Хрустальный колокольчик

За всю свою жизнь Эрнест почти не влюблялся. Нет, влюблялся, конечно, но всего несколько раз. Впервые его сердце дрогнуло и запело хрустальным колокольчиком, когда Эрнест, тогда еще маленький медвежонок, увидел девочку, выходящую их овощной лавки вместе с немолодой медведицей в каракулевом пальто. Эрнест и раньше ее видел - отец девочки, месье Обье, держал автомастерскую, где папа и дядя Эрнеста ремонтировали свои машины, однако в тот день, когда солнце выглянуло после недели беспрерывных дождей и весело блестело, отражаясь в лужах, девочка, шагающая в резиновых сапожках и с потешной серьезностью несущая хозяйственную сумку, показалась медвежонку совершенно особенной. Ее шерстка цвета молочного шоколада, шарфик, заколотый крупной брошью, белое пятнышко под подбородком - все это заставило маленького Эрнеста замереть посреди улицы, прямо в луже. Он даже чуть не выронил веревочку от игрушечного грузовика, которого вывел на прогулку. Медвежонок не шевелился, пока девочка и ее тетя не свернули за угол, не почувствовал даже, что у него промокли ноги - а ведь бабушка Рене говорила ему одеть сапоги. Дома Эрнесту, конечно, попало, но ворчание бабули и молчаливое неодобрение во взгляде отца казались медвежонку несущественными по сравнению с тем, как приятно ему было смотреть на Колет Обье. С того дня Эрнест старался ходить вместе с папой и дядей в мастерскую месье Обье, даже брал с собой машинки, у которых тоже "что-то стучало под капотом", чтобы никто не догадался, зачем на самом деле Эрнест ходит в гараж, где противно пахло бензином и маслами. Он часто видел там Колет: вместе с папой и тетей девочка жила в квартире прямо над автомастерской, и приносила месье Обье обед; иногда Колет просто сидела за столом, рисовала или разбирала разные винтики по коробкам. Так же ее можно было увидеть прыгающей через скакалку у входа в гараж или раскрашивающую асфальт мелками во все цвета радуги. Наблюдать, как Колет играет или помогает тете, подглядывать за ней издалека, разумеется, было недостойно сына почтенного судьи, но подойти и заговорить с мадемуазель Обье Эрнест не мог. Вот просто не мог! Такая милая Колет тут же начинала казаться ему страшной и опасной, как мадам Охотница; а вдруг она не захочет играть с Эрнестом? Вдруг будет над ним смеяться или окажется, что ей нравится кто-то другой. Например, Этьен, у которого есть самокат, или Филипп: ему недавно купили щенка. У Эрнеста нет ни самоката, ни щенка, только коллекция игрушечных машинок, а зачем Колет игрушки, если у ее папы в гараже есть настоящие? Вот и приходилось маленькому Эрнесту любить ее издалека, ходить в мастерскую ради Колет, но прятаться за папу всякий раз, когда она замечала медвежонка, а на ее веселое "Привет, Эрнест" что-то неразборчиво бубнить. Он даже играть не мог: во рту тут же пересыхало, руки-ноги не слушались, а хвост и вовсе немел, когда Колет предлагала Эрнесту запустить бумажные кораблики в плавание по лужам или посмотреть вместе, как месье Обье будет менять двигатель у фургона. А однажды Колет случайно взяла его за лапу, так Эрнест вырвался и с ревом убежал, словно его оса укусила. Колет только недоуменно моргала, а Эрнесту - маленькому, несмышленому медвежонку - казалось, что она давно все знает и просто насмехается над ним. Эрнест уходил, громко топая и обиженно сопя, дуясь на Колет и на всех девчонок вместе взятых, но на следующий день снова приходил в мастерскую месье Обье для ремонта очередного своего "ведра с гайками", в надежде еще раз увидеть Колет. Любить ее почти так же сильно, как пастилу, лелеять чувства в тайне от всех - казалось маленькому Эрнесту самым верным путем. Взрослые его не поймут, а Колет, если захочет, то сама обо всем догадается. Но мадемуазель Обье не поняла или не успела понять - через полтора года ее семья переехала в Марсель, а Эрнест остался дома с осколками в груди вместо сердца и вырезанным из цветного картона сердечком, которое он так и не решился подарить Колет на день Святого Валентина. Второй раз Эрнест влюбился в школе, в старших классах, и новые чувства разительно отличались от той наивной детской привязанности, которую он испытывал к Колет Обье. На сей раз в сердце бушевали одновременно ураган, лесной пожар и шторм; Эрнест не мог усидеть на месте, хотелось вскочить и бежать, кричать, вырывать деревья с корнем и переплыть Сену. Теперь он не боялся к ней подойти, действовал куда более уверено и напористо: ставил ей подножки, толкал в коридоре и стрелял в нее бумажными шариками через весь класс. А еще бил палкой по лужам, когда она проходила мимо - это казалось Эрнесту особенно привлекательным и должно было покорить ее сердце. Девушку звали Армель Прежан, от отца-жандарма ей досталась белая, словно сахарная глазурь, шерсть и пронзительные темные глаза, чей взгляд выбивал из головы Эрнеста все мысли до единой. Армель ничуть не походила на нежную Колет: мадемуазель Прежан кидалась с кулаками на обидчика, колотила хохочущего Эрнеста учебником по истории и требовала вернуть ее портфель, который он закинул на козырек школьного крыльца. Как-то в пылу борьбы Армель даже укусила Эрнеста за ухо и вырвала клок шерсти с его затылка, за что ей влетело даже больше, чем сыну судьи, стащившего ее портфель. На самой Армель не было даже не царапины, но не потому, что Эрнест боялся ее или не мог двинуть в ответ, просто он не бил девчонок, особенно красивых и с проколотыми ушами, а у Армель было по пять сережек в каждом ухе! Но для мадемуазель Прежан этого было мало и после окончания школы она собиралась еще вставить колечко в нос и выкрасить шерсть на голове в бирюзовый цвет. Армель не стеснялась приходить в школу без формы, гоняла в футбол наравне с мальчишками и, в отличии от жеманных одноклассниц, совсем не боялась мышей, что особенно восхищало Эрнеста. Однако, когда он за ужином поделился своими мыслями об Армель Прежан с родными, бабушка Рене недовольно оскалилась: - Жандармейская дочка? Подпорченный фрукт, сразу видно, - проворчала она, разливая по тарелкам буйабес. - Таких в ежовых рукавицах надо держать, а то совсем распустятся. - Верно, - глубокомысленно отозвался отец, шурша газетой, - ее отцу следует быть с девчонкой построже. В каком виде она разгуливает по улице?! Юбка даже колени не