Водоворот

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

— Бессовестный. Пользуешься моей добротой, — глухо бурчит Минсок и устало смотрит на развалившегося на его кровати Сехуна.       Сехун игнорирует все слова так же профессионально, как и комментарии в сети. Минсок уставший, но Сехуну, кажется, плевать — занял кровать и не реагирует, как будто так и надо. Минсок уверен на двести из ста, что тот в инстаграме выкладывает новые фото, либо серфит от нечего делать.        В полумраке комнаты глаза Сехуна кажутся слишком тёмными и порочными, будто он центр разврата в их группе. И Минсок согласен с этим утверждением на триста из ста. Сехун любит играть на публику. Все эти его томные взгляды, движения, прикосновения. И мало кто знает, что вне сцены Сехун мало чем отличается.        Он так же любит касаться, дразнить и упиваться полученным вниманием. Но почему-то больше всего достаётся именно ему, Минсоку. За какие такие заслуги? Минсок не знает. Хотя он без устали, но всегда скрытно любуется Сехуном, пока тот занят или репетирует. Минсок ощупывает взглядом лежащего Сехуна и вздыхает.        Стаскивает одежду и плетётся в душ, хоть это у него осталось собственное в номере. Никто ломиться не будет, ведь Сехун в интернете, а все остальные по собственным номерам. Лишь Сехуну неймётся, вечно приходит к Минсоку, валится на кровать и валяется допоздна, заставляя Минсока скрипеть зубами и ютиться в кресле.        Потому что Сехун слишком соблазнительный, слишком манящий. И знает же, гад, какое влияние имеет на него, и без зазрения совести пользуется его слабостями. Набор отмазок «У тебя вай-фай лучше», «В твоём номере полный мини-бар», «Кровать удобнее», «Вода горячее», «Вид лучше», «О, орешки!» — все Минсок знает наизусть. Знает и уступает. Опять.        Яростно намыливаясь, Минсок старается не вспоминать, каким надолго запомнил Сехуна в ту поездку в горы, после которой он больше не мог смотреть на него, как прежде. Как на одногруппника, на младшего, на такого же парня, как и он. Всё изменилось в тот миг, когда Минсок отвлёкся от рассказа экскурсовода, которого смешно копировал Бэкхён.        В смешанном лесу у подножия гор, в которые они планировали подняться, чтобы посетить святыни и исторические места было неописуемо. Осень вступила в свои права — раскрасила яркими красками листья, что ещё не осыпались окончательно золотыми монетами к подножию извечных гор.        Пёстрый, плотный, разноцветный узорный ковёр всё ещё трепетал под порывами ветра, шелестел листочками. Ветер гудел в кронах, стонал, спускаясь с вершин, нёс с собой запах, который Минсок обожал — мокрых камней, влажной земли, озона. Он зазевался, отстал, рассматривая пейзаж, и упустил первые капли дождя.        Ещё не холодно-стылого, уже прохладного, но не ледяного. Минсок счастливо зажмурился, вдыхая запах мокрых от дождя камней, стремительно разливающегося вокруг, улыбнулся, рассматривая, как собирается влага во мхе, растущем между щелями стёртых древних плит.        Минсок смотрел на тропинку, ведущую к древнему храму, прослеживал одну за другой плиты с разноцветными лишайниками и мхами, увитые диким шиповником заросли, стоящие своеобразной стеной вдоль изъеденных временем плит. Они манили дотронуться, чтобы сполна ощутить шероховатость под пальцами, проследить истёртые прожилки витиеватых узоров на плитах. Но Минсок застыл, не находя слов.        Чуть выше по тропе, на широкой площадке, раскрытой ладонью стремящейся к небесам, танцевал Сехун. Яркой бабочкой взмахивал крыльями-руками, мерцал в каплях дождя, перетекая из одного движения в другое незаметно, плавно, не рывками, как в любимом стиле танца. Происходящее напоминало древний ритуал, позабытую магию, и сейчас Минсок мог бы сказать, что Сехун — лучший танцор в их группе.        Просто потому что Чонин — бог танца. А Сехун…        Сехун танцевал, прикрыв глаза, и Минсок полноценно прикипел взглядом к его фигуре, забывая о плотной пелене туч, закрывающей небо, без единого просвета в мрачном клубящемся рисунке грозы, о дожде, превращающемся в полноценный ливень, о том, что отстал... С первым грозным раскатом Сехун вздрогнул и распахнул глаза, тёмные, зыбко-манящие. Он растерянно огляделся, будто смахивая с себя магический транс, и увидел Минсока, пригвождая его взглядом.        