***
У Сестры Соловей цвет волос солнечно-имбирный, свежий и нежный. Про рыжих редко можно услышать «невинность», но светлые локоны Лелианы вызывают в мыслях именно это слово. Чистый, одухотворённый нимб, сияние солнца над небесно-голубым взором. Возможно, поэтому большую часть времени тайный канцлер скрывает причёску под тканью капюшона. Свет она прячет вглубь себя, словно досадную ошибку. — Лелиана не была такой раньше, — Жозефина хмурит брови и цокает языком, говоря об этом. Не Быку, конечно, а миледи Инквизитор, но на то он и шпион, чтобы слышать все интересные беседы. — Когда мы с ней дружили, меня привлекала её… искренность. Чуткость. Если она скрывала что-то, то это сразу было понятно. Теперь же она словно соткана из секретов. Сестра Соловей молится куда чаще прочих, в часовне, либо у себя, у своей личной статуэтки Андрасте, либо вовсе не в общепринятой склонённой позе, а тихо себе под нос, теребя пальцами простой железный религиозный символ на цепочке у себя на шее. Она может делать так в любое время, молитва помогает Лелиане сосредоточиться, как понял Бык. Что такого в вере для тайного канцлера, практичной и жёсткой женщины, повидавшей в своей жизни столько дурного? — Послушайте, мэм. А как выглядела Андрасте? — спрашивает Бык у Вивьен на привале, когда выдаётся случай. Мадам де Фер вздёргивает недоуменно бровь, но отвечает: — Пророчица наша жила много веков назад, дорогой мой. Должно быть, как варварша-аламарри. Принято изображать её светлокожей, прекрасной девой, но кто может знать теперь доподлинно? — Просто, кхм, а могла ли она быть рыжеволосой, мэм? Вивьен понимает, о чём он, и усмехается краем губы: — Не исключено, Бык, не исключено. Из-за своих поступков Сестра Соловей чувствует себя недостойной быть такой, какая она есть: чистой, огненной, прекрасной. Но когда принцесса-консорт Ферелдена приезжает в Скайхолд, как всегда без предупреждения, Лелиана спешит к ней, спешивающейся с лошади, так быстро, что капюшон падает ей на плечи. Кусланд касается её волос рукой, когда целует возлюбленную в губы, и пятна скверны у неё под глазами словно тускнеют от этого священного света. Для неё существует лишь одна Пророчица.***
У Нитки Хардинг волосы цвета спелых колосьев, осенней листвы, свежего эля. — Нет-нет-нет, — гномка смеётся, когда миледи Инквизитор предлагает ей присоединиться к отряду. — Я рада помочь. Но, с Вашего позволения, миледи, я лучше тут останусь. В разведке, в поле, среди солдатни — вот моё место. Только не во дворцах и не в ставке командования. Большие дела для больших людей, маленькие — для маленьких. Куда бы не пришла Нитка, с ней всегда приходит ощущение д о м а. Яблочного пирога, лоскутного покрывала, резных ставень и серой кошки. Даже Бык чувствует это, а ведь он кунари. Разведчица извиняется за опоздание и снимает куртку, оправляет на себе длинную рубаху, осматривая всех собравшихся на урок танцев: — Кто-нибудь хочет составить мне пару? Кунари, под общий хохот, шагает вперёд, и Нитка закатывает глаза со вздохом: — Очень остроумно, Бык! Кто-нибудь, кто мне по росту, я имела в виду! Ну же? Прочие ученики переглядываются между собой. Кто-то трусит, кто-то осознаёт, что тоже великоват для маленькой, тёплой гномки. Хардинг ищет глазами по собравшимся, и вдруг её веснушчатое лицо словно озаряется: — Миледи! Может, Вы?.. Кадаш от неожиданности аж закашливается и, суетливо ощупывая себя ладошками, блеет в ответ: — Эм-м, э-э, да я только посмотреть пришла… Однако, видимо, боясь расстроить разведчицу, неожиданно кивает и идёт к Нитке: — Ну, нажьи потрошка, давай! Почему бы и нет. Бык думает, глядя на то, как Хардинг учит миледи Инквизитор держать осанку, что раньше как-то не замечал, что среди гномов рыжих больше, чем среди эльфов и людей. Но зачем, если россыпи веснушек, такие, как у Хардинг, и те, что медленно, но верно пятнают белую кожу Кадаш не только на лице, но и на плечах, расцветают лишь на поверхности, летом, под открытым небом? Не самая ли это настоящая диверсия солнца под вековые подземные своды Орзаммара?***
У Шартер волосы цвета лисьего меха. И сама эльфийка — хищная, осторожная. Не «Олень». Лиса. — Кхм. Значит, ты и есть та самая Шартер, о которой я столько читала в рапортах миледи тайного канцлера, — Кадаш приветственно кивает эльфийке, широко улыбается и протягивает руку. — Но видимся мы, кажется, впервые. — С вашего позволения, миледи, — говорит Шартер, церемонно поклонившись и после пожимая протянутую ей руку. — Вы наняли меня для тех вещей, которых Вы не желали бы ни слышать, ни видеть. Шартер, как любая уважающая себя лиса, знает все тайные ходы, обманки и лазы. Именно она помогала с планами захвата крепостей, впоследствии занятых Инквизицией. Эльфийка всегда находит оригинальный способ, не обязательно лёгкий и прямой, но эффективный. А после — не требует награды. Это всего лишь работа. Не важно, что далеко не каждый сделал бы её столь талантливо. Шартер не возражает против слухов, что она — наследница Сестры Соловей. Лелиана приблизила к себе эльфийку, возвысила над другими. Никому тайный канцлер не доверяет так, как ей. Шпионы шепчутся: готовит себе смену. А кто же может быть лучше на эту роль? Кто столь же умело может держать в порядке все ниточки, протянувшиеся от Скайхолда во все стороны света? Бык не раз пытался проникнуть в её рыжую суть. Если хочешь понять человека — узнай, чем он дышит. Его скрытые пороки, интересы, любимое блюдо, сексуального партнёра, на каком боку он спит и о каком животном мечтал в детстве. И то, что со всем опытом Бен-Хаззрат наёмник не сумел узнать ничего из этого, Быка восхитило. Шартер хитрее Быка. И многих, многих прочих.***