прикрывает. - Безобразие! - бабушка со стуком поставила тарелку с супом перед помрачневшим Эрнестом и погладила внука между ушей. - Сразу видно: ни вкуса, ни воспитания. - А эти уши все в сережках? Где вообще такое видано? - дядя ударил по столу кулаком с зажатой в нем ложкой. - Куда только смотрят родители?.. - Упустили девочку, упустили, - покачал головой отец, прихлебывая буйабес, а Эрнесту из-за резко пропавшего аппетита было противно даже смотреть на еду. Он отказался от десерта, своего любимого пирога с заварным кремом, и ушел в свою комнату, обиженный и сердитый, не понимая, почему родные говорили гадости об Армель. Она же крутая! Умела даже водить трактор и стрелять по банкам, а в ножички играла получше многих мальчишек; как она вообще могла кому-то не нравиться?! На следующий день он, вопреки мнению родных о своей избраннице, пригласил мадемуазель Прежан в кино. Эрнест думал, что Армель его поколотит, мол, вон что выдумал судейский сынок, решил, что она будет с ним гулять после того, как из-за него Армель к директору вызывали. Молодой медведь уже готовился к подзатыльнику или тумаку, но Армель вдруг совсем по-девчоночьи опустила глаза, смущенно прикрывшись лапкой; Эрнест даже опешил, но в следующую секунду она стала прежней: шутливо пихнула его в плечо и передернула переливающимися серьгами ушами. - Чур фильм выбираю я. Никаких комедий и киношек про любовь, терпеть не могу эти слезовыжималки. Давай лучше на то кино про ковбоев! Ну то, где про золотую лихорадку. - Идет! - выпалил Эрнест с глупой улыбкой, оглушенный радостью и облегчением: он боялся, что Армель выберет какую-нибудь мелодраму, слезливую и приторную, обязательно про любовь, ведь именно по таким тащатся девчонки. Но Армель не такая, как все, она особенная, а на фильм про ковбоев Эрнест и сам хотел сходить; да и никто не догадается, что у него свидание - кто же ведет девушку на вестерн? Дома он ничего не хотел рассказывать после того, что родные говорили об Армель за ужином. Это личное дело Эрнеста - с кем гулять и с кем встречаться, и девушка должна нравиться в первую очередь ему, а не судье и дяде с бабушкой. Однако пожилая медведица что-то заподозрила, когда Эрнест, собираясь "просто в кино", вдруг напомадил шерсть на голове и облился отцовским одеколоном. - Ты же сказал, что в кино идешь, - протянула бабушка Рене недоверчиво, глядя на внука поверх очков. Она сидела в кресле-качалке и слушала радио за вязанием очередного жилета, которые отец и дядя Эрнеста одевали под мантии, пока сам Эрнест крутился перед зеркалом в прихожей. - Ну да, иду, - пробормотал юный медведь, раздумывая, стоит ли немного подравнять шерсть на подбородке или и так сойдет. - И для кого тогда так наряжаешься? Фух!.. Еще и надухарился так, что дышать нечем. Ну-ка, признавайся, куда собрался, быстро! И не вздумай обманывать свою старую бабушку! - Да в кино я, бабуля, в кино, - Эрнест старался говорить как можно беззаботнее и не встречаться с пожилой медведицей глазами. Ему не хотелось врать и выкручиваться, но и слушать, как бабушка поносит Армель, тоже не желал. И вообще... родные просто плохо ее знали, и стоит им познакомиться с мадемуазель Прежан поближе, то они поймут, какая Армель на самом деле крутая. То есть замечательная. Эрнест не сомневался, что бабушка Рене изменит свое мнение хотя бы ради внука, который, думая о предстоящем свидании, был счастливее медвежонка, объевшегося медовой нуги. Подозревая, что бабушка будет следить за ним из окна, Эрнест решил пойти к кинотеатру в обход, через дворы и переулки: так идти было дольше, чем по проспекту, но зато вне поля зрения бабушки Рене. Эрнест и Армель договорились встретиться у кассы, и молодой медведь практически бежал, боясь опоздать. Но они пришли почти одновременно: Эрнест запнулся, чуть не упал, увидев подходящую к кинотеатру подругу в той самой юбке, оголяющей коленки, которая так не понравилась судье. А вот самому Эрнесту она понравилась, и даже очень, до онемения языка. Пришел в себя лишь когда Армель приветственно пихнула его кулаком в плечо. - Ну, что, - она покачнулась с пятки на носок и кивнула в сторону кассы, за которой медведь-кассир читал книгу, важно слюнявя палец всякий раз, когда нужно было перевернуть страницу. - Пошли? Эрнест не мог говорить, поэтому только кивнул, улыбаясь совершенно идиотской улыбкой. Вестерн оказался совсем слабым, не столько стрельба и погони, сколько скандалы, подставы и галлюцинации, но присутствие Армель и пузырьки поп-корна сглаживали все шероховатости фильма. После сеанса они перекусили фалафелью в уличном кафе, Армель беззастенчиво потешалась над Эрнестом, перепачкавшимся соусом, и едва не подралась с ним из-за последней бельгийской вафли: девушка настаивала, что он должен уступить ей, как даме, а Эрнест скалился, что он сам еще не наелся. Они так бурно выясняли, кому же в итоге должна была достаться вафля, что не заметили, как в пылу спора смахнули ее на землю. Что Эрнест, что Армель в школе на спор ели продукты с земли, но на сей раз в полном молчании сидели и смотрели, как "вафлю раздора" терзают озорные воробьи. Потом их взгляды встретились, и юные медведи дружно рассмеялись. Хрустальный колокольчик в груди Эрнеста заходился сладким звоном, а в крови бушевал огонь. Когда он провожал Армель домой, они держались за руки, прямо как настоящая парочка, и у Эрнеста все тело зудело и горело, словно у него блохи завелись. Армель даже предлагала ему зайти - ее родители были на работе, можно было послушать музыку и немного потанцевать, но Эрнесту надо было быть дома до десяти вечера. Армель тогда усмехнулась, но ничего не сказала, только взъерошила его тщательно уложенную шерсть на макушке, отчего она встала дыбом, как иглы дикобраза. Они стали встречаться по-настоящему; Эрнест как мог скрывал свои отношения с Армель от семьи. Он ни в коем случае не стеснялся ни мадемуазель Прежан, ни своих чувств к ней, просто не хотел волновать бабушку и отца лишний раз. Армель немного дулась: ей не нравилось, что Эрнест не мог гулять с ней допоздна, что не хотел прокалывать нос вместе с ней и выбривать шерсть на затылке. Она подговаривала Эрнеста сбежать с уроков, притвориться студентами и купить кальвадос в супермаркете, а однажды предложила забраться в старое заброшенное поместье, где, по слухам, жила