Главное - хорошее звучание.

В студии нет окна, чтобы увидеть, как на улицу опускается густой мрак. Так же в студии нет и часов, а наручных Юнги не носит принципиально. Ограниченность времени и лишние об этом напоминания угнетают, отвлекают, сбивают с мысли… Ладно, ему просто западло таскать подобные девайсы, когда есть старый, верный, не малость подбитый айфон. Ну, и золотой макнэ под боком, который заботливо притаскивал ровно в 10 PM горячий латте для старшего, лишая последнего необходимости наблюдать за временем и полностью отдавать себя дедлайну на растерзание. Или прокрастинации, тут уж когда как. Казалось бы, какая забота от этого мелкого паршивца, что только издеваться над старшими может, слишком хорош во всём и зная себе цену не стесняется указывать на промахи остальным мемберам? Можно сказать, Юнги просто везунчик. Если говорить по правде, умелый манипулятор, паразитирующий на чужом чувстве собственной значимости, которое он в Чонгуке частенько попинывает, заставляя макнэ агрессивно желать внимания старшего. Кажется, это немного выходит из-под контроля рэпера, потому что запросы малыша с каждым разом становились всё более… неадекватными. «Можно посидеть с тобой в студии, хён?» «Закажем ужин сюда, хён? Ты заплатишь за меня?» «Сыграй со мной в приставку, хён?» «Поцелуй меня, хён?» «Можно я посплю с тобой сегодня?» Очаровательный маленький засранец. Юнги отвлекся от прослушивания свежеиспеченной песни в наушниках, пока лишь в собственном корявом исполнении, что знатно резало по чувствительным ушкам и располагало к самоиронии как нельзя лучше. Последние два вопроса застали Юнги врасплох, но он, кажется, тоже пропитался какой-то особой чарующей магией макнэ, поддаваясь даже на самые странные его просьбы. Но если поцелуй он ещё как-то мог оправдать, гормоны там, любознательность, переходный возраст, то второе он вообще не понимал, сколько не пытался. И всё же с того вечера он спал с младшим (иногда), и целовался (иногда), но не пересекал черту, и в простом сне находя что-то слишком интимное. К тому же, Чонгук ещё совсем ребёнок, и в его семнадцать как-то уж больно активно он домогался до своего хёна, на взгляд самого хёна. В том возрасте Юнги вообще о подобных вещах не думал, потому что его волновали проблемы поважнее половой активности, а вот у Чонгука будто других забот и не существует. Вопросы об ориентации не волновали ни старшего, ни Чонгука. По крайней мере, они никогда этого не обсуждали… Как и всё остальное, что между ними происходило. Всё шло своим чередом, будто происходящее — абсолютно нормально для обоих и не вызывает вообще никаких вопросов, а остальные предпочитают игнорировать их отношения, ведь в конце-концов, у каждого должна быть личная жизнь, даже если она такая странная и не совсем вписывается в чужие понятия о морали. Даже Джин, который волей случая делил комнату с Юнги, предпочитал не лезть в это болото, почти ежедневно просыпаясь в компании не одного, а двоих потных парней, к тому же ещё и тесно жмущихся друг к другу. Время близится к десяти, и Юнги проваливается в зыбкий сон, когда его собственный голос стихает в наушниках. Так и не дождавшись визита Чонгука, он лишь конвульсивно дергает рукой от тихого скрипа двери, но не просыпается, свешивая ногу с дивана. Сперва в дверном проеме показывается белый кроссовок, а затем и его обладатель, неловко вваливающийся в помещение с горячими стаканами в руках. Вообще, до общежития он нёс их в удобной подставке, но пока разувался, удивительно мрачный Чимин выплыл из их общей комнаты и под непонятным Чонгуку предлогом пытался отнять добычу из старбакса у младшенького, за что был затолкан обратно в комнату с одной подставкой и оставлен «подумать о своём поведении» в полном одиночестве. Не то чтобы до стычки Чонгук собирался проводить время с прилипчивым хёном, но лишний раз подразнить того он возможности упустить не мог. Юнги тихо сопит с закрытыми глазами, когда Чонгук смотрит в его сторону и ставит кофе рядом с оборудованием для записи. Он осматривает рабочее место старшего товарища и с решительностью плюхается в чужое кресло, пододвигаясь ближе к приборной панели. Когда ещё получится осмотреть здесь всё, и, главное, потыкать? Если Юнги проснётся, наверняка пинками выгонит Чона за дверь и никогда больше не пустит. Но Чонгук на то и Чонгук, риск для него вполне обычное дело, да и свой грешок он как-нибудь позже сможет замолить у хладнокровного принца. Наверняка. Загребущие руки сами тянутся к мышке, пробуждая рабочий ноутбук Юнги, где всё ещё выделен аудиофайл с шаблонным названием, но Чонгук почти уверен, что это черновик их новой песни. Беспокойно озираясь на спящего, Чон закусывает губу и всё же тянет на уши дорогую аппаратуру, в один клик включая проигрыватель, о чём почти сразу жалеет. Знакомый, чуть осипший голос не то поёт, не то зачитывает строки, явно не под него заточенные. Он хрипит и надрывается на высоких нотах, и песню не спасает даже автотюн, но Чонгук не спешит вырубить файл, и уж тем более снять