Вздохи ее души

Я жил тогда очень близко к богу, на пятом этаже длинного серого дома. Комнатка у меня была узенькая, в одно окно и с неоценимым удобством: для того чтобы отворить дверь, не нужно было вставать с дивана, на которой я обычно привык проводить много времени. Рядом с моей комнатой была другая, такая же маленькая и тоже в одно окно. В ней жила женщина, низенькая, худая, с утомленным, бесцветным лицом. Ей было лет двадцать пять, не более. Как я узнал, ее зовут Гермиона. Мне было удобно наблюдать за нею. Нас отделяла только деревянная перегородка, с незаметно треснувшими над одной щелью обоями. Обои можно было приподнять и, припавши глазом к самой щели, увидеть ее в узкой части узкой комнаты. Днем она сидела на диванчике и читала книжки, иногда просто сидела на подоконнике и плакала. Мне никогда не нравилось, когда женщины так проявляли свои эмоции. Когда я вижу такое, мои мышцы неосознанно напрягаются и я погружаюсь в растерянность. В такой эмоциональный момент, я понимаю что ничем не могу помочь женщине, которая теряется в рыдании. Этим и можно сказать, что я не тот человек, который может успокоить. Гермиона целыми днями не бывала дома. Возможно, была на работе. Так как, около шести часов вечера, она заходила к себе в комнату вся растрепанная и уставшая. Доставая газету со своей сумки, она, читала ее попивая чай. Эта картина, просто замораживало мои глаза. Временами, заправляя свои локоны за ухо, с хмурым видом перелистывала страницы газеты. Я наблюдал за ее сосредоточенным выражением лица, немного отупелым, но приятным. Когда я занял свою комнату, она уже жила в своей, и когда я потом прожил здесь шесть месяцев, она всё-таки жила, что-то готовила себе на маленькой плите, пила чай, рано вставала и поздно ложилась, и была одна. Я иногда задумывался, а у нее есть кто-то? Родители? Друзья? Может они в другом городе? Не понятно. Но со временем, я понимал, что у нее в этом большом городе, а может быть, и во всем мире, нет близкой души, и мне было ее жаль и хотелось развлечь ее, рассмешить чем-нибудь, сыграть с нею в дурачки, ну не знаю! Хоть что-нибудь! Порой, она пела вполголоса монотонно и грустно. Это были какие-то грустные незнакомые мне песни, точнее незнакомые мне звуки, мелодии. Можно сказать, что это были импровизации, вздохи души. Слабые грустные звуки беспомощно летали в воздухе, и растворялись мелкими тенями на ее безмятежное лицо. Я понимал, что это песни — ее одиночество, и когда я слышал их, мне хотелось пойти к ней, развеселить ее, и растворить ее грустную атмосферу. Но я не шел. Мы иногда встречались на лестнице, но она, узнавая во мне соседа, стеснительно смотрела в землю, а я... я просто проходил мимо, не решаясь заговорить. Гермиона. Гермиона. Она бывая очень тихой как серая мышка, очень даже казалось мне загадочной. Она как маятник — аккуратная, и чистая как парус. В то время, я увлекался живописью. Нанося краски на поверхность, я чувствовал блаженную улыбку у себя на губах, и спокойствие на душе. Над картинами я просиживал иногда далеко за полночь и тогда слышал, как моя соседка чисто по-женски скороговоркой, шепотом читала молитвы, потом тушила лампу, раздевалась, шурша платьем, и ложилась на скрипучую койку, долго ворочалась и поздно засыпала. За пять месяцев я так привык к шипению ее керосинки, к ее монотонным песням, тихим молитвам по ночам и даже к однообразному тушению лампы, что и не думал услышать что-нибудь другое. Но я услышал. Однажды вечером она пришла не одна, а вдвоем с мужчиной, и когда она говорила тихим и насторожительным шепотом, он говорил отчетливо и громко. Я был удивлен и по привычке приподнял обои и припал к щели. У нее был смущенный и влюбленный вид, а он был высоким и стройным блондином. Его статный и безразличный вид пугал, и казалось, ему было все равно на происходящее. Его одежда показывала то, что он был богатым и влиятельным человеком. Сначала они пили чай, потом перешли на виски (как я это понял). И за чаем и за бокалом виски, она рассказывала что происходило за все эти года после их совместной учебы в каком-то Хогвартсе. Честно, никогда не слышал про это учебное заведение. Говорила, что у них с каким-то Роном ничего не сложилось после смерти их с Роном первого сына. И они развелись. Потом жила одна... Скучно стало, так скучно!.. И вот! Она смотрела на него виноватым взглядом, а он на нее снисходительным и смешливым. Он встал, и схватив за локти, заставляя ее подняться, приобнял ее и хотел было поцеловать. Но она тихо заговорила: —Остановись! Там студент! —испуганно указывала она на стену моей комнаты. —А на что студент? Наплевать на студента,—возражал он. И крепко схватив ее за талию, хотел еще раз ее поцеловать но снова не смог: —Дра-а-ако! Перестань! —она начала слегка бить его по плечам. Но он не переставая целовал ее шею. Он будто прилип губами к ее шее. Но спустя минуту, она поддалась. Маленькая лампочка с желтым колпачком, освещал объедененные поцелуем их лица. Я отошел к столу. В этот вечер я не слышал, чтобы она молилась, но как потушила лампу, слышал. Утром, когда я встал, он уже уходил. Я посмотрел в щель. Лицо у нее было измятое. Непричесанная, желтая, она держала его