когда-то герцогиня - старая черная медведица, ворующая медвежат по всей округе. Эрнест сопротивлялся: прогулы могли испортить его успеваемость, а судья строго следил за успехами сына в школе, на студентов они были мало похожи, а в заброшенном поместье им и так нечего было делать. Старый обветшалый дом с заколоченными окнами и замком на воротах; что там могло быть интересного? Но Армель уговаривала, убеждала, злилась и обижалась, обзывала Эрнеста трусом, и, в конце концов, медведь не выдержал и сдался. Он и сам хотел оскорбиться, сказать мадемуазель Прежан что-нибудь резкое, чтобы подруга не шибко зазнавалась, но, видя, как ее обрадовало согласие Эрнеста, он повеселел, даже заразился ее азартом и совсем не подумал, что может быть, если их вдруг поймают при попытке пробраться в чужую собственность. Перелезая через кованый забор, юный медведь чувствовал себя бесстрашным и неуловимым, а когда Армель достала из сумки сигареты, пачку фруктовых драже и початую бутылку ликёра, и вовсе возомнил себя дерзким, словно рокер Гризли Гриз. - Ты мне очень нравишься, Эрнест, - призналась Армель чуть заплетающимся языком, сидя рядом с Эрнестом на траве под раскидистым дубом. Сам особняк оказался запертым, внутрь было никак не пробраться, поэтому юным медведям пришлось довольствоваться двором и заросшим садом. Они ели ягоды буйно разросшейся дикой малины, Эрнест умудрился упасть в заболоченный пруд, пытаясь сорвать для подруги лилию, а сама Армель свалилась с дерева, надеясь по его ветвям забраться на крышу особняка. К счастью, успела забраться не слишком высоко. Помятые, грязные, а от Эрнеста еще и пахло тиной, но довольные и опьяневшие от лета, ликёра и друг друга. - Ты тоже мне нравишься, - пробухтел Эрнест, стараясь не икать, и Армель серьезно кивнула. - Это хорошо, - она сделала глоток ликёра прямо из бутылки, - я бы не пошла сюда с тем, кто мне не нравится. Армель придвинулась поближе к Эрнесту, несмотря на исходящий от него запах болота, и положила голову ему на плечо; Эрнест несмело обнял ее за плечи, млея от солнечного тепла, хмельной сладости ликёра с конфетами и Армель. Тот день выдался по-настоящему хорошим, но ровно до того момента, пока юных медведей не застали перелезающими через ограду поместья жандармы, патрулирующие окрестности. Никогда еще Эрнесту не было так стыдно, как тогда, когда судья явился забирать сына из жандармерии. Отец ничего не сказал - слишком много было рядом посторонних: жандармы, секретари, уборщик, ободряюще подмигивающий посмурневшему Эрнесту, - но посмотрел так, что юный медведь почувствовал себя маленьким и глупым. Намеренно не замечая Армель, которая сидела рядом с другом в коридоре, дожидаясь отца после смены, судья едва заметно качнул головой и, не оборачиваясь, направился к выходу из участка. Эрнест нехотя поплелся следом, предчувствую бурю, которая разразится дома, и на пороге оглянулся на мадемуазель Прежан: подруга на его несчастный взгляд ответила мягкой сочувственной улыбкой и махнула лапкой, а потом беззвучно прошептала "Удачи" и подмигнула. Эрнест немного воспрянул духом, расправил плечи: раз она не трусит, то и он не будет. Но это оказалось не так просто, когда дома на него обрушился целый ураган. - А я говорила, говорила, что эта девчонка с гнильцой, говорила! - рычала бабушка Рене, расхаживая по гостиной. - Посмотрите, что она сделала с Эрнестом, милым, примерным мальчиком! Забраться в чужой дом, да еще и распивать там спиртное!.. - Чтобы я больше не видел тебя с этой Прежан! Слышишь меня?! - рявкнул отец, встряхнув Эрнеста за плечо. - Так меня опозорить!.. Как мне теперь соседям в глаза смотреть?! А на работе что скажут? Моего сына везли как преступника! Все это влияние жандармейской девчонки, но у тебя должна же быть своя голова на плечах! Судья продолжал возмущаться и стыдить Эрнеста, бабушка Рене все причитала, а юный медведь все думал об оставшейся в участке Армель. Он надеялся, что у нее не будет проблем из-за их прогулки , и что они продолжат гулять даже после этого, но отец, молчание которого Эрнеста разозлило еще больше, потряс кулаком прямо перед его носом: - Я запрещаю тебе, понимаешь, Эрнест, запрещаю даже думать об этой девчонке! Она явно не нашего круга. Вот у окружного прокурора есть дочка, чудесная девочка, твоя ровесница. На следующей неделе мы всей семьей идем на обед к месье Локонте, и там ты с ней познакомишься. - Правильно, правильно, - принялась приговаривать бабушка Рене, обнимая Эрнеста за плечи, - вот это достойная барышня. Я слышала, она играет на фортепиано, трижды в неделю к ней ходит учитель музыки, мне мадам Локонте рассказывала... - Не хочу я ни с кем знакомиться! - возмутился Эрнест; не нужна ему никакая дочка прокурора, на чем бы она не играла, у него есть Армель. - И не собираюсь я идти ни на какой обед! - Что?! - от рева судьи в серванте задребезжал хрусталь, бабушка Рене охнула и упала в кресло, прижав лапу к груди, принялась обмахиваться журналом, стонала так, будто ей опять под коготь угодила заноза, а когда собиралась накапать себе в чашку немного успокоительного, отец выхватил у нее пузырек и жадно приник к горлышку. - Видишь, до чего ты отца довел?! - бабушка замахала на Эрнеста лапами. - Никакого уважения, никакой благодарности! Нас, свою семью, своих родных, он и слушать не хочет, и к Локонте идти не желает, хотя семья такая уважаемая, а с этой девицей зато шляется Бог знает где! - Еще раз тебя с ней увижу - уши надеру, - пригрозил, отдуваясь, судья, - и отцу ее скажу, чтобы приструнил эту... эту... нахалку! - Только попробуй. Я тебе этого никогда не прощу, - в горле Эрнеста заклокотал рык, и это проявление сыновьего неповиновения вызвало новую вспышку: отец рычал и брызгал слюной, и люстра раскачивалась от его рева, бабушка то уговаривала сына и стыдила внука, то наоборот, а потом домой вернулся дядя, и все закипело, забурлило по новой. Эрнест стоял и слушал, как уже рассвирепевшая бабушка Рене велела сыновьям умолкнуть, ведь они делают только хуже, судья кричал, чтобы ему не мешали воспитывать собственного сына, а дядя жаловался, что после всей этой истории прокурор Локонте даже не пустит их на порог своего дома. Но Эрнесту не было никакого дела до прокурора и его дочки, играй она хоть на пианино, хоть на тромбоне, все его мысли