По лицу Сехуна текли тонкие струйки дождя, зависали хрустальными капельками на кончиках пушистых ресниц. Яркая рубашка облепила его стройный торс, от которого выла половина фандома, грезила по ночам коснуться хотя бы одного кубика пресса. Серые брюки потемнели от влаги, облепили ноги, подчёркивая фигуру. Минсок невольно сглотнул. Нельзя так выглядеть. Особенно, когда Минсок не защищён от чар. Категорически нельзя.        Потом они долго грелись в отеле, сидя рядом. Полуобнажённые, в ворохе одеял, с кружками чая, зажатыми в руках. Смотрели на искусственный огонь камина и кусали губы, боясь поднять глаза, пока их отчитывал Чунмён, а ребята молчаливо стояли за его спиной.        С тех пор Минсок зависает на танцующем Сехуне даже чаще, чем на любимом и богоподобном Юнхо. И вздыхает слишком часто. Как сейчас, подставляя голову под упругие струи в тщетной надежде, что они выбьют и вымоют непотребные мысли о Сехуне из его головы. Сехун будит в нём такие желания, которых раньше не было. Это пугает.        Может, дело в непрерывно идущих в Японии дождях? Всюду лужи-бассейны, отражающие скачущего мимо них Сехуна. Будто не двадцать пять ему, а пятнадцать. Лужи напоминают его собственные растерянные глаза, в которых движется Сехун, зависая между небом и землёй.        Минсок высовывает нос в двери ванной и безнадёжно смотрит на Сехуна. Он надеялся, что тот уйдёт. Наивно верил, что обнаружит смятую, но пустую постель, в которую можно рухнуть, даже не высушив влажные после душа волосы. Минсок вздыхает, кляня себя за мягкотелость и зависимость.        Ведь где-то там, в глубине души и неравномерно стучащего сердца, Минсок надеялся, что Сехун будет здесь. Минсок прикрывает глаза. Он чёртов наркоман. Без порции нагловатого и беспардонно пользующегося его добротой Сехуна, он вообще не представляет жизни. И с ужасом думает, что совсем скоро они отправятся в армию и долгие два года или все три разделят их.        Возможно, даже поставив точку на дружбе или тех странных отношениях, которые у них сейчас. Когда Сехун постоянно рядом, стреляет глазами, скользя цепким и острым взглядом по нему. Минсоку немного неуютно, но больше жарко. Он чувствует себя жертвой, что заметила охотника, который видит страх добычи. Они оба знают, что охотник слишком часто побеждает. Но продолжают игру.        Иногда Минсоку кажется, что ему достался ленивый охотник. Вот он, лежит на постели, уткнувшись в светящийся красками экран, лишь изредка тёмные глаза оглаживают фигуру замершего в дверях Минсока. Сехун будто всем своим видом выказывает «ну-ну, я даже прыгать не буду, подходи».        Минсок отмахивается от сравнения себя с бандерлогами, а Сехуна с жёлтым земляным червя… кхм… мудрым и опасным удавом Каа. И осторожно, словно опасаясь броска, ступает в комнату, поплотнее запахивая махровый халат и завязывая поясок так, что перехватывает дыхание.        В панорамном окне раскинувшийся ночной город. Будто зависший в неоновом сиянии между небом и землёй. На небе ни одной звезды — город гасит своими огнями сияние звёзд, забивает их, соревнуясь в яркости. Вспышки прожекторов танцевальных площадок скользят по низким тучам.        Лишь созвездия домов и улиц блестят, переливаясь не хуже небесных колючих красавиц. Город манит неоновыми огнями, захватывает дух спиральными галактиками бесконечных дорог, даже пугает, напоминая, как ты мал по сравнению с бесконечной вселенной.        В полумраке комнаты кажется, что Минсок завис, как и город, где-то между небом и землёй, будто он висит в этом тёмном пространстве, потеряв ориентиры. Но у него есть путеводная звезда. Холодная, недостижимая. На деле являющаяся смертельно-опасным водоворотом чёрной дыры, засасывающей миры.        Сехун шуршит упаковкой солёных орешков и достаёт горсть, отправляя её в рот. Минсока разрывает от желания вытолкать взашей наглеца, посмевшего есть прямо на кровати, и от усилившегося головокружения из-за тяжёлого тёмного взгляда, которым смотрит на него Сехун, медленно облизывая подушечки трёх пальцев. Он засовывает их в рот, неотрывно глядя прямо в глаза Минсоку, и обсасывает три фаланги сразу.        Минсок сдерживает рвущийся наружу рык, разворачивается на пятках и хлопает дверью ванной. Душно, влажно, пахнет использованным им же гелем для душа и шампунем. Минсок протирает зеркало, устало глядя на своё отражение. Под кожей течёт жидкое пламя, пульсирует, а перед глазами клубится дымка, скрывающая пучину — тёмную, губительную, по имени Сехун.        