Прощание

      Разведенный рядом с фонтаном костер чадит темным дымом и пахнет горечью.       Языки пламени обволакивают аккуратно сложенные дрова, скользят с них на неподвижное тело в алом платье, обнимают его так бережно, как только мать может обнимать своего ребенка.       В какой-то мере оно так и было       Он улыбается — слабо, одними уголками губ, словно все остальное тело превратилось в камень, из которого даже умелый скульптор не сможет вырезать ни единого проявления эмоций.       В какой-то мере оно так и есть       Алая ткань плавится в алом пламени, сливается с ним в неделимое целое       В какой-то мере оно так и было       Он думает, что если бы однажды кто-то решил дать ей другое имя, — не Алиса и уж точно не Элис, — то это было бы Эдена. Тогда она бы была чистым пламенем, пусть в написании у них было бы только две общие буквы, суть была бы единой — и это была бы она сама.       Разведенный рядом с фонтаном костер чадит темным дымом и пахнет горечью.       Женская фигура в огненных объятиях кажется похожей на бесценное сокровище, которое пламя сейчас подносит самому небу как единственный возможный дар — единственный дар, который небо согласится принять.       Ему кажется, будто к плечу прикасается что-то почти невесомое, но совершенно точно — холодное. Сотканная из тумана ладонь той, кто ненавидела, кто желала смерти так сильно, что прощение казалось почти невозможным.       Почти — еще не приговор.       Спасибо       Ее голос похож на журчание ручья или пение пузырьков, рожденных движением руки под водой. Мать, ставшая причиной смерти собственной, пусть и отделенной от нее тысячами поколений, дочери. Мать, скорбящая сейчас вместе с ними.       — Я буду тебя помнить, — едва слышно шепчет стоящая рядом Дженни и крепче обнимает Джона, прячет заплаканное лицо у него на груди.       — Я давно тебя простил, — также тихо произносит Джон, повторяет свои давние слова, которыми они с Алисой смогли спасти и друг друга, и этот особняк так уж точно. Боковое зрение отмечает, как бывший Кукловод сжимает ладонь девушки, ставшей для него свечой на пути к исцелению.       Я люблю тебя       Губы двигаются беззвучно, наконец-то произнося то, что, наверное, надо было сказать раньше, намного раньше. Или что и не стоило говорить — она ведь все знала, она понимала больше других, больше многих, она могла видеть его, Джима, а не доктора Файрвуда, готового помочь каждому нуждающемуся.       Губы двигаются беззвучно, и он думает, что так — единственно правильно. Ей, уже ставшей одним целым с огнем, не нужно слышать.