принадлежали оставшейся в участке Армель. Он надеялся, что ей не сильно влетит; если и ее родители будут против их общения, то им придется совсем туго, но Эрнест не сомневался, что они справятся. В школе не будет ни отца, ни бабушки Рене, которая, вспылив, колотила взрослых сыновей, больших медведей, сложенным веером и обещала надавать им по хвостам, если они не успокоятся. После той ссоры отец не разговаривал с Эрнестом почти два месяца, а дядя так вообще собрался съезжать из дома, в котором "его не уважают и вообще ни во что не ставят". Бабушка Рене тоже обижалась, но ее не хватило даже на день, хотя внук и не думал прекращать свои отношения с несносной Армель Прежан. Это и залегло в основу пропасти, разверзшейся между Эрнестом и его родными. С Армель молодой медведь встречался до самого окончания школы; после выпускного Эрнест вместе с подругой и еще парой школьных друзей поехали автостопом к побережью. Это было счастливое, беззаботное время, несмотря на то, что нередко юным медведям приходилось ночевать под открытым небом, и недостаток денег - отец сразу сказал, что Эрнест не получит ни су, если не выбросит из головы все глупости и не начнет готовиться к вступительным экзаменам. Но Эрнест и не думал поступать на выбранный отцом факультет; он не хотел становиться судьей, пусть это "весьма достойная профессия". Эрнест очень любил отца и дядю, и его ранили разговоры о том, что он своим поведением разбивает сердце бабушки Рене, но ему хотелось другого. Вот Армель его понимала. Жуя травинку и любуясь волнами, мягко набегающими на песчаный берег, мадемуазель Прежан заявила, что собирается поступать в академию жандармов, хотя мать настаивала, чтобы она пошла учиться на швею. Дескать, девушке такое ремесло больше подходит. - Зато отец на моей стороне, прямо раздувается от гордости, - похвасталась Армель, щекоча травинкой ухо Эрнеста, - буду единственной девчонкой в группе, а может, и на потоке. Да и ладно! Вот выслужусь, стану комиссаром на зло всем, кто нос воротил. И ты... становись артистом! Пусть все, кто в тебя не верил, подавятся своим успехом как лакричным леденцом. Пробовал их? Гадость редкая! - Отец будет злиться, - вздохнул Эрнест, и Армель игриво толкнула его плечом. - Ну, жизнь-то твоя, а не его. Тебе с этим жить. Не дрейфь, косолапый, прорвемся! Если бы не поддержка Армель, Эрнесту не хватило бы сил выдержать натиск семьи. Судья упорно пытался пробиться сквозь стену упрямства и решимости сына, бабушка Рене уговаривала, пыталась смягчить обе стороны, уверяла, что все это ради блага Эрнеста, но молодой медведь был непреклонен. Пропасть между ними все росла и ширилась, становилась глубже с каждым днем, с каждым неосторожно брошенным словом. Когда Эрнест в очередной категорически отказался знакомиться с дочерью прокурора Локонте, разлом между ними был даже глубже Мариинской впадины. - Но она увлекается музыкой, как и ты, - мягко увещевала бабушка, пока судья гневно раздувал ноздри, - тоже мечтает выступать, хочет стать пианисткой. Уверена, вы поладите... - Не хочу я ни с кем ладить, - дернулся Эрнест; у него была Армель, рядом с которой Делфайн Локонте казалась бледной, словно моль, и колокольчик в сердце оживал только тогда, когда юный медведь получал письма от мадемуазель Прежан. При виде Делфайн в груди было тихо и глухо, как в пустом ящике. - Если вы все от нее в таком восторге, то, может, сами с ней и познакомитесь. Отец еще не стар, пусть с ней и ладит. Разумеется, подобное высказывание не сошло ему с рук: судья упрекал Эрнеста, что девчонка Прежан совсем ему голову запудрила, что родных он ни во что не ставит, хотя отец и бабушка не доедали, не досыпали, а он... Эрнест тоже рычал, что его никто не понимает и не хочет понять, что навязывают ему свои мнения и даже не думают о том, чего он сам хочет. - А чего ты хочешь-то, а?! Чего? - колотил судья по столу кулаком. - Быть балаганным шутом? Выставлять себя на посмешище? Ну уж нет, довольно! Я не потерплю, чтобы мой сын превратился в фигляра. Или ты немедленно берешься за ум, или убирайся из моего дома! Эрнест тогда ничего не ответил; отшатнулся, словно отец его ударил, молча развернулся и прошел в прихожую. Сорвал куртку, уронив вешалку, и даже не обернулся, не взглянул на прощание на заплакавшую бабушку и на обмякшего в кресле отца. Рене что-то говорила, звала внука, но Эрнест хлопнул дверью и ушел. Уже через несколько минут молодой медведь пожалел и о грубых словах, и об уходе, едва не захлебнулся горечью вины и стыда, но вернуться и попросить прощения ему не позволяли гордость и обида. Ничего, Эрнест проживет как-нибудь и без них, тем более, что Армель Прежан верила в него. Пусть хрустальный колокольчик в груди Эрнеста уже не пел при мыслях о ней, а письма от Армель приходили все реже, но медведь до сих пор питал к ней теплые чувства. Расстояние, житейские проблемы порушили их юную любовь, но на ее месте выросла крепкая дружба. Дослужившаяся до майора Армель не теряла связи с другом, а после истории с "Сахарным королем" и знаменитого разбирательства, закончившегося разрушением городского суда, позвонила Эрнесту и отчитывала его добрых полчаса. Армель, в замужестве Нуари, говорила с Эрнестом строго, как с одним из своих подчиненных, но он достаточно хорошо знал ее, чтобы различить в голосе майора Нуари тщательно сдерживаемый смех. - Повезло тебе, косолапый, и подельнице твоей маленькой и хвостатой, - через неделю, после того, как Эрнест рассказал старой подруге о Селестине, им пришла посылка с целым ворохом конфет, банками медовой нуги и нарядной куклой. Селестина тут же окрестила куклу Мими и принялась писать ее портрет. - Если бы не спасение судей, вы бы так легко не отделались. Тебя бы лес валить отправили, а с мышами, ты знаешь, разговор у нас короткий. Только ребенку не говори, нечего ей об этом думать. - Она у меня смелая, - улыбнулся Эрнест, глядя, как Селестина, подрагивая кончиком хвостика от усердия, водит кисточкой по бумаге. - Бесстрашная, я бы сказал. Такая кроха, а дружбы с медведем не испугалась. Армель понимающе хмыкнула в трубку: - Тогда, может, она поделится с тобой храбростью, и ты уже помиришься со своими? Столько лет прошло, Эрнест. Пора бы уже. Эрнест приуныл; день, начавшийся так славно с плотного завтрака, состоящего из яичницы