Цвет настроения серый

И грянул гром. Темные тучи, почти с самого утра висевшие над деревней, разразились, наконец, дождем. Хотя нет, ливнем. Селение отдалось власти природы, позволяя смочить уставшую от бесконечной жары землю, стосковавшиеся по влаге деревья и травы. И снова гром. Серая пелена дождя скрыла из вида скалу с суровыми лицами Хокаге, наблюдающими за деревней хмурыми пустыми глазами. И я осталась наедине со своими мыслями. Одна. Знаете, в самостоятельной жизни, как и везде, есть свои плюсы и минусы. Называть все я, конечно, не буду, это займет слишком много времени. Основной минус — это дела, которые сами собой не сделаются. Теплый ужин не встретит тебя вечером на кухне, если ты его не приготовишь, а квартира потонет в пыли, если ты ее не приберешь. Да, это муторно и лениво разгребать бесконечные завалы, но все-таки стоит плюсов одиночного проживания. И самый главный из них-предоставленность самой себе. Я могу не волноваться, что сейчас зайдет мама и заставит меня идти сметать воду с крыльца, или папа своим грузным покашливанием в клочья порвет немного отчужденную, но при этом интимную атмосферу. Я могу сидеть у окна не боясь, что кто-то помешает моему ходу мыслей. Без других людей, таким настроением, атмосферой, наполняется вся квартира. Задумчивой, неторопливой. Мне, как человеку, которого судьба направила в шиноби, описывать чувства весьма сложно. Хотя… Люди ведь хорошо понимают цвета? Тогда, я бы назвала такое настроение серым. Ни хорошее, ни плохое. Простое до ужаса, без эмоций. Я прижалась щекой к холодному стеклу, вокруг расползлось мутное облачко. Кружка с дымящимся какао резко контрастировала с ледяной поверхностью окна, по телу пробежали мурашки. На миг показалось, что эта ярко-красная кружка у меня в руках — единственное цветное пятно во всем мире. Тусклая серая улица с веселым звоном капель по черепице, любимый серый плед, серая квартира, в которой предварительно выключен свет. Все серое. Так напоминает его… Он тоже всегда серый, но это мало кто замечает. А если и замечает, то думает, что показалось. Почему-то никто не считает, что такой человек может быть серым. Не вяжется его показное равнодушие, доброта и улыбка, одними глазами — такая родная, с его цветом. Но он такой, какой он есть. У него серые волосы. Раньше я, как и Наруто, думала, что они седые, и мы много над этим смеялись. Но нет. На одной из миссий ему пришлось нести бабушку: добрую-добрую и очень болтливую. Ее голова опустилась на его широкое плечо. Вот тогда-то я и увидела. Его серебристые волосы, блестящие, почти белые в лучах янтарного солнца, не могут встать в сравнение с тусклыми и сухими, как солома, старческими. Они невероятно мягкие и послушные, и, как выяснилось, из них очень удобно плести косички. В тот момент, когда после долгой борьбы, он с вздохом разрешил, я наслаждалась возможностью прикасаться к нему просто так, потому что можно, а не из-за очередной саднящей раны, после которой на его теле обязательно останется след. Его дым от сигареты тоже серый. Я узнала что он курит совершенно случайно. На той миссии мы сопровождали караван. Заказчики оказались очень богатыми и очень капризными людьми (как это обычно и бывает). Единственное, чем окупились наши страдания от их нескончаемых требований, так это индивидуальным фургоном для каждого сопровождающего. Они были действительно богаты. Тогда, поздним вечером на привале, он тихо извинился и ушел за дальний фургон. «По делам, » — подумала я и вернулась к разговору. Но его не было минуту, две, четыре. В фургон он точно не заходил, было бы слышен глухой хлопок