Повесть забытого мира.

      Сентябрь, сопровождаемый невыносимой духотой, раскалившимся до предела асфальтом и воздухом, который, казалось, прожигал легкие, напрочь отбивал какое-либо желание что-либо делать, кроме как забиться в самый прохладный уголок в доме и нежиться под кондиционером, а ещё лучше — со стаканом чего-нибудь крепкого и холодного в руках. Однако вместо того, чтобы наслаждаться прохладой, даримой кондиционером, который так удачно удалось прикупить ещё летом, я уныло плетусь из института. Когда-то давно, ещё в детстве, я правда считала, что поступить на учителя истории — моя мечта и моё призвание. Теперь, когда учеба стала причиной моих ночных кошмаров, я в этом, увы, не очень уверена. Как и в том, что уже наступила осень, потому что стоящая на дворе погода была отнюдь не самой привычной для нашего сентября. За мной семенит подруга, — всё же удачно, что наши квартиры находятся в одном доме, пусть и в разных подъездах, — что-то тараторящая про свою очередную влюбленность. И о чем только думает? Когда время на всё это находит? Для меня ведь уже привычным стал тот факт, что пока обучение не закончу, я, считай, замужем за лекциями. Но вот у Филатовой явно другие приоритеты в этой жизни. С Женькой, — девицей высокого роста, подтянутой, с редкими короткими курчавыми волосами вороньего цвета, которые постоянно находились в лохматом состоянии, большущими голубыми глазищами с восторженным взглядом, и широким квадратным лицом, которое отнюдь не украшают нос-картошка и маленькие губы, и которую назвать красавицей язык не повернется, ибо она скорее напоминала наивную маленькую девочку, нежели притягательную знойную студентку, — я знакома, считай, с пеленок. В один детский сад, в одну школу, а потом вот — в один институт, на историков учиться. Так и шагаем вместе по жизни: уже даже привычно как-то, ведь без такой родной и улыбчивой Жени, почему-то, я свою жизнь, увы, не вижу. Хотя, если уж совсем честно, то от духоты я сейчас, кажется, не вижу ничего. Даже подругу, которая явно заметила, что я в её рассказе не заинтересована. — Эй, Варь! Будь моя воля, я игнорировала бы эту болтушку и дальше, но Женька, которая славится своим упрямством, хватает меня за локоть, и шагает нога в ногу, стараясь заглянуть в глаза. Ну до чего ведь упёртая! Неужели не поняла ещё после третьего своего парня, что мне совсем не интересны мальчишки, её рассказы о любви, да мечты о свадьбе и потомстве? Вот честное слово, если бы Филатова так думала про учебу — стала бы отличницей, более того — самым востребованным историком, её каждая школа на руках бы носила. — Ммм, да. Вадим такой хороший, — это звучит достаточно небрежно, чтобы любой человек понял намек, да отстал. Увы, но Женя — не любой, а потому, она привычно складывает бровки домиком, непонимающе на меня глядя. — Какой Вадим, Варь? Вадим был давно. Я же тебе про Лешку говорю. Ну, Леша Архипов, из нашей группы, помнишь? Припоминаю, если честно, слабо. В голове вырисовывается образ парня, который постоянно был главным источником шума на парах, а значит, и особой любви к нему я, — как признавать не обидно, главная заучка, — не питала. Архипов был низкого роста, худощавый, с густыми длинными волнистыми волосами рыжего цвета, так что выбор подруги, которая постоянно влюблялась в красавцев старшекурсников, если честно, слегка меня удивил. Но не шокировал — точно. Быть может потому, что мне в целом было всё равно на то, с кем у неё очередная интрижка, после которой я, конечно же, опять буду утешать рыдающую Женьку, убеждая её в том, что очередной парень был дураком. — Он такой милый! Сегодня он всю пару на меня, кажется, смотрел, — на мечтательный вздох подруги я невольно фыркаю, заставляя её обиженно на меня покосится. — Он глазастый, как