наушники, лишь прикрывая глаза и сутулясь с усмешкой, когда его хён доходит до партии, скорее всего, Чимина. Лирика хороша, но сейчас она волнует макнэ меньше всего, ведь пение Юнги он слышит чуть ли не впервые, и это так… Волнующе. Зубы снова рвут нежные губы, когда по ушам проезжается рваный вздох старшего, кажется, пытавшегося вытянуть гласную, и Чонгука прошибает. Он вновь кидает опасливый взгляд через плечо на посапывающего Юнги и не отдает себе отчета, что рука обрела собственную волю и уже недвусмысленно массирует напряженную плоть через тесные джинсы, выбивая из своего обладателя откровенный стон. Он зажимает свой рот ладонью и откидывает голову на спинку кресла, а затем отпускает, вспоминая, что старший всё равно дрыхнет, да ещё и в наушниках, так что наверняка его не потревожит очередная «шалость» Чонгука. Правда на этот раз тот совсем забыл о приличиях, расстегивая ширинку и судорожно стряхивая головой, когда пальцы смыкаются плотным кольцом у основания увесистого органа. Чонгук тянет джинсы ниже, зацепляя и белье, спускает те аж до колена и совсем капельку нервничает на границе рассудка, что его застукают. Он отрезал себе возможности к отступлению сам, добровольно, потому что не может сопротивляться чарующему и будто флиртующему с ним голосу из динамиков наушников, что с заискивающими интонациями стелит речитатив в благодарные уши, а его обладатель так опасно близко и это лишь больше распаляет юный мозг, заставляя Чонгука облизнуть пересохшие губы. Ритм песни ускоряется, подначивая Гука вколачиваться в свою ладонь быстрее, расшатывая кресло с гулким пластиковым скрежетом и приподнимая бедра на особо высоких тонах, а затем вновь снижает скорость, и музыка на фоне затихает, выводя вкрадчивый голос Юнги на передний план. Чонгука по-блядски ведёт от мысли, что его хён мог бы так же и ему в ухо что-нибудь бормотать, но песня заканчивается, чуть сбивая. Движения руки всё более рваные, он ставит саунд на репит, и кажется, что вот оно, блять, так близко, но… Блять. — Так волнительно. Младший не успевает ничего сказать в ответ или как-то не так среагировать, не успевает убежать. Чужая насмешка звучит прямо рядом с ухом, опаляя горячим дыханием раковину и Чонгук трепещет от такой мелочи, ещё не зная, чем обернутся для него столь беспечные действия. Длинные пальцы сперва накрывают ладонь Чона, сжимают крепче, а затем просто смахивают с члена младшего его же руку. Гук вымученно стонет и приподнимает бедра, съезжая в кресле ниже, но Юнги крепко обнимает его локтем за шею, буквально припирая к спинке кресла затылком и не дает опуститься ниже, зато вот сам спускается на самое дно. Дрочить озабоченному подростку в собственной студии, который явно ещё и что-то романтическое к своему хёну питает как-то совсем по-мудачески, но кто ж его теперь остановит? Юнги слышит в сдернутых с его вмешательством в процесс наушниках свой голос, и начинает вторить тексту песни прямо в ухо Чонгука, двигая рукой интенсивнее и сжимая крупный член в своих пальцах не без удовольствия. Почему-то мысли о том, какой он всё-таки мудак уходят на второй план, когда Чонгук жмурится, замирая в руках Юнги на мгновение, и спускает ему в кулак на партии злосчастного Чимина, хрипло выдыхая своё жалкое «хё-ооон» в сгиб локтя старшего. Он стискивает зубами нежную кожу своего «хё-ооона», оставляя кровеющий след и заставляя того отпустить, а затем, не поднимая головы, тянет обратно своё белье и джинсы, так же глядя в пол застегивается и сбегает, пихнув Юнги локтем напоследок, будто это не он накосячил, а сам Мин. С минуту Юнги пялится на свою ладонь перепачканную спермой мальца, обтирает её с едва брезгливым смешком о внутреннюю сторону своего бомбера, а после идет и закрывает дверь студии на защелку. Он садится в кресло и тянется за своим успевшим остыть кофе, но ещё в полёте меняет траекторию, цепляясь за стакан Чонгука. Его чёртов латте такой же сладкий, как сам макнэ, но Юнги всё равно пьет его. Без особого трепета или глубоких мыслей, неизвестно зачем и почему, ему просто хочется понять, что же такого привлекательного в этой приторной кофейной гуще. Он понимает, что всё произошедшее в большей степени конкретно его вина, и скорее всего, если подобное не прекратить на этом, то у них могут возникнуть большие проблемы. Он задерживает стаканчик у губ, ещё не осознавая, что в равной степени с Чонгуком вляпался в это дерьмо. А может и большей. Глядя на монитор он поднимает оброненные младшим наушники и вслушивается вновь в песню, не понимая, что же там так его цепануло. Он абсолютно точно не собирается прекращать доёбки до младшего, делая вид, что это вообще не его инициатива, потому что Юнги никогда не был правильным мальчиком, да и сложности такого рода его вообще не страшат. Он засыпает прямо так, сидя в кресле, с решительным и воинственным настроем добить малого в следующий раз и как-то не спалиться самому, но последней мыслью перед отключкой мерцает то, что партию Чимина, пожалуй, стоит переписать. И вовсе это не ревность, ага.