двери. И я забеспокоилась, поэтому пошла за ним. Чакру свою, на всякий случай, скрыла. Мало ли, что увижу, так он хоть об этом не узнает, а я никому не расскажу. Обойдя фургон, я осторожно заглянула за угол и увидела дым, красиво высвечивающмйся на фоне луны. «Пожар!» — было моей первой мыслью, но вдруг стал уловим тонкий, терпкий, чуть горьковатый аромат табака. Как потом рассказал мне Шикамару, учитель начал курить сразу после смерти Асумы —сенсея, также как и он сам. Представляете? Мы знаем о своем сенсее меньше, чем ученики других команд… Забавно, не правда ли? Нет. И его мечты… Почти каждый второй ребенок в академии мечтает стать Хокаге. А он, пусть пока и официально неназначенный на эту должность, уже мечтает поскорее передать пост Наруто. Вообще, он мечтает быть со своими старыми друзьями. Видеть их, общаться, улыбаться вместе с ними. Но немного жутко думать о том, каким способом он должен воссоединиться вместе с ними. Да, его мечты тоже серые. Иногда мне очень хочется подойти к нему, обнять и сказать, настолько ласково, насколько я только смогу: «Ты не один. Мы вместе с тобой. Я рядом.» Уж больно он мрачен. Громыхнуло, заставив меня вздрогнуть. Дождь полил с новой силой. Мокрая пелена гуще заволокла грузные каменные дома, оставляя на обзор лишь узкую улочку прямо под окном. Тусклые цветные вывески разнообразных магазинчиков были единственным источником света на блеклых улицах. Я подняла глаза к небу. Но от минусов внешнего влияния не избавишься. Чуткий слух ниндзя легко улавливает любой шорох, о гулком шлепание можно и не говорить. Взглянув вниз я увидела размытую в каплях дождя фигуру. Сутулые плечи, опущенная голова. И до боли знакомая, но все равно такая неизвестная аура. На секунду показалось, что человек вот-вот рухнет на землю, я даже чуть наклонилось в порыве, будто хотела поймать. Но бледные пряди резко метнулись вверх и я удивленно замерла. Чарующие, темно-серые, как тьма ночи, глаза глядели куда-то в бескрайнее небо, словно искали ответ. Но я-то знаю, что он действительно ищет ответ. Он хочет, чтобы ему ответили. Он думал, что никто его здесь не держит. Наивный. Какой же он все-таки идиот. Не медля ни секунды я вскочила с нагретого места. Ледяной пол отдал резким холодом, но тогда меня это не волновало. Едва не поскользнувшись сбежала с лестницы, снова устремилась по коридору. И думала: «Только бы успеть!» В чем есть, босиком, прямо в легкой хлопковой пижаме, я выскочила на улицу, неосторожно толкнув дверь. — Какаши-сенсей! Как раз вовремя. Он стоял напротив моей двери, удивленно смотрел. Не ожидал что кто-то вырвет его из мрачных, почти суицидальных мыслей. — Здравствуй, Сакура, — он ответил таким спокойным, невероятно гулким голосом, приправленным, на удивление, искренней улыбкой. Опять, одними глазами. «Чему он улыбается?» — изумленно думала я, наблюдая за устремленным на меня взглядом, но я не спросила. — Вы зачем под дождем ходите? Заболеете еще! Заходите скорее! — крикнула я ему сквозь гул дождя. — Нет, не стоит. Меня это выбесило. Эмоции вышли запретным для других, но вполне привычным для меня способом. — Стоит! — красноречивая тонкая трещина, выразила мое мнение о нем без лишних слов. Какаши немного помялся на месте, устало вздохнул и, наконец, сдался. — Ладно. Шлепая мокрыми сандалями, он лениво прошел мимо меня в коридор, по пути скинув обувь. За ним тянулась дорожка мокрых следов. Я догнала его уже в гостиной. — Снимайте жилет, водолазку… — Волдолазка сухая, — со вздохом перебил он меня, стягивая с плеч темную от воды ткань. Я уже хотела продолжить, но Какаши снова меня