рыба-телескоп. Уверена, что он на тебя пялился? — я смеюсь, когда Женька, оскорбленная в своих лучших чувствах, толкает меня, и спешно идёт вперёд, неумело, но отчаянно стараясь показаться гордой и независимой, костыляя на каблучищах. И зачем только носит? И без того ведь выше всех девчонок в группе. — Ты просто лесбиянка, вот и не хочешь себе парня! — выпаливает вдруг подруга, недовольно покосившись на меня так, словно знала мою ориентацию лучше, чем я сама. Ну дуреха, честное слово. Впрочем, я просто не могу отказаться от удовольствия, и не подыграть её расшалившейся фантазии. — Конечно, — с трудом сохраняя серьёзное лицо кивнула я, заставляя Женю напрягаться, — и я влюблена в тебя со школы, поэтому так отношусь к твоим новым хахалям. Просто говорить не хотела — ты тогда от меня бегать будешь. Глядя на испуганно пялящуюся на меня Женьку, я не сдержалась, и громко расхохоталась, заставляя ту вновь возмущенно всплеснуть руками. — Вот вечно ты так! — Прости-прости, — виновато поднимаю руки, всё ещё посмеиваясь. Подшучивать над наивной Филатовой уже стало моей традицией, даже не знаю, как без этого жила бы. Мы проходим ещё несколько дворов, прежде чем добираемся до нашего дома, а я, до этого не замечающая, понимаю, что в городе странная, даже слегка пугающая тишина. На площадке, где обычно в это время стайками собираются мамочки с детьми, почему-то никого не оказывается. Распрощавшись с Женей, я спешу в свой подъезд, на ходу извлекая из кармана ключи. Открываю дверь, захожу в подъезд, поднимаюсь пешком на второй этаж, распахиваю дверь, и застываю. В квартире пусто, хотя папа сейчас не работает. А если бы он и собрался куда — написал бы мне, как делал обычно, собираясь куда угодно: от магазина, до очередной подработки. Но удивляет меня кое-что ещё. Когда я пытаюсь набрать его номер, связи, оказывается, нет. Спешно пробую врубить телевизор, компьютер, радио — тишина. Захожу через мобильник в интернет: нет подключения к сети. Выглядываю в окно: пустая улица, лишь пара припаркованных машин. Ни единой живой души, кажется, словно все вдруг пропали. С надеждой вглядываюсь в магазин напротив дома, там, как правило, всегда были люди. Никого. Я стою, прислонившись к окну, и не дышу. Сейчас только пять часов. Где же все? Внезапно, в двери стучат. Я крупно вздрагиваю, ибо стук, нарушающий эту гнетущую тишину, кажется мне непозволительно громким. Спешу в прихожую, надеясь, что это папа, который забыл дома ключи, но стоит заглянуть мне в глазок, как тут же обреченно вздыхаю. Я открываю дверь перед Женькой, и только впустив её в квартиру вдруг замечаю, что тушь у подруги потекла, а сама она давится слезами. — Жень? Жень, Жень, Жень, — шепчу её имя, точно молитву, а сама обнимаю рыдающую Филатову за плечи, не совсем понимая, на что у неё такая реакция. Что-то я не очень помню, чтобы в списке фобий и страхов у Женьки значились пустые улицы. — Я домой, а там… Я зашла, и бабушка… — Женька стучит зубами, отчаянно всхлипывает, и качается из стороны в сторону, обхватив себя руками. Она кажется мне такой беззащитной и хрупкой, что я ощущаю прилив нежности и любви к этой дурашке. Она, точно так же, как и в детстве, шмыгает носом, пряча лицо за черными, словно уголь, волосами, и боится мне рассказать о причине своих слёз, будто я могу посчитать её трусихой, которая боится таких простых вещей, как таракан или мышь. Только что-то мне подсказывает, что не в тараканах или грызунах тут дело. — Что такое? Что с бабушкой? Женька всё ревёт, и мне приходится подать ей бутылку воды, которую я захватила с собой в институт, но к которой так и не притронулась. Филатова давится, утирает кулаком слёзы, а потом тяжело вздыхает, точно учится заново дышать. Таких истерик у неё раньше никогда не было. — Ну, рассказывай.

