***
- Как тебя зовут, милое создание? Я с трудом проглатываю то, что называют здесь кашей, и осторожно поднимаю рассеянный взор вверх. Пламенно-рыжий Джером, клоунским жестом поправив подтяжки, похлопывает себя по животу и пытается присвистнуть, но у него не получается. Он строит из себя незаинтересованного в разговоре, но танцующий внутри него сам дьявол выплескивает адское пламя через взгляд. Я морщусь, потому что адское пламя пробуждает в груди смутные чувства и запах паленого мяса, и вздрагиваю, когда Джером вдруг сгибается почти напополам, остановив свое шрамированное лицо в нескольких сантиметрах от моего (любит врываться в личное пространство? нравится выбивать из колеи?), и обиженно надувает губы: - Что такое, сладкая? Мое лицо настолько отталкивающее? Я почему-то знаю, что причиняющим боль нужна реакция, нужно быть в центре внимания. И один из способов умерить их пыл - не поддаваться на провокации. Но не в этом случае; в зеленых глазах нарастает снежным комом скука, а для него это самая ужасная вещь на свете, судя по повадкам шоумена и способности притягивать всех своим безумием. - Видела и похуже, - ровно отвечаю я, понимая, что сказала правду, но воспоминаний об этом нет. Это злит (чертова-чертова амнезия), это выматывает, но видеть клубок эмоции рыжему ни к чему - он достаточно напитался энергии от всех вокруг. Аккуратно встаю из-за стола, забираю поднос с недоеденным варевом непонятной консистенции и собираюсь обойти замершего парня, замечая пристальные взгляды Шляпника и Пугала, которые с нескрываемым интересом наблюдают за процессом укрощения строптивой. Не могу удержаться от язвительного хмыканья. Правда, его почти не слышно за неоформившимся восклицанием, когда Джером хватает меня за пышные кудри, с силой оттягивая назад. Поднос с грохотом падает на пол. - Какая ты скучная! Ну, скажи имя, милая, ну пожалуйста! - сюсюкает рыжий, буквально сдирая с меня скальп и дергая намотанными на кулак волосами из стороны в сторону. - Я не знаю, как меня зовут, не знаю! - кричу против воли и, собираясь с силами, резко ударяю локтем в живот Джерому, тем самым заставляя его разжать драконью (что за сравнение?) хватку. Пока тот издает радостное хихиканье вперемешку с задушенными вздохами, я хватаю со стола первый попавшийся предмет и выставляю его вперед. Ложка. Это оказывается ложка. Все пациенты замирают и, кажется, даже боятся вдохнуть без одобрительной реакции своего вожака. Джером дает отмашку - сначала прыскает, увидев мой всклокоченный вид и воинственную ложку напротив, а потом дико гогочет, хлопая себя по животу и шлепая подтяжками. Меня мгновенно оглушают смехом различного степени странности со всех сторон, и я настороженно, но опускаю ложку вниз. Меня не оставляет ощущение, что в руках должно было оказаться что-то иное, что могло заставить в один миг замолчать всех здешних психов. Но это всего лишь извращенные, давящие на больное, сны, только и всего. Магии ведь просто не существует. Когда, наконец, звучит сигнал о завершении времени досуга, и охранники начинают растаскивать пациентов по камерам, я одной из первых встаю в очередь. Но все равно успеваю заметить, как Джером то ли подмигивает мне, то ли бровями двигает и поднимает большие пальцы вверх. Отворачиваюсь и качаю головой: похоже, нормальной (относительно) жизни мне здесь не видать.***
