***
Утро встретило О’Доран как никогда приветливо: спину не ломило от неудобного кресла, рука, обычно использующаяся в качестве подушки, не затекла. На прикроватной тумбочке с ее стороны стоял чуть поостывший кофе. Она пыталась убедить себя — в очередной раз — что это всего лишь смена места сна, а вовсе не влияние близости Габриэля. Она пыталась убедить себя — снова и снова прокручивая этот момент в голове — что кофе в постель — всего лишь благодарность и ничего более. Именно поэтому, стоило Мойре столкнуться с Габриэлем на кухне, она смогла выдать только одну фразу, не узнавая свой голос со стороны: хрипловатый, неуверенный и… сомневающийся. — Давай не будем превращать это в привычку. Конечно, они не будут. Просто каждый последующий день Мойра, к ее собственному удивлению, спеша закончить очередное исследование, будет, стуча каблуками туфель по паркету, оказываться около двери с металлической табличкой «Г. Рейес» и, неспешно, нерешительно, входить внутрь, кидая взгляд на ждущего ее командира Blackwatch. Он будет молча кивать, после чего выжидать ту пару секунд, которая понадобится Мойре О’Доран чтобы стянуть с хрупких плеч белый халат. Ещё через полминуты Рейес услышит скрип старой кровати, выражающей свое недовольство дополнительным весом второго человека. Она убедила себя, что это — ее прямая обязанность как лечащего врача — убедиться в том, что для своего начальника — а прежде всего пациента — она сделала все, что смогла. Он убедил себя, что на войне с собственным телом и разумом хороши все средства. Пускай они и заключаются в неловкой дележке постели с гонимой всеми Мойрой О’Доран. И эта дурная привычка будет преследовать их даже тогда, когда передозировка станет считаться нормой ради достижения их общей цели, когда на место Габриэля Рэйеса, придет жаждущей мести Жнец, когда Blackwatch прекратит свое существование и все остальные его члены разбредутся по разным уголкам мира, стараясь стереть свои воспоминания о том, что они хоть когда-либо были причастны к тому, что делало подразделение Overwatch, так же легко, будто это слова на песке. Жнец — но для нее всегда немного ласково, а иногда и надменно — Габриэль — одним словом, одним движением руки поманит Мойру к себе. А она будет его ждать.Часть 1
5 июня 2018 г. в 23:17
Изначально Мойре О’Доран казалось, что это было хорошей идеей — вступить в Blackwatch с их почти бесконечным теневым финансированием благодаря Overwatch и Габриэлю Рейесу. Она думала, что хоть здесь сможет посвятить всю себя восстановлению своего доброго имени в полном одиночестве, пускай ее компанией поначалу и были полупустые склянки.
Но через пару недель к ней заявился он — Габриэль — и известил Мойру о своем желании стать подопытным кроликом, коих пало жертвой экспериментов О’Доран немало на тот момент.
Однако она поняла сразу, что Рейес — не просто подопытный кролик, и уж точно не тот, которого можно будет просто заменить или оставить умирать.
Бывший глава Overwatch. Суперсолдат. Человек, для которого месть впиталась под кожу, проникая в вены, настолько сильно, насколько в Мойре бурлила жажда научных открытий.
Он был ее билетом в дивный новый мир, который они вдвоем могли бы создать.
Возможно, ей следовало бы тщательнее высчитать нужную дозу, но усталость из-за непрерывной двухнедельной работы, от которой слипались глаза, в конечном счете, победила, и ошибка в расчетах не заставила себя ждать.
В последнюю пару дней эксперименты давали отрицательные результаты, а Габриэль выглядел плохо, очень плохо, как бы сказал сам Рейес (Мойре не позволили бы этические соображения так выражаться — хотя бы при исполнении служебных обязанностей) — дерьмово. Его некогда смуглая кожа превратилась в мертвенно-бледную, неестественную… неживую. Это в равной мере пугало и воодушевляло Мойру, которая не могла и думать о возможности очередного фиаско.
Поэтому под вечер на подносе стояла еще одна доза сыворотки, которая должна была сделать Рейеса ее новым богом.
Возможно, ему не стоило соглашаться на, без сомнения, заманчивое предложение ученой со скандальной репутацией, но желание быть лучше Джека Моррисона во всем оказалось гораздо сильнее здравого смысла.
Несмотря на это после второй порции Габриэлю стало еще хуже — почти полный день пребывая в бреду, под вечер он не смог встать с постели даже для того, чтобы принять пищу самостоятельно. Именно поэтому, Мойре пришлось прийти к нему самой и, обложив подушками, помочь ему сесть на промокшей от пота постели и употребить порцию жареного цыпленка, будто нянька, которой она никогда не вызывалась быть.
Но о том, что произошедшее с Рейесом было ее виной, Мойра старалась не думать.
После недолгого ужина она дала ему убойную дозу седативного препарата, который обычному человеку должен был снять постоянную ноющую боль в мышцах и успокоить утомленный после постоянного напряжения организм. Хотя Мойра была уже не уверена в том, что Рейес все ещё им был. И, тем не менее, О’Доран решила, что так будет лучше — она оставит его таким до утра, а если же его состояние не улучшится, то придётся прибегнуть к другим… методам. И вернуться в строй было в интересах самого Рейеса — некоторые способы Мойры лучше оставить нетронутыми.