и тостов с вареньем, и прогулки с Селестиной в ближайшую рощу за земляникой для пирога, померк, будто на небо набежали тучи. Безусловно, в словах Армель было здравое зерно, но... столько лет прошло с ухода Эрнеста, и с каждым днем обида и непонимание накапливались, и вот уже Эрнеста и отца разделяла не просто пропасть, а целое море. Бабушка Рене еще как-то пыталась вернуть внука в семью, хотела поговорить, но Эрнест был слишком молод, слишком горд и глуп, чтобы ответить на ее попытки примирения семьи, хотя скучал, безумно скучал. Ему не хватало их воскресных обедов, когда даже судья откладывал все свои дела и присоединялся к семье за столом, не хватало музыки бабушкиного радио по утрам, связанных ею ажурных салфеток и поцелуев на прощание. Но разве думал об этом юный Эрнест? Нет, его голова была занята лишь обидами и всеми упреками, которыми его засыпал судья. О том, что он сам мог обидеть отца, Эрнест даже не думал. Но как-то раз он все же решился попытаться встретиться с отцом, специально решил выступить перед зданием городского суда в надежде, что судья увидит, как хорош Эрнест, как его представление нравится горожанам, и смягчится хотя бы немного, но он, увидев сына, выплясывающего перед толпой с гармошкой, поспешил отвернуться. Шел мелкий дождь, Эрнест задорно топал подошвами ботинок по лужам, веселя детвору, которая сыпала ему в шляпу монетки с позволения родителей, а его собственный отец, поседевший, немного обрюзгший и оплывший, ставший похожим на подтаявшую на солнце шоколадную фигурку, поднял воротник плаща и ушел, прикрываясь зонтом. Эрнесту никогда не было так плохо, как в тот день, стоя под дождем и провожая взглядом уходящего судью. Хотелось броситься за ним, как маленькому медвежонку потянуть отца за рукав и уговорить посмотреть на его выступление. Пусть Эрнест пляшет не в театре, но он так радует народ, и деньги в карман сыплются, небольшие, но на жизнь хватает; спросить, как поживают дядя и бабушка, не болеют ли... но Эрнест не сдвинулся с места. Едва отец скрылся из виду, он запел во все горло, так, что даже перепугал бегающих вокруг него ребятишек, и заплясал, словно африканский шаман, хотя перед глазами стоял черный печальный силуэт его старика, повернувшегося спиной к родному сыну. Медведь грустно вздохнул в трубку; если уж тогда судья не желал его больше знать, то теперь и подавно: подумать только, Эрнест мало того, что побывал на скамье подсудимых, так еще и удочерил мышку! А что он мог сказать о Селестине? Страшно даже представить! Нет уж, пусть все остается как есть; судье точно будет спокойнее, если его непутевый беспутный сын больше не будет влезать в его размеренную жизнь. Об этом он и сказал Армель, но старая подруга обозвала его косолапым дурнем и отключилась; дурень он, дурень, а как его еще назвать? Многие медведи его прямо так и называли: где это видано, мышь в дом привести и за один стол с ней садиться! Но Эрнесту не было дела до чужих пересудов, пускай болтают, а они с Селестиной даже иногда выступали вместе: Эрнест специально для нее принес крохотный бубен, с которым она прыгала и плясала вокруг медведя, такая хорошенькая в своем розовом платьице. В такие дни им даже подавали больше, а хозяин ближайшей закусочной, невысокий толстый белый медведь, с черными пятнами, уроженец далекой Азии, даже бесплатно угощал их лапшой за то, что они привлекают клиентов. Так они и жили вдвоем в своем милом уютном мирке, и Эрнест считал, что в нем нет места посторонним. Ровно до тех пор, пока они с Селестиной не прошли мимо одной шляпной лавки. Свои вещи Эрнест давно научился чинить сам, мог и пуговицу пришить, и штаны подлатать, коли было нужно, а вот девчоночьи одежки пошить было куда труднее, тем более на такую кроху. Пусть Селестина и хорохорилась, что она уже большая, но попробуй-ка, заставь мышь усидеть на месте, сними мерки, да еще и сшей это все ровно. Приходилось покупать, иногда даже спускаться за покупками вниз: Селестина радовалась возвращению в родной город, Эрнеста шарахались, мышата принимались верещать всякий раз, когда его видели, но больше от озорства, чем от страха, и ходили за большим медведем хвостом, разбегаясь, стоило ему только обернуться. А Селестина ходила с ним гордая, держа Эрнеста за руку или сидя у него на плечах, возбужденно подпрыгивая, ведь с медвежьего роста весь мышиный город видно как на ладони. Но осень была уже на пороге, по вечерам становилась прохладно и ветрено, и Эрнест боялся, что Селестина застудит ушки, поэтому решил зайти в шляпный магазин, посмотреть, не найдется ли там что-нибудь на ее головку. Раньше бабушка Рене часто заходила в этот магазин, и маленький медвежонок Эрнест изнывал от скуки, пока бабушка, в окружении услужливых продавцов, примеряла шляпки. Он отказывался признаваться себе, что надеялся встретить в магазине бабушку Рене; просто так, совершенно случайно, но вдруг, однако не знал, что из этого может получиться. Что, если она отвернется от него, как и отец? И что скажет, увидев рядом с ним Селестину? Поэтому, пока мышка носилась по тротуару, пугая по-барски важных голубей, Эрнест заглянул в окно магазина. Внутреннее убранство салона совершенно не поменялось: те же яркие цветы в высоких напольных вазонах, креслица с гнутыми ножками, вечерние шляпки, обсыпанные блестками, точно кексы - цукатами, на головастых манекенах, манерные модели на плакатах, демонстрирующие последние новинки шляпной моды. Эрнесту показалось, что даже стоя на улице он чувствовал запахи, царящие в магазине, которые в детстве его бесили до зубовного скрежета: пыли и цветов, от которых у него щипало в носу, чернослива в шоколаде, которым его угощала улыбчивая продавец, всяких штук по уходу за шляпами. Медведь улыбнулся в усы; наверное, и Селестина будет так же, как и бабуля Рене, крутиться перед зеркалом, любуясь собой в шляпке. С нее станется выбрать что поярче, например блестящую вуалетку или вообще ту, с крохотной искусственной птичкой, но ей нужно что потеплее, чтобы уши не мерзли. Эрнест собирался уже войти в салон и позвать Селестину, которая, заигравшись, гоняла голубя вокруг фонарного столба - глупая птица, не мог просто взять и улететь, - когда увидел ее, стоящую за прилавком. Хрустальный колокольчик в груди внезапно подскочил и зазвенел так, что у Эрнеста