После бала. Жажда. Грёзы.

— Извините, учитель, я задержался, посол… Она прервала меня, жестом призывая меня помолчать. Она полулежала на обитой парчой софе, прикрыв глаза и вытянув обутые в высокие сапоги ноги. Как она вообще умудрилась протанцевать в них всю ночь? Все так же, не говоря ни слова, она указала на опустевший кувшин. Не удивительно, что после такой ночи ее мучила жажда. Я подошел за кувшином, радуясь возможности рассмотреть ее поближе, я не так уж часто видел ее по-настоящему усталой. Испарина на лбу и висках, раскрытые в попытке отдышаться пересохшие губы, блестящий из-за выпитого, спрятанный под ресницами взгляд. Захватив кувшин, я прошел вглубь комнаты и, обернувшись к ней, спросил:  — Открыть окно? Она лениво опустила веки. «Да». Прохладный утренний ветер подхватил занавески. На лице учителя расцвела блаженная улыбка, в тот же миг омраченная ее же раздраженным шипением. Тонкая кожица пересохших губ треснула, выпуская капельку крови. Она жадно ее слизнула, и я, вспомнив о мучавшей ее жажде, поспешил за водой. Когда я вернулся, ей было уже легче. Она уже избавилась от узкого кителя, и теперь, выпустив рубашку из-под пояса брюк, расстегивала последние крючки корсажа. Она прогнулась в пояснице, и, опираясь на лопатки, завела руки за спину. Последний крючок не поддавался, и на ее месте, я бы, наверное, взбесился, но ее взгляд, пьяно блуждавший по потолку, был безупречно ленив и безмятежен. Я поставил рядом кувшин и развернулся, чтобы помочь, но крючок, наконец, соскочил с петли. Она облегчённо расправила спину, опускаясь прямо на согнутые руки. Видимо манипуляции с корсажем дались ей нелегко. Она, наконец, собралась с силами, и, вытянув из-под рубашки корсаж, сбросила его на пол. Я подал ей стакан воды. Она выпила его залпом, громко глотая и не замечая, как две шальные капли сбежали за расстегнутый ворот рубашки. Я налил ей второй стакан, и, обойдя кушетку, сел на колено, освобождая уставшие ноги учителя от сапог. Она снова улыбнулась, позволяя сбежать из ее тела еще одной капле переполненной магией крови. Меня ужасно раздражало, то, что ей больно. Хотя ранка на губе не могла идти ни в какое сравнение с теми шрамами, что скрывала она под одеждой. Десятилетия боев и тренировок ни для кого не могли пройти бесследно. Я достал из кармана флакончик с бальзамом и протянул ей. Масло щипало раздраженную кожу, но она знала, что это ненадолго. Я снова обошел кушетку и занялся ее прической. Одну за другой я расплетал десятки косичек, собранных в хвост, освобождая ее волосы из плена заколок, массируя напряженную кожу и чувствуя в воздухе одобрительную вибрацию ее магии. Закончив с заколками, я отошел к зеркалу за гребнем, и ощутил вместо нее слабый раздраженный гул. Про себя усмехнувшись, я вновь подошел к ней, и, усевшись на продвинутый к тахте стул начал расчесывать ее так непривычно завитые в мелкие волны волосы. Вибрация магии вновь успокоилась, стала размеренной и напоминала урчание кота. Она расслаблялась, дыхание выравнивалось. Я так увлекся ее волосами, что и не заметил, как она уснула. Вставало солнце.