Серенады

В затхло-облезлом номерке было невыносимо жарко, а вокруг шпенделя витал запах желания, возбуждения и чуточку лимонного пирога. Уолкер лежал на кровати, раскинувшись, будто звезда, до безобразия нагой, – телесно, душевно, – отчаянно покрасневший и настолько желанно необходимый, что у Канды дух захватывало. Юу стоял на коленях посреди кровати, не в силах даже пошевелиться, лишь сжимая и разжимая кулаки, думая, к чему бы сначала прикоснуться. Мелкий был настолько жутко доступным, что у Юу то и дело перехватывало дыхание, а в горле будто бы вставала рыбья кость. И он мог лишь глухо порыкивать, время от времени проводя пальцами по нежно-грубой коже, которая, вроде как, была абсолютно не детской (с целой коллекцией всевозможных рубцов и шрамов), но в то же время так напоминала кожу какой-нибудь избалованной белоручки, что перед глазами искры плясать начинали. И хотелось трогать, трогать, трогать. Не переставая, не останавливаясь. Трогать зубами, ногтями, пальцами, губами – всем. И Юу трогал. Отчаянно, цепляясь за руки-ноги шпенделя, словно утопающий за соломинку. И чёртов шпендель действительно был похож на эту пресловутую соломинку – тонко-хрупкий, он пах, кажется, рожью и свежевыпеченным хлебом. Наверное, думалось Канде, это всё те же отголоски лимонного пирога, который им подавали за ужином. Аллен был сейчас настолько открытым, что у Юу, кажется, возбуждалось не только тело, но и душа. Мелкий был совершенно без будничного я-в-порядке-всё-отлично грима, без тонн рисованных улыбок – он был покрасневшим, вспотевшим, с широко разведёнными ногами, согнутыми в коленях, с белёсо-седыми волосами, прилипшими к лицу, немного залезшими в рот. Он был без перчаток, шуточек и колкостей. И он ждал. Терпеливо и чуть смущённо ждал, иногда сводя к переносице брови и отводя взгляд в сторону, пока Канда на него насмотрится, пока Канда его запомнит таким, и пока Канда не перестанет тешить своё самолюбие. А у самого Юу настолько приятно тянуло в паху, что становилось немного больно, и он совершенно не знал, что ему делать. Потому что шпендель был ярко-тусклым, лунно-белым и существующе-несуществующим. С волосами, от которых, кажется, отражалась луна, с губами, из которых, кажется, выходила похоть, и с проклятым глазом, горящим ярко-красным в ночной темноте… - Какого чёрта? – Канда удивлённо моргнул, чуть дезориентировавшись от общей внезапности ситуации. - Акумы! – мелкий подорвался, готовый вот-вот схватить плащ со штанами и активировать Клоуна, но как-то чересчур неожиданно полетел на кровать, придавленный грубоватой ладонью Юу. - Никуда ты не пойдёшь, мелочь, - и взгляд Канды в этом жарко-лунном свете казался настолько ирреальным, настолько неагрессивным и жутко подчиняющим, что Аллен только удивлённо охнул, откидываясь на кровать. – Сколько их? - Два… Четыре… Семь. Семь, все второго уровня. - Лежи здесь, я быстро, - Канде, на самом деле, жутко не хотелось терять этого горяченного, распластавшегося сейчас на кровати Уолкера. И он бы, наверное, мог покромсать целое полчище Акум, лишь бы этот грёбаный стручок остался сейчас на этой грёбаной кровати в этом грёбаном номере этой сраной гостиницы. И Юу настолько ясно чувствовал, что не может позволить мутно-лунной пелене спасть с серых глаз недомерка, что готов был привязать того, если понадобится. - Канда! Стой! Я с тобой, - седые брови чуть грозно сдвинулись на переносице, Юу усмехнулся. Всё ещё покрасневший, с выступившей на шее и лбу испариной, Уолкер совершенно не казался грозным, хотя чертовски старался. - Если я узнаю, что твоя задница отрывалась от кровати, то мне придётся отрезать тебе ноги, шпендель, - сам Канда тоже, к слову, не выглядел особо страшным со сбившимся хвостом и топорщащимися брюками. - Канда! - Лежи! Будут мне ещё всякие железяки планы рушить, - Юу, кажется, пробубнил ещё что-то нечленораздельное, взял Муген и выскочил в окно, напоследок услышав координаты местонахождения Акум. После ухода Канды Аллен особенно остро ощутил то, что им пропах весь номер. Его до одури неповторимым запахом, названия которому Уолкер никак не мог дать. Пахло, казалось, холодом и жаром, свежестью и духотой одновременно; чем-то непонятным, чем Юу обычно чистил Муген (было чуть похоже на спиртовую настойку); дорожной пылью, осевшей на форму во время пути; пахло ещё, кажется, лимонным пирогом – Аллен слизал из уголка рта крошку – и ещё раз тем самым кандовым запахом, названия которого Уолкер не знал. Он лежал, весь такой из себя возбуждённый и разгорячённый, не решаясь прикоснуться к своему телу. Пытался справиться со звоном в ушах и напряжением во всём теле, то и дело ёрзая по кровати туда-сюда, отрешённо уставившись на колыхающиеся занавески. Аллен, чуть прикрыв глаза, слушал звуки взрывов и какие-то визги Акум, и, повернув голову в сторону окна, увлечённо слушал вопли Юу в паре домов от гостиницы, в которой они остановились. Слушал, думая о том, что злобно-нетерпеливое «первая иллюзия!», то и дело во всё горло выкрикиваемое Кандой, сложновато, конечно, назвать серенадой, которую обычно безбашенные влюблённые парни поют своим зазнобам. И чуть сощурившись, убирая со лба прилипшие волосы, всё также терпеливо ожидая Канду, он романтично добавлял к этой мысли: «Но такие серенады я бы слушал всю свою жизнь».