Больше жизни (Фобия)

Иисус, сжавшись неловким комочком, закутавшись почти с головой в одеяло, сухо зашёлся кашлем, тут же почувствовав, как его побелевшее горло кто-то нещадно царапает изнутри, желая побольше насладиться мучениями больного. Он, неприятно скривив лицо, обхватил холодными пальцами шею, которая показалась ему теперь горяченной. Выглядел он на самом деле не очень: от былого великолепия Христа остались лишь пронзительные синие глаза и кудрявые волосы, отливавшие золотым в ярких лучах солнца. Сейчас под его глазами залегли уже почти чёрно-фиолетовые синяки, значительно ухудшавшие вид мессии, тело заметно похудело, а такие уверенные и лечившие многих руки судорожно тряслись, не в силах поднять даже стакана воды, даже ложку с бульоном, который стоял на прикроватном столике, сваренный Иудой ещё ранним утром. (Иуда старался создать все условия для Иисуса. Он даже снял квартиру на время болезни, выделив Христу целую комнату, чтобы никто не мог потревожить его. Он кормил его с ложечки, когда это было необходимо. Помогал, как только мог. И Иисус был очень рад такой заботе, порой не понимая, чем заслужил это. Зато Иуда прекрасно знал чем.) Иисус терпеть не мог этот бульон. Да, он полезен, но не будь рядом такого взволнованного и искренне желавшего его выздоровления Искариота, то чёрта с два он бы ел его почти каждый божий день. Мессия вновь закашлялся, прикрывая рот белоснежным одеялом. Он редко болел, но зато это всегда было мучительно долго и тяжело. А всё из-за одного маленького пустяка: он терпеть не мог вакцины, потому никогда и не ставил их. Айхмофобия в этом отношении мешала, но ничего поделать с собой Христос не мог. Шрамы на ладонях давали о себе знать. Неожиданно громко хлопнула входная дверь, заставив Иисуса чуть поморщиться, надавив на ушные перепонки так, что зазвенело в висках. Затем послышались шаги. Такие тихие, неуверенные, осторожные. Это мог быть кто угодно из апостолов, но Иисус никогда бы не спутал эту походку с чьей-то другой. — Ты спишь..? — очень тихо, боясь разбудить, проговорил Иуда чуть хриплым голосом, терпеливо дожидаясь ответа. — Нет… — ответил такой же, не менее хриплый, голос Христа. В этом они сейчас были нелепо и немного забавно похожи: голос Иисуса хрипел от сковавшей его болезни, а связки Искариота сели сразу после того, как петля неприятно-больно затянулась на его шее. Благо, Симон успел прострелить верёвку. Симон всегда успевает, даже если это не его любопытного носа дело. Иисус медленно повернулся лицом к Иуде, невольно наткнувшись на уставшие и чуть помутневшие тёмные глаза. Он сидел на коленях возле кровати. — Ты бы поспал… — голос Иисуса всегда был пропитан незримой, но такой приятной добротой и лаской, нежностью и любовью. — Прости… Я не могу… Ты же знаешь… — кошмары не отпускали Иуду с того самого дня распятия. Он пытался, честно пытался заснуть, но перед глазами вставали картинки незабываемо-ужасного прошлого, выбивая холодный пот и истошные сдавленные крики. Искариот уже давно начал принимать снотворное (Иисус не одобрял подобное лечение, но сам настоял на этом) или же просил кого-нибудь сильно ударить его, чтобы забыться и дать мозгу и телу долгожданные часы сна. Чуть помедлив, Иуда устало склонил голову к матрасу, закрывая глаза, сразу же почувствовав на своей щеке руку мессии, нежно поглаживающего большим пальцем его висок, скулу. — Иуда… — на теле Искариота проступили мурашки от произнесённого имени, и он машинально вздрогнул, — Пожалуйста! Я прошу тебя! — Христос резко вскочил, оказываясь сидящим на коленях в кровати, его голос стал значительно громче и взлетел на несколько тонов вверх. Иуда отшатнулся от кровати, испуганный таким порывом, и непонимающе-жалобно посмотрел на Иисуса, — Не вини ты себя так! Хватит! Довольно! Я… Я не могу больше смотреть на тебя такого! Ты… — Иисус зашёлся кашлем, безрезультатно хватаясь руками за шею. Горло не выдержало такого громкого вспылившего голоса. Искариот в одно мгновение оказывается рядом и, несмотря на подступившие так некстати горькие слёзы, он одной рукой приобнимает Христа, а другой отчаянно подносит полный стакан воды к его высохшим потрескавшимся губам. Иисус делает несколько маленьких, но желанных глотков, после позволяя другу, чуть придерживающего его за плечо, уложить себя обратно на подушку. Они молчат несколько минут. Иуда, прильнув к простыни лицом, давится собственными слезами, кусая ребро ладони, чтобы хоть как-то заглушить всхлипы, неровно сбивчиво вдыхает воздух. Иисус боится произнести и слово, растерянно смотря на нервно вздымающуюся в рыданиях спину друга. — Прости меня… Я не хотел… Я не думал, что всё так выйдет… — Иисус ласково касается затылка Иуды, поглаживая, но его мягкий голос лезвием проходится по сердцу Искариота, и он даже не догадывается о том, какую невыносимую боль может принести всего лишь его голос, всего лишь одно его лёгкое прикосновение. Но Иуде нужна ещё лишь минута, чтобы угомонить чувства, эмоции, чтобы взять себя в руки и сделать всё, чтобы Христос перенёс эту болезнь менее мучительно, не отвлекаясь даже на него самого. И ему придётся полностью забыть о себе на время, а о том, что будет после, когда Иисус с новыми