Полосующий своими соблазнительными или же нечитаемыми взглядами, бьющий наотмашь одними движениями, зная, что Минсок наблюдает. Сехун хуже наркотика, хуже всего, что случалось с Минсоком. Сехун — бездонная пучина, смертельно-опасный водоворот.        Минсоку физически больно, он опирается на раковину и пускает холодную воду. Умывается, со злостью растирая лицо ледяной водой в тщетной попытке выгнать из головы образ Сехуна со всеми его специально-случайными действиями. Минсок упирается лбом в зеркало и вздыхает. Он тонет — неутешительный вывод.        Выйдя из ванной, Минсок не обнаруживает Сехуна. Даже постель заправлена, складочки разглажены, крошек или соли на покрывале нет. И если бы не излюбленный парфюм Сехуна, Минсок бы подумал, что окончательно рехнулся, и он ему попросту привиделся.        Телефон вибрирует новым сообщением, Минсок вздрагивает и подозрительно косится на него, будто на опасного скорпиона. На часах час ночи. Кому вздумалось писать? Сердце пропускает удар от дурацкой мысли «что-то с семьёй». Он хватает телефон и несдержанно выдыхает, кусая губы. Слава всем богам. Это просто Сехун. — Я хотел бы вылизать твоё тело, собирая родинки в мерцающие созвездия.        Минсок давится воздухом и долго кашляет, пытаясь научиться дышать заново. Чёртов О Сехун. Как они проморгали и не уследили за тем, каким он вырос? Слишком были заняты уходом китайцев из группы? Слишком замкнулись в себе? Слишком…        Они упустили момент, когда угловатый подросток с радужными волосами и вечным непробиваемым выражением лица превратился в секс-бомбу замедленного действия. Или не замедленного? А очень даже скорого. Он бил наповал, сбивал с ног, топил в себе, не давая выбора, не позволяя сделать вдоха.        Минсок скручивается на кровати и думает, что мир сошёл с ума. И определённо и наверняка он двинулся по фазе следом. Хотя его собственный мир почему-то сжался до размеров Сехуна. Будто ничего в жизни не существовало. И если бы не загруженность, не сумасшедший график, Минсок бы самолично напросился бы на лечение к психиатру.        Он старается не думать о Сехуне, но тут как с белой обезьяной трюк не прокатывает. Он думает слишком много, слишком ярко, слишком… Да так, что приходится вновь плестись в душ, чтобы выплеснуть желание в горящем теле. Иначе не уснуть, а он устал так, что сил нет.        Минсок валится на кровать и засыпает мгновенно, не вытершись даже полотенцем. Покрывало впитывает лишнюю влагу и холодит разгорячённое тело. Сквозь сон он слышит какую-то возню рядом и переворачивается, надеясь вновь задремать, но резко открывает глаза от тихого: — Минсок…        Минсок напрягается и пытается понять сквозь опутавшую сознание полудрёму, приснился ли ему тихий шёпот или же он сошёл с ума окончательно. Говорят, сумасшествие именно так и начинается — со слуховых галлюцинаций. А вот и они, кажется, подкатили. Дожили. Минсок закрывает глаза и старается дышать один-два, один-два. Всегда помогает заснуть. Всегда, но не сейчас. — Минсок…        Губами по чувствительной шее, по кромке роста волос, по уху. Минсок распахивает глаза и испуганно поворачивается, чтобы удостовериться, что поход к психиатру откладывать не следует. Вслед за слуховыми крадутся визуальные галлюцинации. Последствие переутомления и недосыпа. — Я лучше сна, Минсок…        Минсок протягивает руку и касается тёплой мягкой кожи, хотя ожидал, что рука просто нырнёт в пустоту, потому что он просто безумец, измотавшийся от нагрузок. И либо Минсок окончательно свихнулся — и это последняя капля — чувствовать фантомное тепло, либо у него в постели лежит Сехун. — Боже, Сехун, какого ты… — выдыхает Минсок, когда Сехун приближается к его лицу, и в сумраке отчётливо видны тёмные глаза — чёрные дыры, затягивающие его на дно преисподней. — Просто Сехун, — перебивает его ехидный голос. — Не надо этого официоза.        Он нагло забирается сверху и придавливает своим весом. Минсоку приятно тяжело, но больше страшно. Он до сих пор уверен, что он безумец, и его галлюцинации приобрели колоссальные масштабы. Хотя мысль, что он просто бахнулся головой о плитку в ванной и лежит, истекая кровью в пустом номере, казалась более достоверной.        