***

      Я невольно вздрагиваю, слыша, как Женя бормочет во сне. Чтобы её успокоить и уложить, мне пришлось ограбить папину аптечку. Не думаю, что он будет против, когда вернётся. В любом случае, снотворным он всё равно не пользовался, а Жене оно было необходимо. Подхожу к спящей подруге, заботливо поправляя одеяло, а затем вновь ухожу караулить к окну. С момента, когда Женя вбежала ко мне в квартиру, на улице так никого и не появилось. И если честно, то я не знаю, что меня пугает больше: отсутствие людей или рассказ Филатовой. Она зашла домой, разделась, а потом крикнула бабушку, с которой жила из-за работающих и вечно разъезжающих по городам родителей. Она была уверена, что бабуля дома, потому что ключи были на комоде, а на полу в прихожей стояли пакеты. Видимо, бабуля пришла из магазина. Как ни странно, но на крик бабушка ответила хрипом. Женька, испугавшись, что с бабулей что-то не так, рванула в комнату. А старушка, которую, видимо, укусила бешеная собака, — на руке красовался след от укуса, — набросилась на неё. Как Женька не отходила от родственницы, баба Тома тянула к ней руки, издавая нечленораздельные звуки, клацая зубами, и даже не обращая, кажется, внимания на раненую руку. Женька выскочила из квартиры, успев схватить только телефон и ключи, в надежде, что с улицы позвонит в скорую. Но, к её большому удивлению, связи не оказалось. Напуганная и зареванная, не зная, к кому обратиться, на улице ведь никого не было, Филатова решила, что помочь ей может только подруга, даже не подозревая, что и сама Варя была не только лишена связи: она ещё и не имела ни малейшего понятия, куда отец направился. Сейчас было всего семь часов, но на улице темнело достаточно быстро, напоминая, что лето, — а вместе с ним и белые ночи, — закончилось. Папа так и не объявился, а я, совершенно не зная, что мне делать самой, и как помочь Жене, — в квартиру к больной старухе я боялась соваться, да и как помочь, увы, не знала, — стояла у окна, отвлекаясь лишь на то, чтобы подоткнуть спящей Женьке одеяло или лишний раз проверить дверь в прихожей: закрыта или нет? Из-за происходящих событий, таких странных и пугающих, мне кажется, что я начала превращаться в параноика. Руки отчаянно дрожали, а ужас, цепляясь липкими лапками, заползал под кожу, заставляя бежать по телу мурашки. Непонимание пугало, а гнетущая тишина, которая стояла что на улице, что в квартире, где я боялась лишний раз вдохнуть, ситуацию лишь усугубляла. Позади раздался всхлип, и я, в который раз нервно дернувшись, обернулась на Женьку. Ей лучше спать, чтобы не сидеть тут, как я, накручивая себя и переживая. Так и до возобновления истерики недалеко. Телевизор включать страшно: да и что там смотреть, когда пропали каналы? Читать настроения нет, а балкона, словно назло, у нас нет, так что даже выйти на улицу не могу: с балконом ладно, считай, квартиру не покидала, но если я сейчас пойду туда — как мне бросить здесь спящую Женю? Я допиваю остывшее ещё с утра кофе, невольно морщась от горького привкуса и до скрежета зубов омерзительного послевкусия. У папы просто отвратительный вкус, и тот факт, что напиток даже не горячий, только хуже делает. Взгляд, точно магнитом, притягивается к рюкзаку, и я, уже который раз за вечер, думаю о том, что можно было бы его собрать. Зачем? Не знаю. Но в мысли навязчиво лезет эта идея, хотя я и не понимаю, для чего мне нужна будет эта сумка. Ну возьму я одежду: и для чего? Вот папа вернётся, объяснит всё: тогда и посмотрю, собирать или нет. Я только касаюсь кружки губами — за окном тут же гремит выстрел. Я дергаюсь от внезапного и оглушительного звука, даже не обращая внимания на то, что кофе выплескивается мне на розовый свитер, — вывести будет наверняка тяжело, но тогда я про это даже не думаю, — а я, точно прирастая к стулу, боюсь шевельнуться. Это точно был выстрел, я знаю этот звук, папа в тир ходил, полицейский в отставке как-никак, и меня иногда брал. Вопрос в том, в кого стреляли? И связано это как-то с тем, что на улице никого нет? Неужели началась война? Но это же такой бред, ведь