- Я буду звать тебя Браун, дорогуша. Фантазии мне не занимать, знаю, сам в шоке, - с размаху плюхается на стол Джером и вольготно растягивается по поверхности. Но потом закатывает глаза, щелкает пальцами и шикает на одного громилу, чтобы подтянул его с середины стола, докуда допрыгнул Валеска, на противоположный конец, где сижу я. Собственно, меня весь этот спектакль раздражает неистово, как и само имя вызывает иррациональное отторжение, но об этом я никогда не скажу - иначе Джером станет называть так постоянно. Потому я приподнимаюсь с места, чтобы уйти, пока полосатый кавалер пафосно едет по столу на встречу ко мне. Но (впрочем, кто бы сомневался) на плечо падает сухая ладонь, заставляющая сесть обратно, а ее обладатель манерно поправляет собственные кудри (пижон) и шляпу (вдвойне пижон), а затем и вовсе сдвигает, чтобы Пугало (пугающее пугало, забавно) село с другой стороны. Меня загоняют в угол, как зверя какого-то, и широченная улыбка на лице доехавшего Джерома до моей скромной персоны говорит сама за себя. В голове опять (третий раз на этой неделе) раздаются взрывы абстрактных бомб и разноголосые крики, отчего самоконтроль сбоит и рвется: - По твоей логике, я должна звать тебя Джинджер? Джером с крайне задумчивым видом театрально ковыряет в носу пару секунд (хотя я уверена, что тот не страдает ринотеллексоманией), вытирает палец о все того же громилу с вечно печальным видом, а потом кладет подбородок на сложенные руки, устремляя невинно-самодовольный взгляд на меня. - Было бы здорово, но, к сожалению, тогда будет очень много повторов... Хотя, - я напрягаюсь, когда болтающиеся в воздухе длинные ноги Валески замедляют свой ритм, а лицо Джерома озаряется гениальной (нет) идеей, - всегда можно использовать чудеса химии! Бун, не хочешь сменить имя на Блю? Уверен, тебе пойдет этот цвет! Бун озадаченно чешет лысину и жмет плечами, на что Джером с видом "ну вот с такими идиотами приходится работать, кошмар!" всплескивает руками и хищно ищет следующую жертву. Мне все это очень не нравится, потому что догадываюсь, что будет с новоиспеченным Редом в данном случае. И мне не хочется идти на поводу у безумца (пускай и весьма неглупого), но быть причиной смерти я также не хочу (больше нет, почему нет?). - Ладно, я Браун, уговорил, - выдавливаю устало и обреченно встречаю ликование в глазах Валески. Тот тянет руку к моему лицу. Я уже было начинаю отклоняться, но его подручные фиксируют по бокам в одном положении, так что длинные пальцы достигают своей цели и больно треплют за впалую щеку. - У-у, ты такая милая, словно напуганный ежик, - Джером быстро облизывает губы, напоминая змею, и я не могу сдержать внутреннего содрогания - эти представители отряда чешуйчатых у меня в печенках сидят (откуда?). А спустя миг улыбка стекает с его лица, будто потекший грим, и он до ужаса серьезно произносит: - Так бы и съел. В воцарившимся вакууме в радиусе трех метров жадное фырканье и сглатывание слюны позади меня слышно особенно явно, и Джером опять виртуозно меняет маску, становясь владельцем нерадивого щенка, который подбирается к тапкам. - Фу, Карсон, нет! Это образное выражение!***
Возможно, сбылась моя мечта стать невидимой (будто дезинтегрировалась? дезинфицировалась? странное слово крутится в голове), а я и не заметила. Потому что иначе не объяснить резкий спад интереса в мою сторону главных злодеев. Впрочем, новоназванной Браун (ну все равно не нравится) только рада. Просто немного одиноко, но мне не привыкать (правда?). Вот только я прекрасно осведомлена о том, что вся психбольница под каблуком у этих троих, и те давно могли сбежать, но затаились здесь. Однозначно придумывают план, который будут знать только они, вероятно, простой по идее и сложный в исполнении. Едва подавляю некий порыв в себе вмешаться в надвигающуюся бурю (не хочу привлекать излишнее внимание). Но одиночество и скуку (а именно от неё защищает сердобольный Джером, больше некому) действительно разбавляет одна вещь... А точнее, человек. А ещё точнее, пятидесятидвухлетняя миссис Брайс, гнусаво мурлычущая и следующая за мной по пятам в попытках нарваться