заложило уши. - Эй, Эрнест, ну, мы идем или как? - Селестина, подпрыгнув, ухватила его за рукав и потянула, раскачиваясь из стороны в сторону. Она успела подрасти за последнее время, но лапки еще не доставали до земли; мышка, хихикая, болтала ножонками, пока Эрнест пялился в витрину шляпного магазина, словно увидел там шоколадный торт. Селестина пихнула его кулачком в бок, но он даже не шелохнулся, и мышка не на шутку встревожилась. Проворно вскарабкавшись по руке Эрнеста на плечо, она помахала ладошкой перед его мордой. - Эрне-ест?.. - протянула Селестина; странно... только что он был нормальным, а тут будто оцепенел. Опять спину свело, как в прошлый раз? Но тогда бы он точно начал реветь, а тут молчит, будто язык онемел. Скрестив лапки на груди, мышка проследила за его взглядом, но не нашла там ничего особенного: просто молодая медведица в голубом платье помогала даме выбрать шляпку, ничего же особенного. - Эрнест, очнись! - пискнула Селестина ему прямо в ухо, которым медведь недовольно шевельнул, но так и не сдвинулся с места, но спустя секунду он покачнулся, и мышке пришлось ухватиться за его шею, чтобы не упасть. Эрнест стукнулся носом о стекло витрины, продолжая следить за медведицей в голубом и покупательницей, примеряющей нечто, похожее на котелок, только из бархата и с атласной ленточкой. На невысокой покупательнице с густой черной шерстью и белым пятном на груди была накидка с рюшами и плиссированная юбка, а медведица в голубом - очень симпатичная, с карамельно-рыжим отливом меха - стояла позади нее, держа зеркало, чтобы дама смогла рассмотреть шляпку с каждого ракурса. Селестина нахмурилась: не могла же Эрнесту понравиться эта шляпа. Она же похожа на кастрюлю, в которой Старая Грымза, то есть мадам Гризельда - воспитательница Селестины - готовила завтрак своим подопечным. А на что там еще можно смотреть, в магазине же никого нет, кроме медведиц! Мышка подозрительно покосилась на Эрнеста; а чего на них так смотреть? Будто он медведиц не видел никогда; к ним же недавно приходила в гости мадам Нуари, белая медведица со значком жандарма. Селестина даже испугалась, думала, их опять хотят за что-нибудь судить, но Эрнест не позволил ей спрятаться в подполе и представил своей давней подруге. Мадам Нуари была шумной, но милой, восхитилась рисунками Селестины и заявила, что ей нужен портрет именно кисти "этой маленькой, но талантливой мышки", однако после ее визита Эрнест загрустил, и Селестина не могла понять, почему. Как сейчас она не могла понять, чего это медведь так застыл! - Эрнест, ну, Эрнест!.. Да приди же ты в себя! - потребовала мышка. - Что ты там такое разглядываешь? Расскажи, мне же тоже интересно! - Разглядываю?.. Я? Ничего! Совершенно ничего! - Эрнест вдруг завертелся, как волчок, отскочил от витрины, словно увидел там Охотника. - Что ты выдумываешь, Селестина? - Я выдумываю?! - от возмущения у нее задрожал кончик хвоста. - Я тебя зову, зову, "Эрнест, Эрнест", а ты даже не отвечаешь, все смотришь и смотришь! Что ты там такое увидел, признавайся! - Ничего я там не увидел. То есть, никого... то есть, ни на кого я там не смотрел! - выпалил Эрнест, думая, что шляпку можно купить и в другом магазине; бабушки Рене здесь явно нет, а мадемуазель занята покупателем, ни к чему ее отвлекать. И кто знает, как мадемуазель отреагирует на присутствие мыши в ее салоне. Эрнест сделал шаг в сторону, продолжая следить за медведицей сквозь стекло витрины, украшенное витиеватой надписью и кокетливым профилем медведицы в широкополой шляпке с пером. Мадемуазель - или даже мадам - укладывала выбранную покупательницей шляпу в круглую коробку, в которой Селестина могла уместиться вместе со всеми своими красками и кисточками. Мышка, видя нерешительность друга, поерзала у него на плече, даже подпрыгнула несколько раз, как на игрушечной лошадке. - Так мы зайдем или как? Ты же сам говорил, что мне шляпа нужна. - Шляпа?.. А ну да, говорил. Так это... - Эрнест чувствовал себя глупо: он же взрослый, самостоятельный медведь, о ребенке даже заботится, а топчется и мнется прямо как в детстве, когда боялся зайти в автомастерскую и позвать Колет погулять. В жизни Эрнеста были дамы и после Армель, но ни одна из них не заставляла медведя цепенеть, и в ушах при виде них так не звенело, а в груди не делалось щекотно, и сердце не дрожало одновременно от страха и задора, как перед прыжком в озеро с трамплина. - Тогда пошли? Или ты боишься? - Селестина, хихикнув, помяла медведя за ухо; Эрнест раздраженно фыркнул, одергивая куртку. - Я? Боюсь?! Вот еще, с чего бы это? - в конце концов, чего ему бояться? Мадемуазель казалась милой и любезной, если попросит выйти с мышью из магазина, так не страшно, пойдут в другой. Да и шляпы нужного размера может не оказаться; но чтобы это узнать, придется заговорить с мадемуазель за прилавком, а у Эрнеста, просто стоящего на улице у дверей салона, язык прилипал к нёбу, а голове было пусто, как в глиняной банке из-под печенья, которую нашли мыши. - Не знаю я, почему ты боишься. По-хорошему, это мне надо бояться! Ведь я маленькая мышка, совсем одна-одинешенька, а вокруг - огромные злые медведи, которые хотят меня съесть! - Как это - тебя съесть? Кто это хочет тебя съесть? Покажи мне его, так я ему задам!.. - Да я пошутила, Эрнест, - засмеялась Селестина, крепче обнимая Эрнеста за шею, и вновь посмотрела на медведицу в магазине, которая помогала покупательнице выбрать перчатки и платок к купленной шляпе. - Ты что, меня стесняешься? Или просто стесняешься? не стесняйся, можем и тебе что-нибудь купить. Шарф, например! Или носки. Интересно, у них продаются носки?.. - мышка хотела слезть с плеча Эрнеста и зайти в магазин одной, раз уж ее большой медведь боится, но Эрнест попытался ее схватить. Селестина юрко прошмыгнула между его пальцами и уже через секунду затоптала каблучками крохотных ботинок по асфальту. - Эрнест, ну, ты чего? - Давай лучше зайдем в другой раз, а? - да, лучше будет прийти в следующий раз, Эрнест тогда и приоденется, и шерсть на щеках подравняет, когти подстрижет. Но Селестина, упрямо уперев лапки в бока, встала напротив медведя, грозно блестя на него глазками-бусинками. - Эрнест, прекрати! Ты ведешь себя как маленький! Прямо как... как Роланд! Он когда влюбился в Жизель даже моргать рядом с ней