объявили бы. Обязательно бы объявили, правда? На негнущихся ногах, задержав дыхание, не решаясь даже вздохнуть лишний раз, я приближаюсь к окну, осторожно выглядывая из-за шторы. Прямо у остановки, что находится под моими окнами, стоит мужская фигура. Стрелял, видимо, он, потому что в руках у него я различаю очертания пистолета: без очков точно сказать не могу. Он машет кому-то рукой, — неужели, захватчики? — а сам двигается в сторону магазина. Того самого, что напротив. Забыв об осторожности, а заодно нащупав рядом и надев на нос очки, я прижимаюсь к стеклу вплотную: хочется уловить каждое движение, каждый миг, только бы понять, что происходит там — на уже небезопасной улице. Мужчина спешит к магазину, оглядываясь по сторонам, а я с трудом держусь, чтобы не отшатнуться от окна: за ним спешат никто иные, как парни из нашей группы. Ошибаться я не могу: может, Архипова в лицо я и не помню, но его рыжую макушку узнаю из всех. За ним, судя по всему, бегут те самые ребята из его компании, всего трое, а ещё — одна девушка. На улице не горят фонари, и узнать девушку я не могу, но это точно наши: на одном из них, — видимо, ярый патриот нашего института, — футболка с эмблемой нашей группы. В панике, у меня путаются мысли, и я не могу придумать ничего лучше, как рвануть к дивану, на котором позади меня спит Женька, и начать трясти её. Мысль о том, что нужно что-то взять, собрать рюкзак, — хотя бы переодеться, ведь свитер активно впитывает в себя кофе, — в голову не приходит. Женя стонет, ворчит, пытается отмахнуться. Я не рассчитала, кажется, дозу снотворного, поэтому Филатова, словно безвольная кукла, валится обратно в кровать. Никакие просьбы и мои слова в чувства её не приводят. Удаётся лишь немного растрясти её, но даже сейчас Женька пялится на меня затуманенными глазами, словно находится не в моей квартире, а где-то в другом месте. Хватаю ключи, поднимаю Женю, — сама она явно идти не в состоянии, — которая что-то бормочет, сонно оглядываясь в тщетных попытках понять происходящее, и выпрыгиваю из квартиры. Нас с магазином разделяет дорога, да и машин не наблюдается, но с Женей на шее я иду медленно, с трудом шагая из-за груза в лице Филатовой. Спасительная дверь уже на незначительном расстоянии: кажется, ещё рывок, и мы будем в безопасности, или хоть узнаем, что происходит. Если бы. Кажется, от мой крик слышно на соседней улице. Хрипя и качаясь, ко мне приближается нечто, что язык не повернётся назвать человеком. С оторванной челюстью, в длинном платье в горошек и балетках, ко мне неспешно бредёт женщина. Глаза у неё мутные, точно она слепая, звуков она не издаёт, лишь продолжая шагать в нашем с Женькой направлении. Я стараюсь ускориться, но Женя, так неудачно забывшая, что она тоже должна работать ногами, падает, утягивая меня за собой. От леденящего страха сводит мышцы, я не то, что кричать, я даже дышать забываю. Просто сижу, глядя на эту тварь, и взгляд отвести не могу: парализовало. Минута превращается в вечность, я слабо помню, что было дальше. Только громкий выстрел и оклик, а потом суета. Кто-то резко, особо даже не церемонясь, хватает меня за локоть, поднимая на ноги, что-то кому-то кричит, а я, вдруг найдя в себе силы, и всё ещё не приходя в норму от шока и ужаса, начинаю кричать, дергаться, в попытках вырваться, чтобы помочь Женьке: как она без меня? Они её что, просто бросят? — Помогите ей! Она под снотворным! Не бросайте! Отпустите! Женя! Отпустите меня! Я кричу, как умалишенная, пока мне не затыкают рот грубой рукой, когда мы уже находимся в магазине. Разворачивают к выходу, показывая, что Женьку тащит парень, — хоть убей не помню, как зовут, — из нашей группы, аккуратно устраивая её на полу. Кто-то, кто зажимал мне рот, убирает руку, и я спешу к Жене: нелепо спотыкаясь, падая, подползая на коленях и глядя на всё ещё сонную подругу, у которой после падения красуется на лбу ссадина. — Варь? А где мы? А я, вдруг вспомнив, что на нас смотрят, оборачиваюсь в сторону людей. Как я и думала: пятеро мужчин и девчонка. Наш учитель и ребята из моей группы.