Ты не достоин быть счастливым!

Саша. Как началась эта история.

— Саш, ты это, не забывай меня! Мы, как-никак, друзья! — печально глядя на меня, произнёс мой лучший друг Женька. Мы стояли у ворот, теперь уже бывшего, детского дома, где я провёл несколько долгих и не очень счастливых лет своего детства, после гибели родителей в автокатастрофе. — Эй, ну ты ещё заплачь тут! — дрогнувшим от волнения голосом сказал я. — Никуда я не денусь, меня всего лишь усыновили. Ещё увидимся. Буду приходить к тебе, обязательно! Я обнял лучшего друга, который уже не стесняясь, громко рыдал взахлёб, судорожно обняв меня за шею обеими руками. Мне и самому было не по себе: Женька — единственный человек в этом «аду», с которым мы делили поровну и горести, и радости своего сиротливого детства. — Сань! — наконец немного успокоившись, всхлипывая и утирая мокрый нос рукавом рубашки, просипел Женька. — Я правда рад, что тебя усыновили, и ты наконец-то выберешься из этого «детского ада». Он опять всхлипнул и посмотрел на меня заплаканными глазами: — Надеюсь, что теперь ты найдёшь много хороших друзей и больше не будешь никого бояться. Он слегка улыбнулся и несильно ударил меня в мокрое от его слёз плечо. Женька был прав: меня частенько обижали. Гришка и его компания, считавшие себя среди других воспитанников «главными», просто открыто надо мной издевались: подкарауливая в ванной или туалете, устраивали «тёмную», подсовывали под одеяло жуков или лягушек, и просто били, пока не вмешивался Женька — мой верный друг и защитник. Его они побаивались, так как он был рослый не по годам и мог, если сильно разозлить, и руку сломать, и отделать так, что Гришка, или кто-то из его дружков, в итоге оказывались в местном лазарете. Конечно, Женьку потом наказывали, но это его не останавливало. Гришку и его гоп-компанию он люто ненавидел. И не только из-за меня. Они многих обижали — тех, кто был послабей и не мог дать им отпор. Кроме Женьки, друзей у меня не было. Я, что называется, был «не от мира сего». Всё это из-за моих «странностей». На самом деле, никаких странностей не было, просто я любил смотреть на людей: на их жесты, мимику. А потом рисовал. Я очень любил рисовать. В такие моменты я забывал обо всём. К тому же, это меня успокаивало и сглаживало частые депрессии и нервные срывы, которые сопровождались, как говорил наш детдомовский врач Пётр Иваныч, паническими атаками. И на самом деле, иногда у меня бывали срывы. Я начинал истерить, забившись в угол или спрятавшись под одеяло, и никого к себе не подпускал. Опять же, причиной были издевательства Гришкиной компании. Чаще всего, это было после «тёмной», которую они мне устраивали: накидывали на меня какое-нибудь одеяло или ещё что-то и молотили, пока нас не находил Женька. Другие же воспитанники не слишком стремились со мной подружиться: их отпугивала моя угрюмость и нежелание общаться. Чаще всего они видели моё, склонившееся над какой-то тетрадкой или альбомом отрешённое от всего мира, лицо. И это не особо располагало сверстников к общению. Поэтому я, с одной стороны, был рад, что, наконец, ухожу из детского дома. Где, в общем-то, был одинок и никому не нужен, кроме Женьки, и больше никто не будет надо мной издеваться. Но с другой стороны: мне было жаль расставаться с единственным другом. Жаль, что он останется здесь один в этом «гадюшнике». Жаль, что теперь, мы будем видеться нечасто. К нам подошла Раиса Леонидовна, новая мама, терпеливо поджидавшая в сторонке, пока мы прощались с Женькой, и тронула меня за плечо: — Сашенька, нам пора ехать. Дома тебя ждёт твой старший брат. Уверена, что ему не терпится с тобой познакомиться. Она мягко взяла меня за плечи и повела к стоявшей за воротами машине. Я ещё раз оглянулся на Женьку, улыбнулся и махнул на прощанье рукой. Он тоже мне помахал, грустно улыбнувшись в ответ. Раиса Леонидовна усадила меня на заднее сиденье, а сама села за руль. — Ну что, поехали? Я молча кивнул, и мы тронулись. Моя новая мама выглядела очень молодо. Можно сказать, что она была красива. Ей очень шли её белокурые волнистые волосы, забранные сзади заколкой-бантом чёрного цвета в короткий хвостик. Она надела большие солнцезащитные очки, что в сочетании с ярко-красной помадой делало её похожей на голливудскую звезду. Правда, познания в этой области у меня были небольшие, но иногда я таких зарубежных актрис видел в глянцевых журналах, которые невесть откуда доставали наши воспитанники, тщательно пряча их от глаз воспитателей под матрасами. При очередном «шмоне» их, конечно, находили, изымали, а «преступников» сажали в карцер на всю ночь. Но это мало помогало, и журналы появлялись вновь, рассматриваемые и зачитываемые до дыр, и до нового «шмона». Я невольно вздохнул, вспомнив про это и про другие «эпизоды» жизни