забывал, - внезапная догадка вынудила мышку прижать уши, - ты... ты что, Эрнест, ты влюбился? - Селестина подбежала к витрине и, приподнявшись на носочках, заглянула в магазин. - А... а в кого? Там же две медведицы. Вот лично мне нравится та, что в голубом, другая для тебя слишком старая, и шляпу она выбрала дурацкую. - Т-с-с! Потише, Селестина! - вспыхнул Эрнест, боязливо оглядываясь по сторонам; если дамы из магазина услышат мышиную болтовню, стыда ведь не оберешься. Влюбился? Нет, он не влюбился, он слишком взрослый для этого, закостенелый холостяк и явно не пара очаровательной медведице из магазина. Уличный музыкант в помятой шляпе и потертой замшевой куртке - разве может такой понравиться даме? Да еще и с мышонком в кармане. Тут даже и думать нечего! Эрнест уже давно не наивный медвежонок и не пылкий подросток-максималист, чтобы питать глупые надежды и, очертя голову, рваться в бой. - Да что с тобой, Эрнест? Стесняешься, что ли? Эрнест, не стесняйся. Не стесняйся, кому говорю! - Селестина замахнулась на него лапкой. - Рафаэль тоже стеснялся-стеснялся, стеснялся-стеснялся и достеснялся! И все! Нет больше Рафаэля! - В каком смысле "нет больше Рафаэля"? - ужаснулся Эрнест. - А в таком! Он вместе с Жизель наверх поднимался, зубки собирал, и в мышеловку угодил. Раз - и не было... - у Эрнеста от тревоги за мышонка Рафаэля заболело в груди, а Селестина продолжала как ни в чем не бывало, - и не было у Рафаэля половины хвоста! Медведь успел только озадаченно моргнуть, как мышка, секунду назад стоящая перед ним на тротуаре, вдруг оказалась у него на груди, цепляясь лапками за рубашку. - Ты же не хочешь быть как Рафаэль? Не хочешь остаться без половины хвоста? - мрачно спросила Селестина, морща лобик; Эрнест что-то неразборчиво пробормотал, плохо улавливая связь между ним и потерявшим хвост Рафаэлем, но счел за лучшее согласиться: у мышки был такой свирепый вид, того и гляди - укусит за нос. Но Селестина и не думала кусаться, вместо этого она ловко спрыгнула на землю и уверенно зашагала к входу в шляпный магазин. - Эй, постой, Селестина! Ты что задумала? - мышка споро прошмыгнула мимо ног медведицы, выходящей с пакетами и коробкой из магазина, и направилась к прилавку, за которым хозяйничала мадемуазель в голубом. У Эрнеста от страха почти вся жизнь пронеслась перед глазами: как он маленький караулил Колет возле автомастерской ее отца, чтобы просто с ней повидаться, как пугал ее на Хэллоуин в костюме приведения, как стоял напротив ее дома, с темнотой в окнах и тяжелым замком на двери; как плясал на своей первой дискотеке с Армель, как катался с ней на мопеде по ночному городу и как сбегал к ней через окно своей комнаты, так, чтобы не увидели отец и дядя. Все это промелькнуло перед глазами за ту долю мгновения, что Селестина шла от порога магазина до прилавка. Эрнест кинулся за мышкой, мысленно приготовившись к самому худшему, и едва не сбил с ног нагруженную покупками даму; сбивчиво извинившись перед возмущенной медведицей, Эрнест в валился в шляпный салон, когда мышка уже карабкалась на прилавок. Мадемуазель была слишком занята, убирая не пригодившиеся шляпки и платки, и Эрнест прибавил шагу; быстрее, быстрее, пока она не обернулась, не увидела мышь и не подняла крик. Селестина еще слишком мала, не понимает, что далеко не все медведицы такие как мадам Нуари, да и то Армель была добра с мышкой из-за Эрнеста, хотя, если бы она не хотела быть любезной, то даже старая дружба не смогла бы ее заставить. Но Армель никогда не боялась мышей, а если мадемуазель-шляпница боится? Нет, Селестина зря все это затеяла, определенно! Эрнест, крадучись, подбирался к прилавку, боясь даже дышать, чтобы не привлечь внимание медведицы; он хотел тихо схватить Селестину и сунуть ее за пазуху, спрятать до того, как мадемуазель заметит присутствие грызуна в своем магазине, но маленькая проныра, словно разгадав его маневр, отскочила в сторону и хлопнула ладошкой по серебристой кнопочке настольного звонка. Звон, показавшийся Эрнесту оглушительнее колокольного, покатился по всему небольшому салону, медведица поставила стопку коробок на пол, выпрямилась и повернулась. Взгляд теплых карих глаз остановился на Эрнесте, замершем посреди магазина в позе "большого злого медведя" - согнувшегося, с поднятыми лапами, на полусогнутых ногах. Мадемуазель сцепила руки в замок у живота, со светской улыбкой глядя на Эрнеста, отчаянно желающего сбежать, однако подошвы ботинок намертво прилипли к полу, а к ногам будто привязали чугунные гири. Он мог только стоять и смотреть на медведицу в голубом платье с белым кружевным воротником, которое ей очень шло; Селестина тем временем успела взобраться на прилавок и прогуливалась по нему, как по подиуму. - Добрый день, мадемуазель, - пропищала она, и медведица, заморгав и недоуменно нахмурившись, закрутила головой; она не сразу заметила Селестину, нахально стоящую перед ней возле кассового аппарата. - Вы же мадемуазель, да? Или мадам? - Селестина... - сдавленно прохрипел Эрнест, хватаясь за голову; ну все... сейчас медведица закричит, схватит веник и выгонит их обоих из шляпного салона. - Просто вы, кажется, очень понравились моему другу, - мышка указала лапкой на Эрнеста, - а сам он подойти стесняется. Эрнест! Ну же, иди сюда, или я вообще все должна за тебя делать? Селестине, и до этого отличавшейся храбростью - мыслимое ли дело, крошечной мышке пробираться в дома медведей и искать зубки, - дружба с Эрнестом только добавила отваги. Она стояла перед опешившей медведицей, которая только и могла, что переводить взгляд с мышки на Эрнеста и обратно. - Мадемуазель, а как вас зовут? - Эрнест видел за тяжелой бархатной шторкой мелькающие мордочки и других работниц магазина, но не одна из них так и не вышла в зал. - Я Селестина, а это - Эрнест. Он только на первый взгляд такой большой и страшный, а на самом деле он очень добрый и веселый. И он мой лучший друг! - Вот как? В самом деле? - мелодичным голосом откликнулась медведица. Она не улыбалась, но глаза ее блестели, в них солнечно-золотистыми искрами переливался смех. - Ни разу не видела медведя, который дружил бы с мышкой. - Но это правда. Мы дружим, - Селестина топнула ножкой. - И все делаем вместе. Даже по магазинам ходим вместе. Кстати, Эрнест говорил, что мне нужна шляпа. У