***
— Добрый день, Маринетт, проходи, — улыбается мне знакомая женщина, как обычно сидящая на своем кресле перед столом с кипами каких-то бумажек. — Здравствуйте, мадам Тома, — я аккуратно сажусь на стоящую около стены кушетку, осматривая, словно я здесь впервые, кабинет. Кажется, они немного его поменяли: вместо белых штор теперь висят жалюзи, в данный момент отогнанные в сторону, чтобы в комнате была светло от дневного, ноябрьского солнца, которое теперь появляется из-за туч гораздо реже, чем раньше. Также, тот шкаф, сейчас находящийся параллельно мне, вроде бы, был в другом месте. — Я тебя и не ждала. Разве не ты всегда приходишь в конце каждого месяца? Если я не ошибаюсь, сейчас только середина ноября, — мадам Тома слегка приподнимает свои очки, глядя на меня с той же улыбкой. Интересно, все врачи улыбаются? — Ты стала хуже себя чувствовать? — Да, немного. Голова начала часто болеть. — А ты уверена, что это не от твоей аллергии? Ах, да, точно. Наверное, я самый невезучий человек на планете, — ну покажите мне того, у кого такая же аллергия на никотин, единственное вещество, способное убить цветущие внутри растения. — Может быть, но я особо старалась не контактировать с людьми, у кого сигарета во рту. Вроде бы, обходила их всегда стороной. Признаться честно, обходить курящих людей намного сложнее, чем кажется на первый взгляд. В этом мире курит тот, кто хочет продлить свою жизнь, убивая свои цветы ядовитым дымом, а это желает сделать почти каждый, ну, за исключением тошнотворных романтиков, отчаянно ищущих своих соулмейтов, чтобы жить с любимым, как в тех детских сказках. Никотиновый дым буквально впивается в мои легкие, вызывает головную боль, чувство тошноты и многое другое, из-за чего мне очень проблематично выходить из дому. Потому что я обязательно наткнусь на человека с сигаретой. Реальность не благосклонна к таким, как я. — Ну и как успехи? Это помогает? — полюбопытствовала доктор, осматривая мою медицинскую карту. — Если честно — не особо. Еще бы чуть-чуть, и я бы наверное упала в обморок по дороге сюда. Мадам поправляет свой стерильно белый медицинский халат, косясь на потушенные сигареты на подоконнике. Больше семи сгоревших штук одиноко лежали в пепельнице. Видя, как каждый второй прохожий на улице вдыхает табачный дым, а после, практически на автомате, тушит сигару, я задумывалась: а будут ли мои лёгкие сгорать также, как и эти сигареты, если я вдохну этот дым? — Ну что ж, — женщина поднимается с места, отряхивая невидимую пыль со своего халата и приглашая меня идти следом, машет рукой. — Пойдем на узи. Посмотрим, какая у тебя ситуация с цветами.***
Наверное, если бы меня спросили, какого это, знать, что ты практически не имеешь шанса выжить, я бы ответила, что это в первую очередь, больно. Больно просто за своих родителей, ведь это их дочь умрет. Ведь моей жизни просто придет конец, и я вряд-ли почувствую это, а мама и папа будут долго ощущать всю боль этого момента. Я просто надеюсь, что они смогут смириться и жить дальше. — Ну что ж, Маринетт, боюсь, новости не слишком тебя порадуют, — мадам Тома смотрела в одну точку на своем листе, который только исписала в итогах моего узи. Я же совершенно не обращаю внимания на ее слова, разве сам факт того, что я в любом случае умру, меня должен радовать? — В прошлом месяце твои цветки были только на легких, сейчас они уже постепенно оплетают кровеносную систему. Обычно, им требуется достаточно долгое время, чтобы добраться до нее, но в твоем случае, видимо, что-то пошло не так, — я вас умоляю, в моем случае все пошло не так, — и они распространились слишком быстро. Следующее, что они обхватят — сердце. Думаю, ты и сама знаешь, что это значит... Конечно я знаю, что это значит. Когда цветы добираются до сердца, следует одно — смерть. — Знаю, — мой голос предательски срывается, я его и сама не узнаю. — Я не могу изменить сроки, но могу сказать... сказать... — Сколько мне осталось? — она осторожно кивает, будто бы боясь моей реакции. — Говорите. — Максимум — два-три месяца. И почему-то кажется, что все неожиданно замерло.***
Какой-то философ однажды сказал: «Если будущее неизбежно — проживайте каждый день как последний и сделайте его ярче предыдущего». Я не знаю, почему вспомнилась именно эта цитата, я даже не знаю, кто являлся ее автором, но, определенно, она как никогда подходит в мое ущербное положение. Я всегда знала, что умру. И всегда догадывалась, что возможно это будет раньше, чем этот мир покинут мои сверстники. Со временем эта теория подтвердилась. Но все же, пусть я и знала это, но принять сей факт было непросто. Правда люди говорят: знать, что это неизбежно, но не знать точных сроков, всегда легче. Сколько себя помню, мои родители никогда не давали повода усомниться в себе. Они старались не задевать тем смерти и соулмейтов при разговоре со мной. В детстве я не понимала причины. Повзрослев, поняла. Кто-то говорил мне, что стекло глотать легче, чем правду. Когда-то, основываясь на реализме, я говорила, что это бред. Ведь стекло колется, режется, может проткнуть насквозь. Сейчас же, узнав свою дальнейшую судьбу, поняв, что все мои планы на будущее пусты, я почувствовала, как правда просто вышибала из колеи, как резала и распарывала старые шрамы похлеще любого стекла. И если бы тогда меня спросили о дыхании и биении моего сердца... Я бы просто провела пунктир по асфальту. Долгую линию, разделившую дорогу на пополам точно также, как правда разделила мою жизнь на четкие «до» и «после». И сейчас, сидя со своей лучшей подругой-студенткой факультета журналистики на скамейке в городском парке, точно также как и улицы пропахшего дымом, я никак не могла понять, как чувствую себя. Алья активно чем-то пощелкивала в руках, но а я продолжала смотреть на фонтан и весело играющих рядом с ним детей. — Я была у врача, — с ходу начинаю я, готовясь к возможной реакции. — Ну что? — шатенка переводит на меня заинтересованный взгляд. — Два-три месяца. — Что «два-три месяца»? — Мне осталось жить. Максимум, два-три месяца.