У Варрика волосы цвета ржавчины, но такой, как если бы золото могло ржаветь. Как и полагается мужчине, наследующему грандиозные богатства и семейный бизнес, он до мелочи соблюдает статус. Парча. Драгоценности. Мягчайшая кожа. Небрежное остроумие. Карты. Золото. У богатых людей особое мерило добра и зла. Кто-то из них видит смысл жизни в захвате власти, кто-то — в накоплении ещё больших богатств. Варрик предпочитает тратиться на благотворительность, роскошь, приключения. Но при встрече с новым человеком он никогда не представляется «наземный аристократ», «меценат», «авантюрист». Обычно — «Варрик Тетрас, писатель». Большинству людей не понятно, почему вперёд своих немалых заслуг, достижений или титулов Варрик ставит свои книги. В особенности это неочевидно для кунари, ведь в этих книгах — даже не правда. — И что ты про меня напишешь? — Кадаш любопытно переглядывает через весь стол в тетрадь, в которую её друг и собрат старательно выводит строчку за строчкой. — Что терпения у миледи Инквизитор не было и на грош, — Варрик щурится насмешливо, видя возмущение в глазах собеседницы. На его волосах играют отблески огня в камине, искусанный кончик пера дрожит, пока гном записывает идею. Кадаш уже отвлекла его, и мысль может выскользнуть из рук, как намасленный наг. — И всё же? — Прочитаешь в книге. — Но как я узнаю, что ты там меня не опозорил с ног до головы, сальрока?! — Тебе придётся рискнуть. Бык прочитал «Трудности в Верхнем городе». Проглотил буквально за один вечер, не мог уснуть, пока не перевернул последнюю страницу, правда, Варрику не обязательно об этом знать. И, кажется, понял. Конечно же, это вымысел, но истину следует искать _между_ строк. Варрик пишет ложь не для того, чтобы солгать. Выдумка — вуаль над настоящими чувствами и событиями, прошедшими сквозь его нетривиальное, тонкое творческое мироощущение, прежде чем оказаться на страницах. В путешествиях с миледи Инквизитор Варрик задаёт вопросы ей и её сопартийцам, причём о том, о чём в другой ситуации им и в голову не пришло бы рассказать: мелкие детали, физические ощущения, ассоциации и параллели. — Полная чушь — это как пустая бочка, — сказал он как-то Быку. — Наполнишь её правдой — и вот она уже не такая и чушь. Бык рад, что Варрик с ними и смог найти в себе силы, чтобы написать книгу об всём, что произошло с Инквизицией. Чем сухой доклад, пусть лучше их запомнят такими, как их изобразит этот лжец, росчерком пера превращающий железо в золото.***
У Кадаш волосы цвета пламени, не мирного огонька свечи и послушного домашнего очага — а бушующего лесного пожара. Так Быку кажется, когда она командует атакой, агрессивно доказывает что-то оппонентам в споре и с кличем выскакивает на врага. Но вся лихость из неё уходит, когда вечером она забирается к нему под одеяло и вздыхает: — Наг побери, я так устала. — Хочешь, чтобы я разобрался, кадан? — Да! Хотя… не надо. Просто спрячь меня. Бык целует её в макушку и вдыхает её запах, сминая в объятиях податливое, округлое тельце гномки. Что-то между шиповником и мёдом, сладковато-лесной запах, р ы ж и й. И в этот момент она перестаёт быть самой важной женщиной в мире, рыжая короткая причёска больше не напоминает об огне. Скорее… полевые маки или земляника. — Что смотришь? — бурчит она, когда Бык нечаянно задерживает на ней взгляд, мечтательно мутнеющий от этого вида. — Ты красивая. Кадаш смеётся как-то неестественно громко. «Неприкасаемая» из самого Орзаммара, «пыльная тряпка», ниже низших, потомок потерявших честь, она не привыкла слышать такое в свою сторону. — Ну ты сказанул! — впрочем, Кадаш тут же становится стыдно за свою реакцию. Инквизитор откашливается в кулак и смущённо отворачивается, якобы чтобы поправить ремешок на куртке. — Вовсе нет. Что во мне может быть красивого? — Ты рыжая. Я рыжих люблю. — Так вокруг полно рыжих. — Тем лучше для меня. Кадаш ухмыляется и проводит по волосам ладонью, взъерошивая короткую причёску. Она довольна. Бык думает, что заставит её ценить себя больше, во что бы ему это не стало.***
— Но тебе не обязательно, чтобы была именно рыжая? — Блэкволл хмурится непонимающе. Бык кивает: — Не. Не важно. — Выходит, важнее сиськи? — Тоже нет. — Поведение? Любишь смелых? Сильных? — Не всегда. — Тогда что особенного в рыжих? Бык медлит, но потом мечтательно вздыхает: — Я просто пришёл к выводу, что рыжие — это лучшие из нас, мой друг.