вас не найдется шляпки для меня? - У нас шляпки только для медведей, - мадемуазель или мадам - она так и не сказала точно, - но можно пошить на заказ. Нужно будет снять мерки, выбрать цвет, материал и фасон, и тогда... - Слышал, Эрнест? - Селестина с торжествующим видом повернулась к медведю; спокойствие медведицы в беседе с ней убедили мышку, что она может стать хорошим другом для них с Эрнестом. Другая бы на ее месте уже кричала и пыталась бы стукнуть Селестину веником. - Можно мне шляпку с пером? И с бантиком? Или нет! Лучше с пером и двумя бантиками! - Может, заглянем в другой магазин? - пробормотал медведь, крутя в лапах собственную шляпу. Ему было так неловко, словно после зимней спячки он слопал все модные шляпки из этого магазина, хотя ведь такой пустяк: Селестина сказала мадемуазель за прилавком, что она нравится Эрнесту. Высказать такое незнакомой медведице в лоб прямо с порога... каким, должно быть, идиотом она его считает. - Это еще зачем? - удивилась мышка. - Эрнест, ты что, все еще стесняешься? Ну, я же говорила тебе не стесняться! Я тебе зачем рассказывала про Рафаэля? Значит так, - Селестина спрыгнула с прилавка и, подбежав к медведю, принялась усиленно подталкивать его к мадемуазель в голубом. - Вот сейчас берешь, подходишь и говоришь!.. Говоришь, какая она красивая и как ей идет это платье! - Селестина, мадемуазель работает, а мы ее отвлекаем, - Эрнест в два шага дошел до прилавка и сгреб мышку в охапку, она каким-то невероятным образом выскользнула из медвежьей хватки и вновь оказалась сидящей на прилавке. - У мадемуазель нет на нас времени. Пошли, нам пора домой. - Но, Эрнест!.. - мышка искренне не понимала, что такое с ее другом. Она ведь почти познакомила Эрнеста с этой медведицей, а он почему-то хочет поскорее убежать. Хотя он сам, сам говорил, что ей нужна шляпа! - Эрнест, да что с тобой? Ты что, считаешь, что мадемуазель не красивая? Или голубое ей не идет? - Идет, идет... разумеется, идет! - горячо заявил медведь и осекся, запоздало вспомнив, что предмет их разговора находится совсем рядом, буквально в паре шагов, и, верно, считает Эрнеста тем еще олухом. Такое придумать надо постараться: ввалился медведь в шляпный салон на пару с мышкой, которая пыталась усиленно сосватать его с продавцом! Еще хуже, чем бабушка Рене с этой Делфайн Локонте. Эрнест заметил горожан, столпившихся у витрины, шепот и хихиканье просачивалось в торговый зал сквозь щель между тяжелыми бархатными портьерами с золотыми кистями; медведь рассеянно взъерошил шерсть на загривке: пожалуй, это их выступление вызвало самый большой ажиотаж. - Слышали, мадемуазель? Эрнест считает, что вам это платье очень идет, - торжествующе изрекла Селестина, на что медведица смущенно подернула носом, приглаживая шерсть за ушами. - Ох!.. благодарю, месье. Это очень... мило с вашей стороны. - Теперь ваша очередь сказать ему что-нибудь приятное, - деловито продолжала мышка. - Вы знаете, Эрнест умеет играть на скрипке. И на пианино! А еще на гармошке, трубе, барабанах и!.. Ой! - Селестина взвизгнула, когда медведю все-таки удалось сцапать негодницу. Он сунул сопротивляющуюся мышку под куртку и крепко запахнул, не позволяя Селестине сбежать и опять натворить дел, а то еще немного, и кто-нибудь вызовет жандармов. Избегая встречаться взглядом с медведицей, Эрнест попятился к выходу, насилу удерживая Селестину, копошащуюся под курткой; кажется, малышка твердо решила устроить его судьбу, да только он уже большой медведь, сам разберется. Как только сердце перестанет заполошно скакать и метаться, словно лягушка по весне, и звон в ушах станет чуть тише, чтобы Эрнест мог хотя бы собственные мысли услышать. Рядом с мадемуазель он становился глухим неуклюжим олухом, неспособным и слово вымолвить. - Эрнест! Отпусти!.. Я же для тебя стараюсь! - Селестина пихалась всеми четырьмя лапками, крутилась и ворочалась, но медведь держал крепко; мадемуазель вышла из-за прилавка, чтобы проводить необычных покупателей. - Если все-таки надумаете заказать шляпку, то будет лучше, если договоритесь о приеме заранее. Вот, - медведица протянула Эрнесту небольшой картонный прямоугольничек с золоченым тиснением на уголках и кокетливым дамским профилем в вечернем головном уборе. - Можете позвонить, и вам назначат время визита. - Позвонить? - глухо повторил Эрнест, несмело принимая визитку; Селестина под курткой притихла, явно прислушиваясь к беседе. - И... вы ответите? Ну, то есть я позвоню, а вы возьмете трубку, и мы поговорим? - Конечно, - подтвердила медведица с легким удивлением. - Если не я, то ответит кто-нибудь другой, но уделим вам внимание обязательно, - она тревожно покосилась на толпу медведей, прильнувших к витрине, и едва заметно поморщилась, но, повернувшись к Эрнесту, она тепло улыбнулась: - А вы, я погляжу, знаменитость. - Да будет вам, мадемуазель, - медведь махнул лапой, - я лишь уличный артист, танцор и музыкант, только и всего. - Вы - местная достопримечательность, - возразила медведица, - мало кто не слышал о медведе, выступающем с мышонком на площади возле лапшичной, - Селестина в явном воодушевлении заколотила по животу Эрнеста кулачками, - так что будем рады вас обслужить. - Но... - Эрнест, обрадованный и смущенный, не мог подобрать слов, - Но это же мышь. - А это - шляпы! - заявила медведица с таким видом, будто это все объясняло. - И без шляпы от нас еще никто не уходил. - Х-хорошо, мадемуазель, как скажете, - Эрнест не решился спорить, тем более, что Селестина уже копошилась у него подмышкой и норовила проползти в рукав. - Тогда... я позвоню. Как-нибудь на днях позвоню, и мы договоримся о встрече. По поводу шляпы, разумеется, вы не подумайте... - Буду ждать, - любезно промолвила медведица, и эти два простых слова, еще ничего не значащих, кроме обычной вежливости, заставили Эрнеста уйти вприпрыжку, насвистывая себе под нос. На пороге салона он подпрыгнул, дотянувшись лапой практически до потолка под смех и редкие аплодисменты столпившихся на улице медведей. Селестина, охая, барахталась за пазухой, медово-золотистый взгляд мадемуазель в голубом согревал, и хрусталь в груди, который давно должен был стать глиной и осыпаться пылью, пел сладко и звонко, и Эрнест вдруг ощутил себя молодым и беззаботным, и подумал, что было бы неплохо купить ему мопед.