на ласку. Непонятно каким образом, но стареющая кошка (ха-ха, где-то слышала такое) будто чует меня и всегда находит среди вони потных тел и кучи больных, чтобы подвернуться под мою вздрагивающую руку или потереться о худые коленки. Но, возможно, это просто месть Джарвиса за то, что я имею иммунитет к его чарующим, затягивающим в омут, глазам. Когда он хотел заставить меня рассказать о себе все без утайки, то я оскорбленно натянута цилиндр ему на глаза и сообщила, что Шляпник из него так себе, чем изрядно повеселила Джерома (заинтересовав еще больше) и даже Крейна, чей голос мне отдаленно напоминал Дарта Вейдера. Конечно, позже я поняла, что стоило подыграть Тэтчу и честно (честно?) сказать, что ничего не помню, и тем самым стать рядовым психом, затерявшимся среди остальных. Но этот его гипноз на каком-то подсознательном уровне вызывал у меня желание защищать собственный разум любыми способами, так что Джарвису повезло, что я не зарядила ему в глаз (точно умею). Однако я совсем забыла за все этой канителью, что именно благодаря раздражающему мельканию этого трио на периферии, мне было некогда окунаться во фрагменты снов, похожих на сказку и кошмар одновременно. Разноцветные вспышки, пугающие полеты, звуки странных животных, иголка-спичка, два огромных желтых змеиных глаза, смерть, драгоценные камни, мерцающий туман из стеклянных шаров, черный пес, лес-табу, череп, кровь, страх, голод, горе и рыже-черные волосы - всё это беспорядочной мешаниной и какофонией шумов убивают меня изнутри, заставляют чувствовать себя в Аркхэме на своем месте. Не знаю, сколько это продолжается: время сливается в сплошную полосу безысходности. Не знаю, сколько не сплю, а, если и сплю, то сколько; круги под моими глазами разрастаются с невероятной скоростью. Не падать среди всех от переутомления организма не дает лишь пресловутая сила воли (что я пережила, если истощение чувствуется такой обыденностью?). Знаю лишь, что ощущаю, когда, будучи в неком зомбированном состоянии в течение нескольких дней, неосторожно обращаю внимание вновь на эту троицу. Безудержное яростное дежавю, жестокой ладонью раздавившее мне сердце. Я вижу себя (не лицо, но присутствие, личность, которую потеряла), беспорядочную копну волос (воронье гнездо) и строго нахмуренные брови (вечно умная, вечно знающая). Вижу рыжего, чьи контуры смазываются, но россыпь веснушек и набитый едой рот (опять говорит, когда жует) вызывают в груди тоску и желание завыть в голос. Выбивается из картины только мешок, под которым скрывается тоже кто-то родной и близкий (я знаю-помню-чувствую-это-безумие). Я не замечаю ничего вокруг, теряюсь в собственных действиях, когда стремительно срываюсь с места, подбегая к дребезжащему прошлому, и буквально вытряхиваю кого-то (мальчика? юношу? мужчину?) из балахона, разворачивая его к себе с удивительной для самой себя силой. Лохматый худой брюнет растерянно моргает голубыми глазами, его широкая челюсть плотно смыкается, а уголь вокруг век размазывается по моими пальцами, когда я невесомыми движениями веду по надбровным дугам и неверяще прикасаюсь к щекам. Он смотрит в сторону, и я невольно прослеживаю его взгляд. Рядом я прошлая открывает рот, чтобы привычно возмутиться высокоинтеллектуальной речью, а рыжий скалится (улыбается) и сверкает ледяными (приветливыми) глазами. Вновь обращаю внимание на третий кусочек пазла. Выхватываю из глубины очки-велосипеды, лучистый зеленый взор и что-то еще, недостижимое по мере разрастания мигрени в собственной голове. Образ кого-то радостно (знакомо...) улыбается (...до крика), и я, не выдержав, бросаюсь ему на шею, падая вместе с ним под лавку деревянную (металлическую). Очень больно: упав, я ударилась об острый край, кровь стекает по волосам липкими муравьями. В мозгу все громче звучат голоса из иного мира, свист встречного ветра и рев чудовища, но я продолжаю крепко обнимать исчезающее прошлое, даже теряя сознание от агонии тонущего разума. Я прихожу в себя от теплых объятий, запаха химикатов и пронзительного взгляда Крейна, почему-то не бросившего меня на произвол судьбы и кошмаров. И мне этого оказывается достаточно для того, чтобы прижаться крепче к тощей груди и расплакаться от наплыва эмоций. Где-то в глубине моей души также отчаянно плачет девочка без лица.***
