Куда лучше признаний в любви.

За выстрелом всегда следует тишина, оглушающая и мутная. Этакая пелена из осознания и отвращения. К себе, к мертвецу, к миру. За выстрелом идет отчаяние, но Риз не успевает нормально подумать об этом поворотном моменте в своей жизни, потому что за спиной счастливо гогочет Красавчик Джек, чуть ли не брызгая от вожделения слюной. Джек – голограмма, синяя, полупрозрачная и бестелесная. Но все такая же жестокая и бесчеловечная, как и при жизни. Риз глубоко вдыхает пыльный воздух, пропитанный запахом крови и страха. Что-то внутри него счастливо скручивается в тугой узел, и на его губах появляется улыбка. Джек шепчет ему на ухо, что теперь уж все будет куда лучше, чем случилось на «Гелиосе». Он невесомо гладит его по шее и снова обещает убить. И Ризу кажется, что за этим скрывается куда больше, чем за банальным признанием в любви. * Они все – Фиона, Саша, Гортис и эти ублюдские наемники, - бросили его тогда, на падающей станции «Гелиоса». За исключением Вона и Грузчика, но и то только потому, что его лучшего друга там вообще не было, а Грузчик всегда спасал им жизни. И в итоге погиб сам, спасая Риза. Вот кого потерять было обиднее всего. К этому роботу было сложно не привязаться. Как и – оказывается – к Джеку. К этому садисту с гипертрофированным ЧСВ и любителю кровавых боен. Риз сам не понимал, почему он вообще оставил его в своих имплантатах после того, как давно мертвый владелец «Гипериона» целых два раза пытался его убить. Благодаря которому у него теперь новая рука и глаз, которые – спасибо его личной компании – теперь куда лучше предыдущих. «Атлас», конечно, не «Гиперион», но черт подери, тоже очень хорош. Риз смотрит в окно офиса на просторы Пандоры. Пыльная, горячая и совсем не живописная планета. На «Гелиосе» было лучше. Пусть и в открытом космосе, откуда не сбежать в случае чего, но намного комфортнее. - Уборщика, - хрипло выдыхает в коммуникатор Риз секретарше, вставая с кресла и подходя к окну. Джек все еще хохочет, смотря, как труп неудачливого парнишки уносят в черных пластиковых пакетах. Риз чувствует дрожь во всем своем теле, но в стекле на него смотрят только его собственные холодные разноцветные глаза. - Ты становишься куда интереснее, кексик, - ехидно говорит Джек, наверняка сидя в его – Риза – директорском кресле. – Тебя теперь будет куда интереснее убивать. За окном горячая пустыня, мертвые просторы песка и ненавистная планета. В кабинете пахнет кровью и паленой плотью. Риз улыбается, зная, что Джек видит в отражении его счастливый оскал. * - Я хочу убить кого-нибудь, кексик, - скучный голосом тянет Джек, совершенно не смотря на Риза, который подписывает какие-то бумаги. – Или потрахаться. Или убить, пока я трахаюсь. Риз молчит, стараясь делать вид, что Джека в кабинете нет, а отчет по месячной продаже оружия – самое важное и интересное дело на свете. Как будто он сам не хочет трахаться, но черт подери – у него давно уже не встает на баб или мужиков, если они не Красавчик Джек. Вот такие вот чертовы влюбленности, что идут аж из подросткового возраста. Стокгольмский синдром на лицо. - Риззи, может трахнемся? И явная психопатия. Джек – голограмма, синий бестелесный полупрозрачный набор цифровых данных, который видит только сам Риз и который вообще ничего не может сделать, кроме как иногда управлять механической рукой Риза, да влезть в сеть «Атласа». - Ну так что, кексик? - Ты – мертв, - хрипло говорит Риз, закусывая губу и больше не обращая внимания на Джека. - Ты не сказал «нет», - замечает голограмма и исчезает. - Потому что я всегда говорил тебе «да», - беззвучно шевелит губами Риз и снова закапывается в работу. * Спустя три дня Риз понимает, что ему плохо – не потому, что из-за продаж увеличилось количество совещаний, бумажек, трупов и прочей фигни; не потому, что его ЭХО-глаз начал дико чесаться, а механическая рука ныть, будто в сочленение живых и синтетических нервов попал гребанный пандорский песок; а потому, что Джек больше не появлялся. Не хохотал, не бесил, не ныл, не издевался. Его потом нет еще неделю. Потом месяц, потом гребанных полгода, и Риз понимает, что он окончательно остался один, и это просто било под дых, выворачивало наизнанку ребра и внутренние органы, а из горла так и просился отчаянный вой. Так вот о чем всегда говорил Джек. Вот так меняются люди. Не с первым убийством, не с первым предательством. С первым отчаянием. Спасибо, Красавчик, мать твою, Джек. Ценный урок. «Атлас» процветает, деньги льются рекой, кровь – ручьями, а дни – все тягучей и тягучей. Хочется набухаться и сдохнуть. Или в духе своего кумира выкосить нахрен ближайшее логово бандитов, чтобы были крики боли, страха и неизбежности. Чтобы горячая кровь – на руках, на лице, под ногами. Чтобы теперь боялись его, а не этого фантомного ублюдка, что обещал его убить, а сам исчез на гребанные