходимо оттянуть момент. Он делает глубокий вдох, потом снова приглаживает кудряшки друга и стыдливо опускает глаза. - Сейчас ты встанешь и уйдешь. Тебя никогда здесь не было. Ты приедешь к нам домой, отключишь телефон, примешь душ и ляжешь спать. Англичанин ожидал чего-угодно: протеста, угроз, упреков, - только не немой покорности. Олег с отсутствующим выражением лица отодвинул его от себя и мерным шагом направился куда-то вглубь квартиры. Пришлось прижаться к открытому настежь окну. Холодный воздух задрал белую футболку-поло, ледяными пальцами ощупывая позвоночник, а тяжелые капли били по спине, задерживая в реальности. Отрезвляет. Хотя, Рома стеклянный, как никогда в жизни. Один глубокий вдох, такой, что в глазах помутнело. - Ты серьезно думал, что я съебу к хуям, как трусливая сучка?! Олег появляется перед ним из ниоткуда, смотрит так, что Англичанин почти ощущает, как на голову выливается ведро виски со льдом. - Думал, что ты хоть раз сделаешь то, о чем я прошу, маленькая тупая свинья. Хриплый смешок такой неуместный в абсолютной тишине темной комнаты, что Савченко снова ежится под подчиняющим взглядом друга. Не в этот раз, Роман Николаевич. Савченко подходит ближе, одной рукой опираясь на подоконник слева от Англичанина, другой хватая его за подбородок. Липкая влага неприятно щекочет кожу последнего и он опускает глаза, рассматривая окровавленные руки Олега. До возбуждения эстетично. - Ты зачем ее трогал? – сухо спрашивает он. - Проверял. Сащеко скашивает глаза на тонкую струйку черной жидкости, почти достигшую их ног, и тяжело взыхает. - Ты же понимаешь, что часа через пол тут уже будут менты? Олег кивает. - Ну так съебывай, Олежка, чего ты стал? Англичанин говорит это почти нежно, прекрасно понимая, что это последнее, что услышит от него друг. И это последнее не должно быть обыкновенным. Обыкновенной холодной грубостью, с которой он так часто отталкивал от себя пьяного Савченко, лезшего к нему влажными от алкоголя и слюны губами. Потому что сейчас, в этой очередной ебанной треп-хате, с трупом в одной с ними комнате, все, о чем может думать Сащеко, это влажные подрагивающие губы напротив, которые вряд ли когда-нибудь еще будут так близко. Он еле успевает ухватиться дрожащими пальцами за подоконник, чтобы не вылететь из окна ко всем ебеням, когда Олежа практически взбирается на его колени, закрывая собой все, что способно выхватить плохое зрение Англичанина в комнате, освещенной одной старой советской люстрой. Пока у них всего тридцать ебанных минут, что вообще имеет смысл? Кровь на руках, что так по-хозяйски ощупывают ребра? Отпечатки, что намертво въелись в черный металл? Последние хлюпающие звуки, выходящие из темной раны на хрупкой девичьей груди? Для Олега весь смысл в нескольких родинках, яркими пятнами выделяющихся на такой родной бледной шее. А Рома просто старается удержать их обоих от падения с девятого этажа, покрепче обхватывая чужую талию и до боли царапая белый пластик под рукой. Он старается быть нежным, как с девушкой при первом поцелуе, но Савченко буквально вгрызается ему в шею, вырывая себе громкий стон из плотно сжатых белых губ. Когда они успели поменяться местами? Куда-то вниз летит ебучий кактус, рукой в который и влез Олежа, пытаясь устоять на ногах, пока ловкие тонкие пальцы расправлялись с его джинсами, а губы, что так часто сводили с ума сладкими речами о смерти, рисовали какие-то знаки на его плече. Ну, Олежа, я думал, что ничего в этой блядской жизни меня не удивит, но ты…, - сухие потрескавшиеся губы закусывают маленькое ушко, торчашее из копны кудряшек. - Ты просто ебанный псих. Савченко хрипло смеется, запрокидывая голову назад, и слегка подается бедрами навстречу, когда тишину прорезает звук расстегивающейся молнии. Ведь времени мало у нас… Резко и грубо, хватая за вьющиеся волосы, Англичанин тянет на себя податливое тело, разворачивая под таким углом, чтобы Олег мог видетьее. - Посмотри, Олежка…смотри! – рычит Англичанин, вбиваясь в напрягшиеся мышцы. Ответь на вопрос мой… - Ты готов? Савченко уже не способен соображать, поэтому пропускает мимо покрасневших ушей этот неуместный вопрос. Сейчас он готов на все, чтобы сильные музыкальные пальцы никогда не отпускали его бедра, а дьявольский голос и дальше засасывал его в ебанную черную дыру. Каждая проезжающая машина казалась нарядом полиции. Каждая зажженная лампочка в доме напротив могла сломать их жизни. Запах крови царапал горло до тошноты, а белую футболку-поло уже никогда не отстирать от багровых пятен. И Олегу должно быть невъебически мерзко от того, что у него все плывет перед глазами от нарастающего возбуждения. Савченко смотрит в стеклянные глаза, почти скрытые роскошными черными локонами, на маску смерти на незнакомом лице и ногтями впивается в руку Англичанина, мешая стоны с мольбами. Тот в последний раз толкается в него и запускает пальцы в спутанные волосы, притягивая для последнего глубокого поцелуя. - Олежка, ты лучшая баба в моей жизни. Тот заходится в истерическом смехе, а Рома растягивает губы в полубезумной-полусчастливой улыбке, садясь на подоконник и доставая зажигалку. Савченко понимает, что совершенно по-бабски жмется к широкой роминой груди, носом пытаясь впитать как можно больше запаха. Остался только разговор о чувствах, чтобы совсем раскиснуть. - Дай сигарету. Рома ухмыляется, вспоминая, как психует Олег, когда он курит на их кухне, и протягивает ему пачку. Конечно, тот заходится в диком кашле, и Рома, посмеиваясь, уходит в поисках воды. Вернувшись, он, улыбаясь, протягивает Савченко нелепую розовую кружку в одной руке, а второй размахивает в воздухе черным шелком простыни. Олег непонимающе смотрит на Англичанина, думая о том, что он, кажется, вывихнул плечо, а они все еще на свободе. Рома делает себе шелковые «крылья» и кружит по комнате, щекоча их краями босые ступни и щиколотки Олега, грациозно переступая «препятствие», создавая феерию безумия вокруг них. Но уже спустя пару минут Сащеко сбрасывает осточертевшую ему материю и, прижавшись холодными лбом, заглядывая в испуганные глаза друга, с улыбкой шепчет: - Ты готов, Олежа?