Любопытно, что после "весьма захватывающего представления, избавившего от скукоты на целых пару дней" для Джерома, "вероятного последствия отсроченного гипноза" для Тэтча и "что это было?" для Джона, мне становится намного спокойнее жить среди психически неуравновешенных маньяков-убийц. Какая ирония. Я привыкаю к тому, что Валеске периодически некуда складывать свои длиннющие конечности, и он складывает их на меня с видом "я делаю тебе одолжение, смертная", и вообще считает своей собственностью. Его флирт (господи, он знает, что это) похож на издевательство и фарс: то на тумбочке в моей комнате возникает милый жираф из воздушного шарика, то он неожиданно полосует мою кожу ножом и слизывает кровь с улыбкой познавшего рай. То подкатывает ко мне, восседая на психах-тройняшках и подгоняя их невидимым хлыстом, чтобы предложить прокатиться по загадочному особняку с призраками под романтичными лунными лучами (свет одинокой лампы падает на идеально отполированную лысину Буна, разбрасывая солнечных зайцев по всему коридору), то вдруг заставляет кого-то наброситься на меня, вынуждая драться вполне по-настоящему и морщиться от расползающихся синяков и полукружиев укусов. Джером - чистое сумасбродство и анархия, и я привыкаю к тому, что быть начеку с ним совершенно бесполезно: рассчитать его действия невозможно и нереально. Если только не погрузиться в этот хаос с головой и пропасть там навечно. Так что я стараюсь просто абстрагироваться от его присутствия, что, в общем-то, абсолютно не выходит. Я привыкаю к тому, что Джонатан, самый ранимый среди них, после того дня начинает ловить меня в углах и поворотах коридоров, чтобы заключить в неуверенное кольцо рук. Ни для кого не секрет, что сотворил с собственным сыном профессор Крейн, и, что создав Пугало, Джон отделил себя и свой страх друг от друга, бережно спрятав хрупкую личность. Но, сняв с него личину ужаса, я обнажила первичную сущность, заглянула внутрь и не отпрянула от увиденного, и теперь та, прорываясь сквозь жуткую маску и страх, тянулась ко мне, добирая неполученную нежность через мое тепло. Меня больше не пугал вид бесформенного колпака и глубинный голос, которым разговаривал Пугало: я ведь видела его красивые глаза и сама обожала обнимать кого угодно (кроме Джерома и Тэтча), а потому с радостью отвечала на робкие объятия, стискивая Крейна изо всех сил. И, даже зная, что Джон разрабатывает газ страха и вполне способен применять его на людях, не могла отказаться от тощего юноши с постоянной неуверенностью на дне зрачков, которого воспринимала, как младшего брата. Я привыкаю к тому, что Джарвис по поводу и без вступает со мной в перепалки (и что обоим это нравится). Мы спорим о книгах (я так вообще с ума схожу без них, спасаясь бульварными газетенками и журналами), о жизни (что забавно, учитывая, что совершенно не знаю, кто я), о людях (Тэтч уверен, что все они - стадо баранов), о мистике (мы оба верим, но без доказательств не считаем правдой), о гипнозе (неэтично, бесчеловечно и просто, правильно) и безумии (как его заложниках, так и освобожденных). Думаю, что Шляпник по-прежнему не может определиться с чувствами ко мне: с одной стороны, его