Сандал сквозь призму дождя

      Сегодняшний день, ничем не отличавшийся от всех остальных, оставил какой-то тяжёлый осадок. Всё та же любимая работа, неразговорчивый рабочий материал, кофе и булочки в буфете — Молли привыкла к этому и обычно даже не замечала. Однако сегодня все эти мелочи, смехотворные и нелепые, раздражали её как никогда.       Морг. Унылый тусклый свет люминесцентных ламп. Отвратительный латте, который на неё опрокинул один из сотрудников. Трупы, трупы, трупы — пара естественных причин, одно убийство, два отравления, несчастный случай — холодные, тяжёлые, напоминающие не то старые манекены, не то загустевшее желе в кожаных мешках. И сейчас ещё дождь — будто и без того на душе не скребли кошки.       Молли упрямо нахохлилась, поднимая воротник пальто и шагая быстрее. Ей нужно скорее оказаться дома, заварить хороший чай, включить «Джейн Эйр», которую она нежно любила с детства, и оставить за дверью весь тот мрак, от которого она устала прятаться. Как же холодно.       Мимо неё прошла молодая пара, ведущая весело шлёпающую по лужам девочку в жёлтом дождевике, и Молли вспомнила про Рози. Плохая из неё крёстная мать. Джон и Шерлок только недавно вернулись в Лондон из Шерринфорда, и девушка понимала, что Ватсону нужно время, чтобы оправиться и перестать пугать ребёнка по ночам своими криками. Очевидно, что к помощи психолога он теперь обратится не скоро, а успокоительные, которые бы помогли человеку с посттравматическим синдромом, без рецепта не выпишут.       Надо было бы забрать у него малышку на какое-то время, но Молли и думать об этом сейчас не могла.       Пойти к Джону означало неминуемо встретиться с Шерлоком, с этим чёртовым экспериментатором, который разломал её на куски своим «Я люблю тебя», с этим проклятым детективом, от которого у неё всегда захватывало дух. Она не дышит вот уже семь лет, и сейчас грудная клетка сжалась настолько, что один взгляд пронзительно-ясных глаз задушит её раз и навсегда.       Она зайдёт к Джону на следующей неделе.       Молли на мгновение перехватила взгляд своего отражения в витрине книжного магазинчика и нахмурилась: из чёрного стекла, истекающего дождевой влагой, на неё смотрела забитая и грустная девушка с подрагивающими от холода губами, остервенело сжимающая зонт. Молли Хупер. Всего лишь Молли Хупер.       Всё равно. Скоро всё кончится, скоро она зайдёт домой и выпустит своего монстра из клетки, даст волю слезам и истерике — всему, всему, что прячется у неё между рёбер, там, где должно быть сердце, от которого по ощущениям ничего не осталось.       Заворачивая за угол, девушка раскрыла сумку и на ходу попыталась нашарить в ней ключи. Она неловко пыталась удержать зонт над головой и прислонилась к стене, прижимая ручку плечом и отчаянно пытаясь нащупать среди содержимого откуда-то довольно позвякивающую связку. Проклятье какое-то, ну она ведь уже почти их подцепила… Бедняжка, она чуть не выронила всё, что держала, когда над головой раздался чуть усталый баритон: — Позволь помочь.       Сильная рука из ниоткуда подхватила её зонт и приподняла над головой, открывая Молли бледное лицо и тёмные пряди волос, прилипшие ко лбу.       Проклятье. Ну что она такого сделала сегодня?       Молли настороженно взглянула на него и наконец выудила нужный ключ, поднимаясь по лестнице и подходя к двери. — Спасибо. Что ты здесь делаешь, Шерлок? — Я пришёл поговорить. Мы ведь ещё не виделись с того разговора… Молли так и замерла с ключом в замочной скважине. Он стоял совсем близко, такой знакомый и такой чужой, в своём неизменном пальто и синем шарфе, как будто ничего не случилось и ему снова нужна её помощь. В ней что-то вспыхнуло, и девушка, прислонившаяся было головой к дверной створке, вдруг развернулась к фигуре на ступенях. — Не виделись. Всё в порядке, Шерлок. Я всё понимаю.       Он нахмурился, а Молли открыла дверь и бросила через порог сумку с зонтом, снова разворачиваясь к Шерлоку: — Эвр. Эксперименты. Что-то ещё, Джон говорил. Всё в порядке, если ты пришёл просить прощения. А теперь уходи. — Я не уйду, — он покачал головой, а девушка вдруг заметила, какие тени залегли у него под глазами. — Мне нужно тебе всё объяснить. — Зачем? Ты постоянно в игре, Шерлок, и я в ней всегда была не в счёт. — Неправда. Ты значишь для меня гораздо больше всех остальных. Ты даже не представляешь, какое место заняла в той игре, в которую меня заставили играть.       