опередил. — Я больше ничего снимать не буду, — его выразительный настойчивый взгляд утягивал за собой, в ослепительную черную бездну. Я бы стлалась под его ногами, лишь бы он смотрел на меня, хоть так. На пару секунд наступила тишина, в которой мы лишь упрямо смотрели друг на друга. — Ладно, — ответила я и умчалась на кухню. Две яркие кружки с крепким черным чаем, чуть переслащенным, с лимоном. И одна из них предназначена для любимого человека. Эта мысль согревала сердце лучше любого чая, шарфа или любой другой, даже самой теплой вещи. Ведь он горячее, именно горячее. Ничто не сравнится с теплотой его крепкого тела, слов похвалы, его мрачной души или сердца, плотно покрытого шрамами. Однако знание, что вместе быть мы, скорее всего, не сможем, покрывало это тепло непробиваемой ледяной коркой. Но при виде его пепельной шевелюры, всегда растрепанной, или знакомого прищура в улыбке, любой холод уходит на второй план. Когда я вошла в гостинную, он сидел на диване, аккуратно, на самом краю. Я снова вздохнула, наблюдая за срывающимися с его одежды, стекающими с волос каплями. — Сядьте нормально, — на мои слова он лишь поднял глаза, с места не сдвинулся. Ну почему я все время влюбляюсь в упрямых ослов?! Переместив кружки в одну руку, свободной толкнула в грудь, не забыв про чакру, поэтому его легко откинуло вглубь дивана. Под вопрошающим взглядом, я протянула кружку. — Вот, вам нужно согреться, пейте, — и заметив скептически поднятую бровь, продолжила. — Я не смотрю. Какаши забрал чай, и я тут же развернулась, устроившись поудобнее на диване, затылком к нему. Он тихо хмыкнул, а затем я почувствовала легкое ворочанье рядом с собой. И все затихло. Мы молча сидели друг к другу спиной, попивая чай, не врываясь в наши мысли, крошечные мирки. Он думал о своем, а я о своем. Ну… я думала о нем, как и до этого. Говорят, мысли материальны. Может, кто-то свыше услышал мои мысли и теперь, пожалуйста, Какаши рядом со мной! Сидел. А если очень-очень подумать, он на меня и посмотрит по-другому? Захочется ли ему ко мне прикоснуться? Я не успела додумать, потому что почувствовала прикосновение мокрого и холодного к своей спине. Тяжелого, мокрого и холодного. Осознание едва не выронило кружку из моих рук. — Ка… Сзади послышалось тихое «спасибо». — Но зачем? — этот вопрос совсем сбил меня с толку. — Что зачем? — Зачем ты позвала меня? — сказать, что я удивилась, значит ничего не сказать. Его голова чуть склонена, лицо было без маски, и боковым зрением я видела гладко выбритые высокие скулы. Странные вопросы вывели меня из строя, ведь я совершенно не знала как на них ответить. — Ну, — неуверенно начала я. — Вы же сами учили, что нужно помогать своим товарищам, а под дождем можно легко заболеть… — Простудиться — не страшно для шиноби, об этом мало кто печется, — грустная правда, с этим ничего не поделаешь. В госпитале много раненых людей и с миссий ежедневно пребывает еще больше, поэтому мелким болезням внимания не уделяют. Увы, часто из них развиваются более сложные, страшные, и иногда слишком поздно что-нибудь предпринимать. — С пяти лет никто не заботился о том, чтобы я не простудился, — я затаила дыхание. — Хотя это, на самом деле, достаточно приятно… И сейчас, почему именно ты? — он звучал так, будто задавал вопрос сам себе, а я молча уставилась в стену перед собой, прокручивая в голове возможные ответы. Сказать ему? — Знаешь, я тут думаю, — я испугалась. Что он мог там надумать? Навоображал наверняка что-нибудь из-за моего молчания и теперь скажет что-нибудь… такое-никакое, или еще хуже — уйдет. — Должно ли быть стыдно за