остро бесит то, что есть человек, которого невозможно ни заткнуть, ни переспорить (я в этом спец), и с другой же, ему очень нравится, что он не способен на меня воздействовать, а потому подпускает к себе, хоть и весьма медленно. Единственный камень преткновения в наших отношениях - Алиса. Я всегда вполне прямо говорю о том, как отношусь к его "братским" чувствам, и едва сдерживаюсь, чтобы не уйти, когда черная пелена охватывает карие глаза, но, благодаря (к сожалению) нападкам шестерок Джерома, я вполне способна постоять за себя. Та ложка, сточенная с одного конца, дожидается своего часа (пожалуйста, не дождись никогда). Кстати, ходил слух, что Джарвис страсть как хотел подослать ко мне местного особо опасного насильника, но, то ли сам одумался, то ли ему помогли одуматься Валеска и Крейн, не желавшие потерять забавную игрушку и плюшевого медведя. Может быть, я постоянными пререканиями, нежеланием подчиняться и вздорным (упрямым) характером напоминаю ему потерянную сестру. Кто знает. Я привыкаю ко всем другим психам, к которым всего лишь нужно было найти подход. И если Джером возбуждает их темные стороны на тягу к насилию, то я предпочитаю мягко обходить их фобии и мании, успокаивая в моменты приступов. Я привыкаю быть одной из них, даже не зная, кто я и что я здесь делаю. Просить же Джерома не хочу: наверняка, он просто убил бы директора и все, а мне и так вполне достаточно запаха крови из снов. - Ты ведьма или психолог? - однажды спрашивает меня Валеска, уткнувшись носом мне в живот и сжимая пальцы на лодыжке до лиловых отметин. Я говорю, что ни первое, ни второе, хотя "ведьма" вызывает во мне желание творить что-то близкое. Но я не понимаю, что.***
- Пупсик! Ну не дуйся, прости дурака, - с надутыми губами молвит Джером мне в ухо, пока я едва сдерживаю желание всадить ему треклятую ложку прямо в сонную артерию. Вот только тогда я подтвержу окончательно уместность своего пребывания здесь, а мне это даром не сдалось. Так что я просто захожу в свою камеру и с грохотом закрываю за собой дверь. А ведь я просто прекратила эти идиотские издевательства над Пингвином, когда Джером вырядил Освальда, как ручного шута, и заставил балансировать в клоунской обуви на скользкой поверхности, пока психи тыкали в него, как любопытные дети тычут палками в дрожащего котенка. Остановила балаган, помогая Кобблпоту слезть со стола, и, чувствуя себя строгой мамашей, устыдила аркхэмское сборище, что скромно опускали взгляды. Я хотела отвести Пингвина (кто вообще придумывает такие дурацкие прозвища) в его комнату, но подумала, что это будет напоминать бегство, а ничто не радовало Джерома так, как бегущие от него сломя голову люди - это пробуждало в нем инстинкт охотника. Поэтому я отпустила Кобблпота так, зная, что не тронут, и вернулась к разъяренному моей выходкой Валеске (сорвала такое шоу!), смело встречая его сумасшедший взгляд. Кажется, Крейн хотел прийти мне на помощь, но Тэтч не позволил, крепко держа паренька за предплечье. Джером не тронул меня тогда. Просто неожиданно крикнул в лицо "скучно!" и удалился, потрясая кулаками и возмущенно фыркая. Но я знала, что его месть будет жестокой и, вполне вероятно, далеко не физической: не только я умела прощупывать почву в сердцах других. А он оказался молодцом. Стратегом. Сукиным сыном... Изувечил то единственное, чем я гордилась. Погрузил меня в долгий сон и оставил пышные кудри в адском растворе (как я подозревала) перекиси водорода, в буквальном смысле выжигая из каштановых прядей жизнь. Я проснулась пергидрольной блондинкой (ненавижу блонд) с половиной осыпавшихся волос, потерявших всю свою красоту, которую и так трудно сохранить в психбольнице. Но потеряла я не только это: вместе с умерщвленными