силами вернётся к апостолам, продолжая свои божественные нескончаемые дела, лучше не думать. Иуда может лишь надеяться на то, что в этот раз Симон не успеет, отвлечётся, забудет о нём в порыве своих эмоций, и тогда всё будет кончено. А сейчас в нём нуждаются. В нём нуждается тот, кого он любит больше себя и своей никчёмной жизни. Иуда встаёт с колен, выдавливая улыбку, покрасневшими глазами смотря на такого наивно-маленького, больного, беспомощного и измученного болезнью Иисуса, и его чуть дрожащая рука сама касается пылающего лба мессии, приблизительно измеряя температуру. В ответ слышится недовольное мычание. — Так не точно… Моя мама в детстве… — Иуда без лишних слов понимает, чего от него хотят, поэтому осторожно приближается к лбу затаившего дыхание Иисуса своими губами. — Можно понять, что твоя голова горячее кипятка, даже не подходя к тебе близко, — Иуда несмело улыбается, видя, как лицо друга светлеет от подступившей радости, — К тому же, я мог заразиться. — Хватит ворчать, тебе ведь было приятно! — Иисус так по-детски складывает руки на груди, самодовольно улыбаясь. Искариот лишь хмыкает, чуть покраснев от неожиданно подступившего смущения. — Мне нужно убрать продукты и лекарства в холодильник, иначе они могут испортится и мне опять придётся уйти, — против такого аргумента не попрёт даже Иисус, хотя и это не мешает ему остановить Искариота в дверном проёме. — Иуда… — вдруг еле слышно зовёт он. Любой другой человек вряд ли бы услышал, но Иуда слышит даже такой шёпот по понятным причинам. Он непонимающе оборачивается. Иисус встаёт с кровати и медленно идёт к Искариоту, тут же начавшего сопротивление. — Иисус! Немедленно вернись в постель! Тебе нельзя вста… — он не успевает договорить, в один момент почувствовав прохладную руку Христа на своей щеке и тут же его губы на своих. Искариот невольно поддаётся вперёд, запихнув все ругательства куда подальше, прикрывая глаза. Поцелуй получается слабым, но он настолько искренний нежный и желанный, что оба с большим трудом отрываются друг от друга, чтобы глотнуть резко исчезнувший из лёгких воздух. — Прошу… Никогда больше не оставляй меня… — шепчет в самые губы Иисус, отчаянно стараясь прижаться к Иуде как можно сильнее, быть как можно ближе, — Останься со мной… Следующий поцелуй начинает уже Иуда, с неумелой страстью и невыносимым желанием впиваясь в губы Христа, невольно зарываясь пальцами в его волосах. — Иуда… — требуя внимания, Иисус никак не может угомониться и наконец помолчать. В конце концов, перестать уже с такой искренностью и теплотой называть это имя, всё ещё разрывая на невидимые маленькие частички сердце Искариота, — Ты любишь меня? Иуда беззвучно стонет, прикрывая глаза. — Больше жизни… — в горле застряёт неприятно-большой ком, будто все его слёзы, раньше выходившие через глаза, решили попробовать на вкус горло, мешая говорить, — А сейчас ты должен немедленно лечь в постель и больше не вставать, если вообще хочешь выздороветь. — С тобой я готов терпеть это вечно… — говорит Иисус, всё же укладываясь в постель. — Дурак… — значительно тише ругается Иуда, укрывая одеялом Христа. — Что, прости? — бровь Иисуса взлетает вверх и он уже совсем не выглядит как больной. Скорее как возмущённый маленький ребёнок, требующий немедленного объяснения того, что он только что услышал. — Я говорю, в следующий раз я всё же заставлю тебя сделать чёртову вакцину. Иисус заметно бледнеет, кутая руки в длинные рукава рубашки, в уголках глаз скапливаются непрошенные слёзы, и он будто вновь чувствует всю эту саднящую боль в ладонях. Он весь трясётся, смотря в пустоту, когда Иуда оказывается рядом, обнимая его, стараясь утешить, в мыслях уже проклиная себя. — Прости… Я никогда больше… Я не буду… Прости… — судорожно шепчет Иуда, успокаивающе поглаживая Иисуса по плечам, спине, вырисовывает понятные лишь ему одному рисунки на запястьях, не задевая злосчастные ладони. — Ты не будешь делать мне уколы?.. — чуть не плача с трудом выговаривает Христос, с надеждой хватая друга за руку, синими глазами, в которых, кажется, отразилась вся боль, все его мучения, смотря на Искариота. — Нет! Конечно нет! Иисус шумно выдыхает, всё ещё не отпуская руку Иуды. — Останься со мной… Я боюсь… Боюсь их… Боюсь, что, когда я останусь один, они придут за мной…. И мне... никто не сможет мне помочь… — чуть всхлипывает Христос, и Иуда устраивается здесь же, рядом, прямо в одежде, как можно крепче обнимая Иисуса, прижимая его, такого мучительно-беззащитного, маленького и хрупкого к своей груди, в надежде спрятать от этого сурового и жестокого мира. Он не для таких людей. Этот мир не для Иисуса. Иисус, словно маленький потерявшийся котёнок, жмётся к Иуде, будто боится, надеясь получить чуть больше тепла и, возможно, любви. Он успокаивается, устраиваясь головой на груди друга, закрывая глаза, комкает в руке футболку Иуды и тут же проваливается в такой нужный больному сон, почувствовав покой и надежную защиту рядом. Иуда сперва боится даже дышать, осторожно и нежно перебирая золотистые волосы Иисуса, но вскоре и сам забывается. Впервые за долгое время он спокойно спит, почти уверенный в том, что в его груди зажглось что-то тёплое, приятно согревая изнутри.