пятнадцатилетнего подростка Александра Кравцова в тихой обители, именуемой детским домом. Скорее, детской тюрьмой, где запрещалось абсолютно всё, но не ограждало от побоев и издевательств. И ещё, глядя на свою «маму», думал о том, почему она выбрала именно меня среди других, более, чем я, походивших на роль «сына». Во мне не было ничего особенного: обычный подросток среднего роста, не очень крепкий, совсем не общительный и уж совсем не красавец. Может потому, что у меня, как и у Раисы Леонидовны, глаза были серого цвета, а светлые, как у неё, волосы я тоже забирал в хвостик? Правда она перед отъездом распустила этот мышиный хвостик и сама меня причесала. Теперь волосы спадали до плеч гладкими прядями, что вовсе не делало из меня прекрасного принца, а скорей худосочного заморыша — гадкого утёнка с узким бледным лицом и тонкими, постоянно кривящимися в нервной усмешке, губами, который вряд ли когда-нибудь превратится в прекрасного лебедя. Свою последнюю ночь я, считай, не спал. Мы с Женькой, собрав мои нехитрые пожитки и устроившись вместе на одной кровати, проговорили почти до самого утра. Поэтому я и не заметил, как уснул под мерное гудение машины, привалившись головой к оконному стеклу. — Саша, мы приехали, — услышал я сквозь некрепкий сон голос Раисы Леонидовны. Тут же открыл глаза и потёр лицо ладошками, прогоняя остатки сна. Мы вышли из машины и я огляделся. «Я буду жить в этом доме?» — невольно подумалось мне. Дом был просто замечательный. После обшарпанного, с серой, местами облупившейся штукатуркой здания детского дома, этот показался мне дворцом из сказки. Двухэтажный, выстроенный из белого кирпича, с небольшой верандой, от которой спускалась на дорожку, выложенную цветной стеклянной мозаикой, широкая лестница в несколько ступенек, тремя окнами на втором этаже и двумя на первом, с боков от входной двери; высокой крышей тёмно-зелёного цвета, с выступающим круглым окном в центре, он всем своим видом как-будто обещал мне, что теперь моя жизнь станет такой же прекрасной и сказочной, как он сам. — Так, ну что, готов зайти в свой новый дом? — растягивая гласные произнесла Раиса, указывая рукой на красивую деревянную дверь. Я посмотрел на свою новую маму и, слегка улыбнувшись, кивнул. Раиса Леонидовна мне понравилась сразу. Ещё в детдоме, когда она впервые зашла в нашу комнату, первое, что бросились в глаза — это красивое, располагающее к себе лицо молодой женщины. Её внимательный взгляд был наполнен какой-то материнской любовью и нежностью, лившейся из глубины её серых, лучистых глаз. Я, привыкший к равнодушию и нетерпимости со стороны воспитателей, которые не слишком утруждали себя общением с детьми, зачастую отдавая только приказы, требующие немедленного исполнения был сразу же очарован этим мягким обаянием, окутавшим меня, словно уютный тёплый плед в осенний промозглый день. Когда мы с ней познакомились поближе, и она остановила свой выбор на мне, она немного рассказала про себя и свою семью. Оказалось, что у неё уже был ребёнок — почти взрослый сын, которому вот-вот должно было исполниться восемнадцать лет. И, видимо, предчувствуя скорое расставание (сын готовился к поступлению в ВУЗ в другом городе) и боязнь одиночества, Раиса Леонидовна решилась на этот непростой шаг — усыновление мальчика-подростка. Макс, так звали её сына, был не против этого внезапного материнского решения, он всегда мечтал о младшем брате, и она приехала за «сыном». Об этом она рассказывала, когда приезжала ко мне в гости, и мы гуляли в небольшом парке на территории детского дома. Она работала старшим администратором в элитном, славящемся кулинарными изысками и высоким уровнем обслуживания, ресторане города. Работа была ответственная, и Раиса Леонидовна частенько задерживалась допоздна. Пока что, это были те невеликие сведения, которые я знал о своей новой семье, но надеялся, что в скором времени, когда стану членом семьи, увижу и узнаю больше. И всё-таки, моё предстоящее вхождение в новую семью настораживало и волновало. Я очень хотел надеяться, что мне понравится новая жизнь в незнакомой, пока что, семье. Но всё равно, в душу нет-нет, да и закрадывались сомнения, страхи: вдруг я не понравлюсь её старшему сыну, или сделаю что-то не то, и меня с позором вернут назад. От этих мыслей бросало то в жар, то в холод, а сердце просто выскакивало из груди и начинало стучать в висках, опять чуть ли не вызывая очередную «паническую атаку». Но я, как мог, сдерживал эти нарастающие приступы волнения и паники, успокаивая себя тем, что не стоит переживать раньше времени. Вот когда что-то случится, тогда и буду расстраиваться. А пока что, ни к чему нагонять на себя страх. Никто ещё никуда возвращать меня не собирается, а сам я очень постараюсь, чтобы этого не