Он говорил то, что ей хотелось бы услышать, не будь сейчас этого дождя, холода и её недовольства. Слушать этот голос, бархатистый до мурашек, да даже видеть его, пришедшего сюда и оправдывающегося перед ней, было худшей из зол. Молли устало прикрыла глаза: — Может быть, Шерлок. Правда, я сейчас не готова к этому разговору. Если хочешь, поговорим об этом позже, а сейчас иди домой. Я сегодня не в настроении принимать гостей.       Откуда в ней столько холода, как она такие слова-то умудрилась сказать? Нет, это всё усталость, раздражительность, недосып, может, она вообще уснула и ей снится этот дождь, порог её дома и Шерлок с его горящими глазами, опирающийся на перила. — Я не уйду, — повторил он, и Молли покачала головой, закрывая за собой дверь. Шерлок действительно остался и, насколько девушка могла судить, сидел на ступеньках, под самым краем навеса. Она уже переоделась и заварила чай, достала кассету и приготовилась провести вечер наедине с собой, когда решила проверить, внял ли её мучитель голосу рассудка. Увы — он был там же, где она оставила его. Даже через крохотный экран, на который выводилась камера слежения с крыльца, было видно, что он слабо подрагивает — не то от холода, не то от усталости. Нет, угробить его определённо не входило в её планы. — Шерлок, — тихо позвала его Молли, приоткрывая дверь, — идём сюда. Не ночевать же ты будешь под этим дождём.       Мужчина хмыкнул, но быстро поднялся и прошёл мимо хозяйки в дом, где снял пальто и осторожно повесил его на самый крайний крючок. Вода блестела в его отросших тёмных волосах, стекала по щекам, он слабо морщился и дрожал, и Молли машинально потянулась рукой к влажному лбу, проверяя, нет ли температуры. Лондон был на редкость промозглым местом, и простудиться мог каждый, тем более если к холоду добавлялся затяжной дождь…       Детектив замер, как собака в охотничьей стойке, и закрыл глаза, подаваясь ближе к тёплой ладони. Молли всегда пахла ромашкой, даже если всё вокруг неё источало едкий запах формальдегида, и теперь этот успокаивающий, домашний аромат трав вместе с теплом её кожи был чем-то совсем запредельным. В Чертогах мигом стало пугающе пусто, накатилась дурнота — следствие долгого ожидания под дождём и ещё более долгого бодрствования. — Шерлок, ты меня слышишь? Всё в порядке? — тихо шепнула Молли, осторожно наблюдая за странной реакцией друга. Тот медленно открыл глаза, и у девушки всё сжалось от того взгляда, которым её одарили. Не говоря больше ни слова, девушка опустила руку, мягко приобняла детектива за плечи, успокаивая себя тем, что его качает от слабости, и повела в гостиную.       Шерлок позволил довести его до кресла и вручить чай с ромашкой. Он спокойно держал в руках любимую кружку Молли с совёнком, время от времени отпивая из неё и снова оплетая пальцами. Молли уже подумывала о том, чтобы подмешать в новую порцию что-то снотворное, уж слишком он выглядел измученным, как мужчина резко заявил, впившись в неё взглядом: — Даже не думай о снотворном, Молли Хупер. И не обязательно смотреть на меня как на больного, я ещё не при смерти. Молли вспыхнула до корней волос и чуть громче нужного фыркнула, пряча улыбку в чашке чая. Неловкость, которую можно было резать ножом, рассыпалась от его обычной бестактности, и ей будто бы стало легче. — Как ты себя чувствуешь? Как Джон? Вам обоим, кажется, досталось. — Джон уже приходит в себя. Сейчас ему особенно дорого время, проведённое с дочерью, маленькая Ватсон не даёт ему скучать, — Шерлок улыбнулся, и Молли не могла не ответить ему тем же, хотя именно теперь она вдруг вспомнила, что Шерлок — крёстный отец Рози и тоже её по-своему любит. Правда, о себе он так ничего и не сказал, предпочитая сейчас смотреть на неё и баюкать в руках полупустую кружку.       