локонами исчезла и часть моей памяти, цеплявшаяся за то, что было тогда и сейчас. Когда я перестала кричать от образовавшейся в сердце черной дыры, от боли и мерзкого, иррационального облегчения, то первым делом пошла к Джерому, совершенно ничего не чувствуя. - Нож, - спокойно потребовала я у Валески, развалившегося на своей кровати. Любой другой человек бы насторожился такому, но только не Джером: для него это был способ разогнать скуку и убить время. Он вскочил на ноги, расплылся в жестокой улыбке и жестом фокусника достал из кармана штанов складной нож, с безумными искрами наблюдая за каждым моим движением. Я же просто подошла к нему максимально близко, чувствуя лихорадочное дыхание, и смотрела ему в глаза до тех пор, пока не обрезала все свои волосы под самый корень. Нетерпеливый океан возможного веселья плескался в зеленых пытливых глазах, когда я делала то, что он хотел изначально - разрывала связь между своим прошлым и настоящим. Валеска сделал бы это, так или иначе. Ему всего лишь нужен был повод, чтобы отбить у меня желание оглядываться назад и остаться с ними. Или с ним. - Поздравляю, ты меня уничтожил, - закончив, сказала я тогда и раскрыла ладонь, позволяя металлу звонко соприкоснуться с каменным полом. Мы оба проводили взглядом траекторию полета и вновь встретились глазами. Я развернулась, чтобы уйти, но Джером не позволил, завалив на свою кровать и улегшись рядом со мной на бок, чтобы видеть абсолютно сухие глаза и пустоту в них. За пару часов больше он ничего не предпринимал; вероятно, ему было достаточно поглощать, впитывать мою внутреннюю агонию и ощущать себя роком, если не Богом. А я за это время совершила лишь одно действие: со всей силы медленно провела пальцами по его лицу, чувствуя, как кожа собиралась под короткими ногтями, как кости сопротивлялись давлению, и красные царапины исполосовали личину хаоса в человеческом облике, который на это только шире ухмылялся. - Я тебя ненавижу, - устало прошептала я напоследок и безынициативно ответила на грубый поцелуй, сминающий мои губы до крови. Я заснула под его голодно-счастливым взглядом и больше мне ничего никогда не снилось.***
- А что значит "грязнокровка", Браун? - не то шипит, не то басит Крейн, вставая напротив меня (ни на что больше я не откликалась, смех да и только), сидящей в углу общей комнаты и, несмотря на очередную вспышку агрессии психов, читающей новости Готэма, уже предвосхищая кошмар, который принесут в город трио безумцев. Я сама совершенно не хотела участвовать во всех их злодейских планах, хотя Джером уже намекнул, что деться мне некуда с тонущего корабля, и остаются только они, чертовы спасательные шлюпки. Я моргаю, вспоминая вопрос, и задираю рукав робы до локтя, обнажая старый шрам и проводя пальцами по выпуклым линиям. Возможно, раньше я могла бы попытаться объяснить, достучаться до кусочка памяти, но сейчас просто пыталась жить дальше без прошлого, хотя бы назло Валеске. Так что всего лишь пожимаю плечами и переключаюсь на экономический раздел газеты. С того дня во мне словно что-то действительно безвременно погибло, разрушая часть личности. Больше не было дежавю, странных мыслей или ощущения, что внутри нее есть некая сила, способная сокрушать стены или изменять реальность. Теперь я была просто я, блондинка Браун с пустотой за душой, без кошмаров и всяких отклонений, которые, впрочем, в упор не видел психиатр, настаивая, что мне здесь место без объяснения причин. Если не считать отклонениями оторванность от мира и затаенную злость со латентным желанием причинять боль другим так, чтобы они ощутили мою, то я была вполне нормальной... Ладно, наверно, с того дня я не зря здесь. Психоз вгрызся и в мои вены. - Сестренка считала кровь свою