Чудо с бантиками

Тсуна – девочка хорошая. Даже больше того, она – та самая мечта всех девочек в возрасте от трёх до девяти, в приторно-нежно-вот-просто-блевать-тянет-розовом платьице с оборочками, рюшечками, кружавчиками и бантиками в волосах. Она настолько хорошая, насколько Реборн – танцор мирового масштаба. Вальс да танго ещё спляшет, в остальном – идите к чёрту. ―Играем в дурака, криббедж или блэкджек? ―тасует карты Савада. Пятьдесят четыре карты пляшут в руках, проскальзывая мимо пальцев в непонятном узоре, складывают гармошкой, по воздуху перетекают из одной ладони в другу. Реборн едва ли не хохочет. Вот это вот чудо с бантиками – идеал девочки-ребёнка? Если только ребёнка шулера! ―Всё во что умеешь играть? ―тянет насмешливо, принимая расклад. Во что они играют остаётся загадкой, но так даже интересней. Кто знает, что выкинет это… чудо с бантиками. Да, он теперь будет звать её так. Тсунаёши – какое дебильное имя, если честно – пожимает плечами. Подкидывает ему карты с каждым разом и улыбается тонко. ―Я могу всё, Солнце моё. Важно только то, согласен ли ты на остальное, ―тянет она и Реборн не может сдержаться, чтобы не скривиться. У Савады противный писклявый голос, подобно тем, что у больших кукол с цветными глазами-стекляшками. Только тронь – и с хрустом разобьёшь. ―Прекрати кривляться, ―фыркает он, ―Всю свою театральщину оставь для своей ёбнутой маман. Чудо с бантиками усмехается – жёстко, холодно, презрительно, что складывается ощущение, что он смотрит в кривое и слегка пошедшее паутиной трещин зеркало – и голос становится почти прокуренным контральто; и ему чудится, что заговори она с ним вечером в тёмном переулке о птичках и погоде – пальнул бы не глядя промеж глаз. О, да, они обе ненавидели друг друга и каждый раз старались отравить противнице жизнь: кто-то, как Тсуна, буквально – цианид, ртуть, мышьяк, крысиный яд – а кто-то, как Нана, ебал мозги на тему «ну, ты же девочка!». [У них обоих порой появлялось желание вскочить и закричать: «Женщина, ты что, блять, несёшь?!»] От этих сладких речей даже Реборну становилось тошно. Хотелось вырубить заевший граммофон с его дебильной пластинкой и для достоверности ещё и пальнуть по нему из чего-то тяжёлого. Как жаль, что танк слишком большой и остатки «граммофона» придётся собирать по всему городу. У него вообще всё складывалось до простых истин: достало – пальни из пистолета, устал – пальни из пистолета, счастлив – пальни из пистолета! Всё просто, всё легко выполнимо на остальное ему пофиг. Тсунаёши была бы рада, если бы и у неё всё было так просто, но. Вместо пистолета и пачки патронов у неё гардероб принцессы, бантики, карты и ёбнутая на голову мамаша с папашей-мудаком-пидарасом. О его похождениях только недавно родившийся слепо-глухо-немой младенец не знает. Тсунаёши хочет быть хорошей девочкой. Она носит платья тошнотворно-розового цвета, заплетает волосы в косички-хвостики-хрен-знает-что-главное-с-бантиком, прячет сигареты в лифчике, а карты в чулках, учится сипеть, когда настоящий голос невозможно спрятать и мечтает, что когда-то любимая чугунная сковорода матери сорвётся с крючка и повстречается с её виском. Но. Проблема в том, что одного хотения мало. А пули в висок достаточно и одной.