любовь, которая не одобряется обществом? …Что? Я замерла, вслушиваясь во внезапную тишину, чувствуя, как напрягся Какаши. Капли хаотично и неожиданно громко барабанили по окнам и крыше. Неужели не показалось? Он действительно это сказал? «Ответь, ответь!» — крутилось у меня в голове. Нутро сошло с ума от странного поведения, не соответствующего молчаливому сенсею вопроса. «Ты же знаешь ответ!» — Если… — сглотнула, -если любовь настоящая, то она пройдет через все. Даже через негодование окружающих, — я замолчала прислушиваясь к равномерному дыханию Какаши за спиной. Такой теплый (пусть мокрый!) и такой близкий, его объятья для меня дороже всех недовольных выкриков. — И если человек это понимает, ему все равно на мнение других, для него существует только его возлюбленный. Снова повисла тишина. Не знаю как для сенсея, но меня она окутала темной тучей неловкости, заставляя уже жалеть о моей откровенности. Однако тихий голос Какаши умело вывел меня из транса. — Значит, моя любовь настоящая? Сердце пропустило удар, отчаянно затрепахалось в груди, словно птица в закрытой клетке. Любовь… Он любит! Но кого? Спросить? Может, расстроюсь, вряд ли это я… но. Вопрос. Этот странный, необычный и совершенно не подходящий. Ох, неужели?.. — Кого? — голос предательски надломился и задрожал. Чертыхнулась трижды про себя. — Тебя. Быть не может. Молчание затянулось. — Так значит мне все-таки должно быть стыдно? — грустно усмехнулся он, вертя кружку в руках и глядя на остатаки чая, переливающиеся на дне кружки вместе с треугольничком лимона. Не могу поверить! Он что, говорит взаправду? -Вы говорите серьезно? — Серьезней некуда, — снова усмехается он. — Но я не хочу чтобы тебя это тяготило, Сакура. Просто чтобы ты знала… И он продолжал говорить что-то в не скрытое оправдание, все также опираясь на мою спину. Кружки уже стояли на столе, а я торопливо искала, искала, пока наконец не наткуналась на островок тепла на холодной тканевой обивке. — Какаши, Какаши, — трепетно шептала я, сильнее сжимая его ладонь в перчатке, словно он вот-вот растворится в воздухе. — Не нужно. Не стоит. — Почему? — хрипло спросил он. — Потому что я тоже. Тоже люблю тебя. В ответ Какаши лишь сжал мою ладонь. Вы можете говорить сколько угодно о том, что это неправильно. Учитель и ученица, разница в возрасте… Плевать. Мне плевать, ему плевать. Вы можете говорить, что это лишь игра гормонов, временное влечение на фоне долгого отсутствия отношений. Тогда как? Как вы объясните, что таким же серым дождливым вечером, в такой же темной серой квартире, два года спустя его скомканого, но тем не менее нежного признания и моего скромного, но твердого ответа, мы сидим на диване. Уже не спиной друг к другу, а в обнимку. Я сижу, опираясь на его широкую грудь, мощные руки аккуратно и привычно ласково обвивают мои плечи. Сверху накинут тот самый, наш любимый серый плед, согревая уже нас обоих. Свет также выключен, капли бегло барабанят по стеклу и плотная туманная дымка застилает крыши деревни. Мне жарко, но из этого тепла совершенно не хочется выбираться. Не хочется разрывать плотное кольцо его объятий, разрушать нашу семейную идиллию. В руках по-прежнему две ярко-красные кружки: с черным чаем, чуть переслащенным, с лимоном. Но мир уже не такой серый: он кажется более теплым, насыщенным и ярким, когда я чувствую его дыхание и трепетные поцелуи в шею. Я смеюсь, а он лишь крепче прижимает к себе. А на моем пальце, тысячью блесток сияет изумрудный кристалл на серебристом кольце. И скоро, два золотистых колечка навсегда и всем докажут, что мы любим. И любим по-настоящему.