произошло. Но, как оказалось, не всё было так, как она говорила, и мои страхи не были напрасными. Хотя и представить себе не мог, что меня ожидало на самом деле. Раиса Леонидовна открыла дверь своим ключом и кивком головы с тёплой, ободряющей улыбкой, пригласила меня войти. Просторная прихожая, в которой мы очутились, казалась мрачноватой из-за плотно занавешенных тёмно-вишнёвыми шторами окон. Коричневые однотонные обои и того же цвета пол, лишь усугубляли это впечатление. С потолка свисала люстра: огромный подсвечник со множеством маленьких лампочек-свечей, тускло поблёскивающая медными частями, изогнутыми в виде переплетённых ветвей. Раздался рингтон мобильного: Раисе кто-то позвонил. Она нажала на кнопку вызова и прошла в другую комнату. Я, в это время, рассеянным взглядом осматривал портреты, развешенные вдоль стен. Моё внимание привлёк портрет юноши: он был очень красив и одновременно пугающ. Чем дольше смотрел на портрет, тем больше у меня создавалось ощущение, что его чёрные глаза заглядывают прямо в душу, а длинные, заострённые клыки, выглядывающие из приоткрытых в зловещей улыбке губ, вот-вот вопьются в шею. Это производило жуткое впечатление, и я очень надеялся, что это всего лишь фантазия какого-либо художника, а не реальный человек. — Сынок! Теперь же мне можно так тебя называть? — с улыбкой спросила Раиса Леонидовна, тронув меня за рукав. — Прости, но я должна уехать на работу. Думаю, это ненадолго. А ты располагайся, проходи в комнату, — она показала жестом на открытую дверь — Максим, твой старший брат, сейчас наверху и, скорее всего, в душе. Он только что пришёл с тренировки. Ты подожди пока, он скоро спустится и покажет тебе дом и комнату. Потом вместе пообедаете. И с улыбкой добавила уже на выходе: — А я помчала, иначе уволят, и будет нечего кушать. Твои вещи занесём, как приеду. Давай, располагайся и не смущайся. Ты — у себя дома. Она ободряюще кивнула мне на прощание и вышла, а я опять взглянул на странный портрет. Взгляд юноши зачаровывал, и я не услышал как кто-то подошёл сзади. Я вздрогнул и обернулся от произнесённого прямо мне в ухо: — Привет, братик! Это был тот самый юноша с портрета. Он стоял и улыбался, довольный тем, что удалось меня напугать. Я действительно был напуган его неожиданным появлением, а ещё более того — его видом. Он был практически голый, если не считать полотенца, которое он обернул вокруг узких бёдер. Внешность Максима, а это был очевидно он, приводила в какую-то жуткую оторопь и одновременно притягивала: он был очень красив; чёрные, ещё влажные после душа, волосы; хищный взгляд тёмных, как ночь, глаз; зловещая улыбка, посверкивающая острыми белыми клыками; стройное, накаченное тело: по кубикам пресса ещё стекали капли воды; сильные руки, державшие меня за плечи. Всё это манило и отпугивало. Я спросил, что первое пришло в голову: — Т-ты должно быть Макс… м-мой сводный брат? — Ты-ы?! Как ты смеешь обращаться ко мне на «ты», жалкий заморыш?! Он уже не улыбался, а голос походил скорей на злобное рычание. Я застыл от неожиданности, не в силах отвести взгляд от его искажённого гримасой злобы лица. — Аа-а, ты ведь ещё не зна-а-аешь своего места, так я тебе его сейчас покажу! Дальше последовал удар в живот. От внезапной острой боли я согнулся пополам, ловя ртом воздух. — Оу! Такой нежный! Я всего лишь немного «погладил» твой животик, а ты уже стонешь в агонии, — промурлыкал Максим, наслаждаясь моими страданиями. Затем последовали ещё два удара. Из моих глаз брызнули слезы, и я услышал свой стон. Схватившись за ворот рубашки, Макс рывком притянул меня к себе и прошипел, касаясь губами моей щеки: — Что, не понравилось? Ты ещё пожалеешь о том, что припёрся в мою семью, братик! А деньки, проведённые в детдоме, будешь вспоминать, как самое прекрасное время в твоей жизни. Это я тебе обещаю! Он отбросил меня в сторону. Я не удержался и упал, больно ударившись головой об угол дивана. Парень, взглянув на меня со злым презрением, поднялся наверх. Не знаю, сколько времени пролежал на полу, молясь о том, чтобы этот чертов придурок опять не спустился сюда и вконец меня не покалечил. Потом кое-как поднялся и, держась за стенку, пошёл искать кухню: меня тошнило и хотелось пить. Кроме того, перед глазами расплывались жёлтые круги, всё тело ломило, а каждый шаг отдавался острой болью в груди. Кухня была сразу за той комнатой, на которую ещё раньше мне показала Раиса Леонидовна, и которая, по всей вероятности, служила и столовой, и гостиной. Я кое-как доплёлся до раковины и с трудом открыл воду. Но попить мне так и не удалось. Голова закружилась, в глазах внезапно потемнело, и я начал терять равновесие, опускаясь на пол. Сквозь ускользающее сознание, почувствовал, как кто-то подхватил меня на руки и…провалился во тьму.