руку в своих, глядела на него виноватым взглядом и говорила: —Что же ты теперь жене скажешь? Небось, искала тебя? —взволнованно спросила она. —Штука страшная! Загулял с друзьями, вот и всё,—отвечал он, искоса оглядывая ее хмурыми брезгливыми глазами. Ему хотелось поскорей уйти, и он ушел, не оставшись даже попить чай. Но через день вечером он пришел снова, потом стал часто приходить по вечерам и уходить утром. Я наблюдал ее днем, за работой и видел, что она стала не счастливее, не веселее, а беспокойнее. Тот страх, который таился в углах ее глаз, губ, теперь выползал, рос и окутывал все ее лицо. Она уже не пела, но, отрываясь от работы, со сложенными руками долго и бессмысленно смотрела куда-нибудь в одну точку. Прошло недели четыре со дня первого визита Драко. Однажды утром, когда он, уже одетый, готовился уйти, в подъезде раздался шум. —Мой муж здесь, понимаешь? По ночам тут у одной пропадает!.. Должна я его найти или нет?! Ведь я не какая-то тупая женщина! Мы—муж и жена обрученные! Мне-то с холодной подушкой спать? Голос был резкий и грубоватый, и мне показалось, что это касается моей соседки. Я посмотрел в щель и увидел обычное безмятежное лицо любовника моей соседки и бледную Гермиону. Он отворил дверь, чтобы выйти, и на пороге столкнулся с женой. Она была высокая, такая же статная как и ее муж, с симпатичным лицом и стройной фигурой. С ней были еще какие-то две женщины, и сзади старик с другой квартиры. —Астория, милая успокойся,—пытался отвязать свою разгневанную жену Драко. —Так вот с кем ты проводишь время,—женщина будто не услышала мужа, прошла мимо него в квартирку. —Ну, здравствуй Грейнджер. Та лишь нервно глотнула. Астория, как я понял зовут его жену, разъяренная, вцепилась своими пальцами в жидкие волосы Гермионы и повалила ее на пол. По полу, судорожно цепляясь худыми, тонкими руками за руки жены блондина, моя соседка стонала, а та, душила ее и давила в грудь коленями. Я выскочил из своей комнаты, и крича стал оттащивать женщину от Гермионы. А Астория не сдавалась, всё вырывала из головы свой жертвы волосы, накручивая их на пальцы. Я, потянув ее за косу наконец оттащил ее от бедняги. Встав, женщина подошла к обеспокоенному мужу и подволочила его за собой. А тот, всё оглядевался назад. На полу осталась только она, отбившая чужого мужа. Что с нею сделали! Один глаз распух, разбитая губа, и всё ее бледное лицо было покрыто синяками и царапинами. Гермиона умерла к вечеру, а перед тем всё стонала, не открывая глаз, и харкала кровью. Одной маленькой тихой женщиной стало меньше на огромном шумном свете. Я не зная почему, приходил каждый вечер к ней. На кладбище. Рассматривая ее лицо на фото, весящий на обычном дереве, я понимал, что она была очень даже симпатичной и привлекательной. Спустя неделю после ее похорон, я стал замечать там Драко, того самого, из-за жены которого умерла Гермиона. Он приходил ровно в шесть часов вечера и сидел там час. Принося с собой розу, он сидел на каменной плите возле могилы и плакал. Я не понимал, а может и понимал. Вероятно, он что-то чувствовал к Гермионе! И в один зимний декабрьский день, я решил заговорить с ним. —Тебя ведь Драко зовут, ведь так? —Откуда ты?.. —Неважно,—отмахнулся я, и перевел взгляд на фото Гермионы. Судорожно выдохнув, из моего рта, слетел пар, растворяясь с морозным воздухом. —Она...она была прекрасной женщиной. Не знаю что со мной овладело, но я толком и не сообразил что сказал, сфокусировав свой взгляд на блондине. —Я во всем виноват! Она доверилась мне, а я...я вел себя как последняя свинья! Хотел прийти к ней в тот день, обнять, вылечить. Но я блять не смог!—он зарывшись в свои платиновые волосы, смотрел из под бровей в небо. Я решившись сесть рядом с ним, не знал что делать. —А она, любила тебя. Я видел ее взгляд направленный на тебя,—пожав плечами, просто произнес я. —Ты всё видел?—он сразу метнул свой уже злой взгляд на меня, и мне стало не по себе. Зря я это сказал. —Нет. Точнее, да. Или нет. Это не объяснить! Пять месяцев назад, я поселился в дом, где жила Гермиона. Я заметил тонькую щель, которая нас отделяла. Обои можно было приподнять и, припавши к самой щели, увидеть ее. Я слышал каждый ее вздох, песни, вернее мелодии которые она издавала. Я видел ее внимательный взгляд, когда она читала что-либо. И знаешь, мне нравилось наблюдать за ней. За пять месяцев, я сильно привык к ее молитвам, которые она читает перед сном. А потом выключает лампу. За пять месяцев, я понял что у нее нет ни одной близкой души в целом мире. Когда она издавала какие-то незнакомые мне звуки, мне хотелось подойти к ней и развеселить ее, расмешить. Показать, насколько хорошо жить! Но я не шел к ней. Ни разу,—Драко внимательно смотрел на меня, и на его глазах уже стояли слезы.—И я теперь не знаю, как мне жить без всего того, что она делала. Пела, читала. Мне будет не хватать ее. Ее вздохов души, и ее песен. Хоть они были и незнакомые и непонятные мне! —не сдержав себя я прикрикнул на последнем слове. И по моим щекам брызнули горькие слезы отчаяние. —Я любил ее. И буду любить,—произнес блондин, встав, на ходу стирая слезы с щек, брел к выходу кладбища. И я понял, что тоже ее люблю. Моя Гермиона.