Сехун лежит с полуприкрытыми глазами, глубоко дышит, тревожа дыханием лицо Минсока, а потом легко касается губами линии челюсти, скулы, шеи, кадыка, яремной впадины и лишь потом припадает к губам. Минсок осторожно вплетает пальцы в волосы Сехуна и приоткрывает рот, срываясь с медленного поцелуя на яростный. Он слишком долго об этом мечтал.        Сехун не противится, наоборот, поддаётся, даёт перевернуть себя, уложить лопатками на прохладные простыни, прижать своим телом к постели. Минсок плывёт от происходящего, и сходит с ума окончательно, когда понимает, что под его пальцами только кожа. Кожа — и ничего больше.        Минсок губами прослеживает биение жизни в венах, дыханием рисует невидимые узоры, кончиками пальцев ведёт по изгибам, смотрит и не может насмотреться вдоволь. Ему мало. Он пьян и безумен, и даже если всё это слишком реалистичный сон или плод потери сознания, он не хочет приходить в себя.        Сехун податлив, разрешает всё, что вздумается Минсоку. От лёгких ласк затвердевших сосков до ощутимых укусов за мышцы шеи. Он и сам не отстаёт и выполняет своё желание — языком прослеживает пути от родинки к родинке, млеет от ответных ласк и едва слышно стонет, срываясь на протяжных выдохах.        Всё-таки Минсок тонет, точнее уже ушёл под воду, ещё сопротивляется, но готов отдаться воле водоворота, чтобы обрести некое сокровище, скрывающееся на дне. Сехун подготовился, знал, на что идёт, он запрокидывает голову и улыбается так, что сердце Минсока сбоит. Сехун умеет отдаваться, а Минсок умеет брать.        Всё же в бешеном ритме без этого никак. Чтобы не сойти с ума и не посадить здоровье, у них всех есть отношения, о которых не знают фанаты, а зачастую и одногруппники. Не до того всем. У каждого свои жизненные коллизии, но пока они в одной лодке, раскачивать её нет смысла.        Но Сехун не менее безумен, чем Минсок — он бесстрашно раскачивал,медленно, но уверенно теряющего равновесие Минсока. Он совершил то, что едва не случилось у них с Ханем. Только у Ханя ничего не вышло, в отличие от Сехуна, чтобы шипперы там себе не выдумывали. Сехун сбивчиво шепчет что-то, Минсок разбирает из всего потока звуков только своё имя и сходит с ума.        Движения томные, по телу скользят руки и горячее дыхание, влажно оседающие на коже. Сумрак стирает границы сегодня и завтра, выворачивает наизнанку, трогает пальцами безумия оголённые нервы. В голове молоточки выстукивают пульс жизни, Сехун становится дыханием, оглушённый происходящим не меньше Минсока.        Нужный темп под сбившееся дыхание. Это лучший танец, который они исполняют вместе. Переплетённые тела, сдвоенные движения, одни на двоих, зарождаясь вместе, они продолжают друг друга, дополняют, завершают. Это лучшее, что было с Минсоком. И виной тому О Сехун.        Его личный наркотик и смертельно-опасный водоворот. Минсоку страшно, потому что он не знает, что будет дальше, посмотрит ли в его сторону Сехун завтра, если всё происходящее — не сон. Ему волнительно, никто никогда ещё так не произносил его имя, что даже мысли путались.        Небо за окном, будто не выдержав напряжения, взрывается первой молнией, следом грохочет гром, проникая даже сквозь закрытые окна. По карнизу дробно стучат капли, растекаются по огромному стеклу, рядом с которым Минсок любит Сехуна, всё горячечнее льнущего к нему. — Минсок…        Сехун выгибается, притягивает тут же Минсока к себе, сжимая в себе на пике наслаждения, и Минсок срывается следом под очередную яркую вспышку молнии, разделившей небо ветвистым деревом. Сехун не разжимает сомкнутых на спине рук, держит крепко, не отпускает.        И Минсок, перестав возиться, опускает голову на вздымающуюся широкую грудь. За клеткой рёбер безумной птицей бьётся сердце. Сехун осторожно разжимает пальцы и перебирает влажные волосы Минсока, глядя за окно. Минсок приподнимается на локте и пытается прочитать мысли Сехуна по его лицу, но не уверен, что видит то, что хочет. — Сехун… — Я не пожалею, если ты это хочешь спросить, — голос Сехуна сиплый, но какой-то интимный. — Зачем? Потому что я устал сопротивляться водовороту под именем Ким Минсок. Я решил утонуть, раствориться.        Минсок открывает рот, чтобы что-то сказать, возмутиться, прочитать ненужные нравоучения для очищения совести, но спешно его захлопывает, клацая зубами и вглядываясь в лицо Сехуна. Он сказал водоворот? Господи… Можно поспорить, чей водоворот ещё опаснее.