Мойра едва ли заботливо вернула его постель в привычное состояние, дежурно заправила нагло выглянувшую из-под матраса простынь и посмотрела на задремавшего под действием препарата Рейеса. Она остановила взгляд на его прикрытых глазах: вся сложившаяся картина отсылала ее к далекому прошлому, когда она, будучи молодой рядовой медсестрой, работала в госпитале и проводила свои (иногда бесчеловечные) опыты на ничего не знающих раненных солдатах. Они точно так же, как Габриэль сейчас, закрывали глаза и засыпали, казавшись чересчур умиротворенными, чтобы быть живыми.
Вот только они — в отличие от Рейеса — засыпали уже навсегда.
О’Доран наклонилась к запыленной прикроватной тумбочке, чтобы забрать поднос со шприцом и едва съеденным цыпленком, прежде чем уйти, как услышала чей-то голос. Он казался надтреснутым, глухим, изможденным, чтобы быть голосом начальника, но по грубоватой усмешке Мойра поняла, что это был он.
— Я ведь сдохну здесь, правда?
Мойра раньше никогда не видела Рейеса таким разбитым, таким… жалким. Его опухшие глаза и мертвенно-бледная кожа свидетельствовали о том, в каком шатком положении он находится. У О’Доран на языке крутилось множество фраз от «я тебе не позволю» до «если все пойдет не по плану, то ты умрешь». Но какова была вероятность того, что ее исследования соответствовали действительности? Что конкретно она могла ему сказать, когда сама не знала точного ответа?
— Ты и без меня знал, что за все нужно платить, — в ее тонких пальцах сверкнул металл вилки, когда она уложила ее на полупустую тарелку. — И, позволь мне напомнить, ты предложил это сам, а я лишь согласилась. Недостаточно стойкие не смогут стать будущим всего человечества, Рейес. Каждый из нас должен принести жертву ради науки.
Но он справится.
Несмотря на вколотый Мойрой седативный препарат, похоже, что у Габриэля сна не было ни в одном глазу: его руки беспорядочно заскользили по простыни, он постарался перевернуться на спину и практически зарычал от того, какой острой болью отозвались мышцы во всем теле при малейшей попытке изменить положение тела.
О’Доран постаралась остаться безучастной к режущим ухо стонам, решив для себя, что сделала для своего начальника — а прежде всего пациента — все, что могла. Теперь осталось лишь дождаться реакции организма на принятые медикаменты. Однако когда она попыталась во второй раз подобрать злосчастный поднос, ее резко схватили за запястье, из-за чего пустующий стакан покатился по гладкой поверхности подноса и упал на пол, но не разбился.
— Останься, — сглотнул Рэйес, держа Мойру так крепко, будто она действительно была его спасательным кругом. Его взгляд, почти умоляющий, встретился с ее, холодным, но медленно оттаивающим под напором измученного начальника.
Мойра только через минуту осознала, как сильно Габриэль этого хотел, раз нашел в себе силы приподняться и, игнорируя ломоту во всем теле, остановить ее одним словом и крепкой хваткой. Был ли это приказ? Крик о помощи? Дружеская просьба? Хотя умеет ли Габриэль вообще просить? Мойра не знала ответа ни на один из этих вопросов.
Но точно она знала одно — если сейчас она уйдет, то все будет потеряно. Для них обоих.
Мойра потратила некоторое время на то, чтобы обойти весьма спартанскую кровать начальника и, оказавшись у незанятой половины, протянуть к постели ладонь, касаясь ее, словно сомневаясь в ее безопасности. Небрежно откинув свой халат на край стоящего у стены дивана, О’Доран с почти счастливой улыбкой избавилась от туфель, натиравших ей пальцы. Одним движением, подобрав под себя ноги, она оказалась на кровати рядом с Рейесом и уставилась в обветшалый потолок.
Она уже очень долгое время не находилась с кем-либо вот так. В сумерках, встреченных в лаборатории, Мойра забыла, какова по размерам типичная двуспальная кровать; каково это находиться с человеком рядом на расстоянии вытянутой руки не только для того, чтобы ввести спасительную инъекцию или сдать кропотливо выверенный отчёт с опозданием в пару дней.
В этой обстановке О’Доран чувствовала себя глупо и неуютно: было в этом что-то неприлично интимное — слышать чужое сбитое дыхание, разрывающее тишину; ощущать, лишь догадываясь, но не видеть, как быстро вздымается грудь собственного начальника. Мойра даже умудрилась представить, какие слухи разнесет Маккри, если кто-нибудь передаст ему то, что она — самое обидное — в прямом смысле спала с Габриэлем на одной кровати.
К тому времени, как уставшую О’Доран начало клонить в желанный сон, краем уха она расслышала успокоившееся дыхание Рейеса. Едва дыша сама, чтобы не разбудить не успевшего толком заснуть Габриэля, Мойра приподнялась на локтях, чтобы посмотреть на своего пациента, прежде чем самой отправиться на покой: глаза были плотно закрыты, дыхание ровное, пульс… чуть выше нормы. Наконец препарат сработал и, как надеялась Мойра, теперь он обеспечит начальнику хотя бы одну спокойную ночь.
Долго сопротивляться сну О’Доран не стала — слишком много она проводила времени наедине с наукой, частенько дремля на жестком — как шутили ребята из Blackwatch — «пыточном» кресле. Кровать в ее понимании была невиданной роскошью.
После многих часов бодрствования сон принял ее в свои объятия более чем гостеприимно, поэтому как чужие пальцы переплелись с ее собственными, Мойра уже не почувствовала.