Как всегда. Только о других, ни слова о себе — лишь бы не признать, что он тоже человек, которому страшно и больно, который прошёл через ад, если стоит доверять коротким жалящим фразам Джона в телефонной трубке… — Ты так и не ответил. И не говори, что всё в порядке, потому что я вижу, что ты не спишь, — неожиданно для себя заговорила Молли, с каким-то отчаянием глядя на сидевшего напротив Шерлока, — Не спишь, не ешь и по-прежнему как на шахматной доске, ловишь каждый шорох. — Я плохо влияю на вас с Джоном, вы начинаете думать, — знакомая усмешка, призванная обмануть её, показать, что её обладатель - совсем прежний эгоист и социопат, бросающийся словами как дротиками, иронически изогнутая бровь. Напрасный труд. Молли сжала губы: — Шерлок, твои плечи. Они страшно напряжены. Даже сейчас, когда ты в тепле и держишь чашку с совёнком. Про круги под глазами я вообще молчу: если верить байкам Джона, ты можешь не спать по двое суток, а теперь…       Она замолчала, резко всё осознав. Прошло всего семь дней с момента его возвращения в Лондон, а он всё ещё взвинчен, дрожит от напряжения, тронь — и взорвётся, рассыпавшись на тысячу осколков. Неделя в Лондоне, семь бессонных ночей. Хупер смотрела на тонкие бледные пальцы, сжимающие совёнка под самые крылья, и слушала о Шерринфорде, Майкрофте и его плане, о бомбе на Бейкер-Стрит, проникновении на остров. Она не видела ничего, кроме еле заметной дрожи, когда знакомый баритон рассказывал ей про Эвр, девочку в самолёте и кровь на стеклянных стенах.       Она подняла глаза лишь когда спокойный голос сорвался. Шерлок закрыл глаза, отставил на столик чашку и заходил по комнате, меряя взглядом каждый предмет. Что-то творилось в этой голове, что-то заставляло его нервничать, и Молли не представляла, что это могло бы быть, чтобы Шерлок почти что терял контроль при одном воспоминании об этом. — Шерлок, если сложно — не рассказывай, всё в порядке, — сбивчиво заговорила она, пытаясь успокоить его и поднимаясь с кресла, когда мужчина вдруг остановился и в два шага пересёк комнату, возвращаясь к ней. — Снова и снова, — его голос, тихий и раскатистый, звучал у неё над ухом, — те, кто мне дорог, подвергаются опасности. Снова и снова эмоциональный контекст рушит чьи-то жизни. Сантименты — вот что убивает людей. Не пуля, не бомба, не яд и не петля. Только одно. Проклятые сантименты. Сначала миссис Хадсон, потом Джон, теперь ты. Мне стоило тогда прыгать по-настоящему.       Он приставил палец к её губам, зная, что она начнёт возражать: — Если бы я играл по правилам, в твоей квартире не оказалось бы бомб Эвр, и то, что я бы сказал тебе и только тебе, не стало бы для тебя вопросом жизни и смерти. Тебе бы не пришлось говорить то, что моя сестра написала на крышке гроба для Молли Хупер. Уже за это меня стоило бы сбросить с крыши Бартса.       Молли вдохнула. А потом ещё раз. Губы дрожали, ладони резко вспотели, голова отказывалась соображать.       Это всё какая-то игра или очередной эксперимент, а может быть, у неё слуховые галлюцинации, ведь она сейчас услышала… нет, нельзя об этом думать, нельзя, она ослышалась, это неправда… То, что он сказал бы только ей… — Видишь ли, Молли, — произнёс Шерлок, интерпретируя молчание и испуганный взгляд как сигнал для продолжения, — весь мир знает о том, что Джон Ватсон — моё слабое место. Он смирился с участью блоггера, который регулярно попадает в передряги благодаря плохому знакомству со мной. Но Эвр пошла дальше. Она заглянула в самое сердце и нашла слабость, в существовании которой я стремился всех разуверить. Самую главную слабость. Ту, от которой я предпочёл бы отказаться, лишь бы сохранить её в безопасности.       Откуда взялись слёзы? Нельзя было плакать при нём, нельзя было верить, она уже отказалась от этих грёз, тогда почему его пальцы скользнули по её щекам, стирая две влажные дорожки?       Молли часто гадала, каково это — обнимать Шерлока. Реальность оказалась лучше самых смелых и самых глупых надежд. Теплые руки мягко приобняли её, слегка поглаживая по спине, и запах сандала и цитрусов, стократ усиленный дождём, отражающийся от его волос и кожи, успокаивал лучше любой ромашки. Любимый голос шептал что-то на ухо, и в потоке слов, которые девушка едва ли разбирала, она вдруг услышала: — Если бы я только мог… Если бы мог, как тогда, исключить все сантименты… Поздно, слишком поздно. Я слишком люблю тебя, Молли Хупер, чтобы спасти тебя от себя самого. ***        «Смотреть на него доставляло мне глубокую радость — волнующую и вместе с тем мучительную, драгоценную, как золото без примеси, но таящую в себе острую боль. Удовольствие, подобное тому, какое должен испытывать погибающий от жажды человек, который знает, что колодец, к которому он подполз, отравлен, но все же пьет божественную влагу жадными глотками…»       Молли улыбнулась, закрывая книгу. Тот, на которого она всегда смотрела, был совсем рядом.       В комнате раздавался лёгкий аромат сандала.