Правильно

And I know She’ll be happy as his bride And I know He will never be satisfied I will never be satisfied

Было бы гораздо лучше, похорони Аято его ещё кучу лет назад и оставь в той могиле покоиться с миром. Причём, было бы лучше всем: ему самому, неожиданно решившему вернуться Канеки и, в первую очередь, его сестре. Хотя, нет, тут Аято, наверное, ошибся. Это ему — смотреть на воскресшего из мёртвых Кена и кусать изнутри губы от злости и ревности. Это ему — вести себя равнодушно, словно совместно проведённое время давно забыто и настолько безразлично, что воспоминания о нём давно уже выброшены в мусорное ведро. Это ему — стискивать зубы от осознания, что все его попытки отпустить этого проклятого одноглазого ублюдка никогда не увенчаются успехом, а в груди теперь — дыра, которую даже аккуратная забота Хинами залатать не сможет. Канеки Кен восстал из мёртвых, а Аято погребён заживо собственной скорбью. Нет, на самом деле, так даже гораздо лучше. Им сейчас совершенно не до выяснения отношений и счастливого воссоединения (хотя, когда оно таковым вообще быть могло?). Аято не настолько придурок, чтобы ожидать чего-то от одноглазого. От него вообще никогда и ничего ожидать не стоило. Но в прошлом Киришима повёлся на тёплые слова и недостающее внимание. Прошлый Аято вообще был тем ещё дебилом. И теперь пожинал плоды своего идиотизма. Конечно, ничего он и ни от кого не ожидал. Однако одно дело — видеть равнодушие в глазах Канеки ко всем его окружающим гулям, и совсем другое — возвращаться, чтобы узнать, что во время его, Аято, отсутствия этот идиот умудрился найти себе жену в лице Тоуки. Сказать, что у Киришимы в тот момент земля из-под ног ускользнула — ничего не сказать. «Так было правильно», — увидел он в коротком и несколько грустном взгляде Кена, и на том обсуждение крайне щепетильной темы закончилось. Аято в принципе лезть к нему не намеревался уже потому, что с момента их знакомства с тысячу раз прочитал в глазах Канеки, что живым тот вернуться с этой войны не собирался. Было логично, что одноглазый никого к себе не подпускал. Было логично, что Аято старался к нему не подбираться. Верни всё обратно — и второй смерти Киришима перенести уже не сможет. Он и так слишком сломан. Куда уж больше? Эта уверенность двигала его вперёд, и Аято смиренно выполнял поручения нового «Короля», совершенно не собираясь навязывать тому свою компанию. Это прошлое лучше было там и оставить. Тоука же словно с цепи сорвалась. Секс? Свадьба? Беременность? Она словно решила наверстать упущенное, а Аято лишь оставалось принимать информацию и тихо охреневать от происходящего. И наблюдать, как его родная сестра уверенно забирала у него человека, которого он когда-то подпустил к себе настолько близко, что самому страшно было. Потому что так было правильно. Потому что бесхребетный Король не мог сказать старой подруге «нет». Аято изо всех сил старался не задаваться вопросом: «Почему?» Он упорно наводил его на мысли, что всё это время Киришима жил иллюзией, пока им уверенно пользовались за неимением лучшего. Потому что попытки из прошлого уверить его, что он не являлся заменой Тоуки, уже не казались такими искренними. Иногда Аято отчаянно желал, чтобы Канеки Кен оставался гнить в той могиле, в которую однажды себя же и закопал. Иногда ему хотелось разбить в кровь костяшки пальцев и морду этому ублюдку, чтобы боль физическая перекрыла ту гниющую внутреннюю рану, что не давала покоя. Потому что ногти могли сколько угодно царапать кожу, но до источника боли им не добраться: слишком безнадёжный случай. В такие моменты Аято ненавидел всех: и Кена, и Тоуку, и себя — в первую очередь. А потом он переводил взгляд на свою сестру. В такие моменты его изнутри раздирало отчаяние, но ненависть успокаивалась. Утихомиривалась, подобно уставшему дикому зверю. Потому что его сестра выглядела счастливой, даже несмотря на то, в каком дерьмовом положении они все оказались. Она словно светилась изнутри, такая гордая и уверенная в себе, готовая идти до последнего — радичего? Разве это не то, чего ты всегда хотел? И Аято успокаивался. Сдавался. Закрывался в себе. Можно найти тысячу определений его состоянию, но невозможно отыскать путь, который вёл бы его к собственному счастью. Потому что любовь к сестре всегда была гораздо сильнее его глупой привязанности к одноглазому. Потому что так было правильно.