шесть месяцев, пятнадцать дней, семь часов и сорок три минуты. Хотелось снова почувствовать себя живым. * Спустя месяц Джек все-таки появляется. Он сидит в кресле директора, закинув ногу на ногу, читает квартальные отчеты и ехидно хихикает, совершенно дико скалясь. Он, мать его, одет в типичные джековские джинсы, рубашку, жилет и пиджак и совершенно не прозрачен. И только спустя секунду Риз понимает, что это не потому, что он сошел с ума, а потому, что этот садистский ублюдок каким-то образом восстановил свое тело. Но проверить стоит, а потому он со всей своей силы бьет Джека в переносицу своей механической рукой, и пока тот от неожиданности еще не приходит в бешенство, крепко и немного отчаянно целует в губы. Риз чувствует, как его горло сжимает сильная и, мать его, горячая рука, и просто приходит в восторг, сдавленно постанывая в поцелуй. Он с оглушающей ясностью понимает – ему плевать, сдохнет он потом или нет, будет ли верной собачкой Джека или все-таки чем-то большим, будет ли он потом кричать от боли или от удовольствия. Потому что его помешательство на Джеке всегда было сильнее разума, и вот он – его кумир, мечта детства и объект подражания – сидит в его кресле, такой живой и настоящий, что Риз готов на все, лишь бы только этот момент был. Лишь бы только было все то, что он фантазировал себе еще с пятнадцати лет. - Кексик, да ты никак охуел, - хрипло шепчет Джек ему на ухо, обдавая его горячим дыханием, и Риз чувствует, как дрожат его ноги, когда он садится на колени Джека. Тот улыбается совершенно безумной улыбкой, отпуская наконец-то его горло, и присасывается к синякам в жадном поцелуе-укусе. Риз снова стонет, обхватывает Джека за плечи и прижимается всем телом, желая если не врасти в уже вполне живого мужчину, то точно создать какой-то симбиоз. Он путается в руках, одежде, но упорно стягивает гребанный жилет с Джека, пока тот заявляет права на шею самого Риза. Пока тот вылизывает его ключицы и хрипло смеется, безумно сверкая глазами. - Я тебя выебу, кексик, - руки Джека разрывают рубашку Риза, поднимают его и совершенно неаккуратно кидают на стол – гребанная ручка тычется где-то под левой лопаткой, - и сдергивают с него брюки. – Да так, что ты будешь умолять меня продолжать, и я буду сдавливать твою гребанную бледную кожу до синяков и крови, а потом буду слизывать ее с тебя, пока ты будешь закусывать от ощущений свои блядские губы, не так ли, кексик? – голос Джека хриплый, еле сдерживаемый от страсти и какого-то восторга, и Риз не выдерживает – дергает его на себя, до боли впиваясь пальцами механической руки ему в плечо, и запрокидывает голову, больно ударяясь затылком в деревянную поверхность стола, чувствуя, как горячий член Джека влажно касается его бедра. К черту смазку, - думает он, когда вылизывает пальцы Джека, уже предвкушая ту самую боль смешанную с восторгом, когда тот будет его растягивать, а потом насаживать на свой член, вбиваясь в него как бешенная собака. И когда это наконец-то происходит, он чувствует себя течной сучкой, гребанным извращенцем и растекшимся желе одновременно, потому что эта смесь из боли, удовольствия, злости и восторга приводит его в состояние невероятного счастья, что Риз чувствует, как на его лице расплывается улыбка. Джек смотрит на него безумным взглядом, трахая его как какую-то шлюху из трущоб Пандоры, кусает за основание шеи, как раз в том самом месте, где она переходит в плечо, прокусывая кожу чуть ли не до ключицы, и хрипло посмеивается. Риз тянет живую руку к лицу Джека, не скрытого за маской и без того жуткого шрама, что был прежде, и ласково касается его скулы и подбородка. Это все стоит того, чтобы потом сгинуть в водовороте дерьма, что потом устроит ему и всему миру бывший глава «Гипериона». Это все стоило того, кем Риз стал. - Ебанутый ты, кексик, - с восхищением тянет Джек, причмокивая красными от крови губами, и совершенно не моргает. – Почти как я сам, - и наклоняется к улыбающимся губам Риза. Поцелуй оказывается соленым, и влажным, и почему-то чертовски нежным, и Риз кончает с криком, который застревает где-то в глотке Джека, и чувствует, как горячая сперма заполняет его, заставляя чуть ли не вопить от восторга. Джек не выходит из него и все еще целует, когда Риз начинает чувствовать, как голова начинает кружиться от нехватки воздуха. Когда же воздух наконец-то попадает к нему в легкие, он судорожно вдыхает кислород и ощущает, как у него дрожат ноги, руки, болит задница и вообще все тело. - Я точно убью тебя, - хриплым голосом говорит ему Джек и усаживает обратно в кресло Риза, облизывая свои окровавленные губы. Риз счастливо смеется и не делает попыток встать, отрешенно глядя в белый потолок кабинета. - Аналогично. Джек ехидно хмыкает и говорит: - Ну конечно же, кексик. Как иначе-то? И это, блять, самое лучшее признание в любви, что вообще могло бы быть.