Сломленная

      Тонкие длинные пальцы обхватывают кружку с теплым какао, который для этой нимфы кажется обжигающим. Костяшки белеют, словно отпусти дымящийся напиток и оторви взгляд бездонных синих глаз — мир рухнет, и она вместе с ним. Ей хочется кричать, звать на помощь, заплакать в конце концов, но слез нет, как и сил, и она просто сидит с покрасневшими пустыми глазами, глядя на нетронутый шоколад, а в душе сердце кровоточит так, что, кажется, скоро совсем распадется на миллионы кусочков.       — Санса… — тихий голос, в котором нет никаких эмоций на первый взгляд. Но она слишком хорошо его знает, чтобы понять — это не так. В хриплом баритоне скрыто разочарование и… сочувствие (?)       Девушка никак не реагирует, продолжая сидеть в том же положении, не двигаясь, не поднимая глаз, не чувствуя и не слыша вообще ничего.       Длинные музыкальные пальцы по-хозяйски ложатся ей на плечи, поднимаются выше, к шее, невесомо поглаживают щеку, на которой могли бы быть слезы. Другая рука плавно, едва касаясь, пересчитывает каждый позвонок, заставляя синеглазую неосознанно покрыться мурашками. Все происходит нежно, так кажется со стороны, но она чувствует каждой клеточкой своего тела, чувствует в этих жестах, в этих руках, что чуть сильнее сжали шею — его терпение на исходе.       — Санса… — на этот раз разочарование прямо у самого уха, так, что рыжее создание может почувствовать покалывание от его бородки.       И снова никакой реакции, разве что теперь мужчина может буквально физически ощущать беспомощность. Ее беспомощность. Но этого мало, ему надо увидеть.       — Санса… — те же холодные пальцы, что секунду назад чувствовали, как бьется пульс под тонкой бледной кожей, подцепляют подбородок, чтобы, наконец, увидеть эти пустые глаза, чтобы убедиться — он был прав.       И вот в бездонной синеве появляется хоть что-то. Страх. Страх, так явственно видимый, потому что она в ужасе от человека перед ней. Эти презрительные серые глаза смотрят холодно на боль, спрятанную глубоко внутри погибающей души.       Нимфа сжимается, будто хочет спрятаться от этого тирана, что так долго и трепетно оберегал ее. Что сейчас смотрит на нее свысока, что видит каждую эмоцию, проскальзывающую на ее лице. И, черт возьми, она уверена, что видит как в глазах демона пляшут недобрые огоньки. Она знает, что за спокойным внешне человеком таится угроза. Для нее. Она знает, что этой ночью не избежит наказания, которого смертельно боится. Но не боли, которая потом сменится волной наслаждения такой силы, что ее организм рискует не выдержать и отключиться, а вот этого разочарования. Потому что эта нездоровая связь, это подчинение и этот недостаток кислорода, когда он уходит — это ненормально.       Ее разбитая душа не выдержала, сломалась и умерла. И ей хочется наплевать на все, просто уткнуться в плечо своего личного демона и никого не видеть, лишь чувствовать холодное прикосновение, но… Она провинилась, и он не позволит, потому что она не заслуживает такой награды, как его ласка.       Нимфа силится сказать хоть что-то, оправдаться, но с губ срывается только шепот, едва слышимый, но ему этого хватает.       — Петир… — сколько отчаяния, сколько страха и сколько надежды в голосе. Почему она всегда возвращается к нему?       Серые глаза всматриваются в синие, пальцы сильнее сжимают подбородок, оставляя синяки, как одно из напоминаний. Напоминаний о том, что она посмела сбежать, уйти, не выдержав очередного натиска.       И вернулась… Не смогла потому что прожить и дня без серо-зеленых глаз, без знакомого запаха мяты и дорогого табака. Без этих самых рук, что убаюкивали ее после всего, что обнимали так трепетно и нежно, что несли ее, когда никто не пришел на помощь, что собрали ее душу и снова разбили, подстроив под себя и сделав ее такой, какая она сейчас.       Губы что-то шепчут, но понять невозможно, потому что она просто ими шевелит, не произнося ни звука. Но глаза… Глаза говорят вместо тысячи слов. В них такая мольба, такое море отчаяния и такое желание оказаться в объятиях мужчины, чей взгляд неуловимо меняется и теплеет, когда он видит, нет, скорее чувствует все это.       Нет, она не боится наказания, она знает, что заслужила, знает, что, в конечном итоге, получит наслаждение, знает, что он потом будет долго держать ее в объятиях, целуя и закрывая ото всех, и что она будет, наверное, спокойна.       Он наклоняется и накрывает ее губы в требовательном, но нежном поцелуе, уверяя этим, что он никуда не денется.       — Глупая, — тихо шепчет этот тиран, в голосе которого сейчас столько привязанности, — ты же знаешь, что только я могу тебя защитить.       На это рыжая нимфа лишь кивает, пряча глаза, а слезы, что так долго томились в глубине, наконец, прорываются, и она тихо плачет, между всхлипами говоря лишь одно родное имя: «Петир…».       — Ну-ну, — успокаивающе обнимает мужчина, позволяя уткнуться ему в плечо, позволяя почувствовать ту самую ласку. А затем поднимает как ребенка и несет в спальню. Бережно укладывает на кровать, кутая в одеяло и ложась рядом. А она вцепляется в его рубашку, совершенно точно оставляя на ней следы своих слез и слабо подрагивая от бесконечного потока рыданий.       И, наверное, она точно сумасшедшая, раз смогла полюбить того, кто растоптал ее, кто дал ей такие жестокие уроки, кто полностью подчинил. Но разве не она сама это позволила?       Он пришел к ней, когда в этом мире не осталось никого. Он забрал ее, окутал, спрятал, и именно он был рядом, когда она услышала о смерти всей семьи, именно он потом утешал ее и успокаивал, и именно он помог ей преодолеть все, просто потому что был рядом, не позволяя сделать опрометчивые поступки. И она приняла это. Приняла, что он доминант, и только благодаря этому спаслась. И даже после всего, после всех ночей, где она не смела пошевелиться, боясь получить, точнее не получить, желанную нежность и наслаждение, она, черт возьми, все равно была благодарна ему.       И в какой-то момент рыжая нимфа поняла, единственное, чего она действительно боится — его ухода, его безразличия к ней. И она уверена, что тот недостаток кислорода, когда его нет, эта растерянность и эта пустота в сердце, может быть лишь от одного факта. Она любит этого деспота. Совершенно ненормально, неправильно, нездорово, но любит. И неужели эти холодные руки, что сейчас ее убаюкивают, что серо-зеленые глаза, горящие от волнения, когда ему сказали, что его девочка ушла, и вот эти вот губы, целующие невесомо, осушая ее слезы, могут принадлежать человеку, которому она безразлична?       Об этом девушка подумает позже, потому что сейчас она просто уснет в этих объятиях и забудет на время обо всем.       А мужчина смотрит на уже спящее создание, рыжие волосы которой разметались по всей подушке и которая слегка беспокойно посапывает у него на груди, и понимает — он никого и никогда так не любил, и он никогда ее не отпустит, потому что ту боль, которую он испытал, услышав о ее побеге, еще раз не выдержит. Она — якорь, спасающий его от самого себя, и она всегда будет его девочкой, а он всегда будет рядом.