грязной, - слышится грустный голос Тэтча со стороны, встающего по правое плечо от Пугала и поправляющего извечную шляпу. Хочу огрызнуться, что Алиса считала себя грязной еще и из-за него, но проглатываю собственный, начавший недавно выделяться, яд. Все-таки именно Джарвис помог мне спасти остатки волос (благослови его девичью трепетность к собственным кудрям), и на голове у меня было, по крайней мере, что-то похожее на прическу. Но я навсегда останусь чертовой блондинкой. - Хотя идеальна Алиса была... - Кроме того, что не хотела тебе подчиняться и считала монстром? - озвучивает мои мысли Кобблпот, замерший в отдалении и мстительно хмыкнувший. Тэтч моментально превращается из щеголя в Шляпника и ощетинивается, на что Пингвин вздрагивает, и его самодовольство сменяется легким испугом. Я уже было поднимаюсь, чтобы разнять детишек, но всех нас отвлекает гвоздь программы, который с индейскими возгласами бежит в нашу сторону и бухает рыжую голову мне на бедра, заставляя скрипнуть зубами и закрыть газетой его дьявольское лицо. - О нет, булочную "У Дженни" сожгли! Изверги, там ведь лучшие кексы с апельсиновым джемом продавались! - горестно восклицает Джером, щелкает ножом и едва не разрезает мне сухожилия рук, так что я с тоскливым вздохом убираю ладони, удерживающие бумагу. Валеска поднимает, встряхивая, газету, с самым суровым видом созерцает строчки, чтобы спустя пару мгновений скомкать бумагу и отправить прямо между глаз Освальду, по лицу которого вполне ясно можно прочитать, что он думает обо всех клоунах, что его окружают. Встречаюсь с ним взглядом и невесело улыбаюсь хоть одному более-менее адекватному человеку в нашей компании. Честно говоря, мне было жаль, когда Джером все-таки вынудил Освальда играть по своим правил. Когда Кобблпот выхватил ложку, как и я когда-то, то Валеска на полном серьезе обвинил Пингвина в нарушении авторских прав и наглом плагиате. Но, благодаря роли мима, тому удалось хоть немного навалять Джерому, ловящему кайф не то от боли, не то от выражения лица взбешенного Освальда. И я никогда не признаюсь, что ощутила всполох беспокойства за рыжего маньяка. Джером тем временем берет мою ладонь и тоном прожженного экстрасенса заявляет: - Вижу на руках твоих кровь я. Ты умеешь убивать, - низко шелестит Валеска и внимательно следит на моей реакцией, которая скажет ему "я и так это знаю". Еще когда мне снились те кошмары, наполненные зеленью и краснотой света, и кровь от убитых текла по моему лицу. Я старательно отрицала это, но когда яркие сны испарились, пришлось принять тот факт, что я в прошлом знала, что такое убийство. И было стойкое ощущение, будто я воевала и сражалась за то, во что верю. Так что просто приподнимаю бровь и молчу. Джерома это не устраивает; он вновь достает нож, прислоняет лезвие к фаланге указательного пальца моей ладони и продолжает более беззаботным тоном. - Кстати, моим первым убийством были родители... А твоим? Я, поколебавшись, наклоняюсь к его лицу и подозрительно щурюсь. - Без понятия, и ты прекрасно это знаешь. Что ты пытаешься доказать? - внезапно озарение мелькает в сознании холодящей мыслью. - Что вы задумали? - поочередно смотрю я на Крейна, Тэтча и Валеску, расплывающегося в ехидной ухмылке. - Неужели намечается прогулка по Готэму? - наобум выдаю и замечаю подтверждение собственных опасений. Внезапно вчерашние почти друзья снимают свои маски, обличая зверей внутри себя. А это означает убийства и насилие, от которого я устала еще в прошлой (прошлой ли?) жизни. Я закатываю глаза, выдергиваю руку из ладоней довольного Джерома и прислоняю свежий порез к губам. - А можно я останусь? Обещаю, никому ничего не скажу, - уныло тяну, даже зная ответ. - Можно, - задумчиво бормочет Валеска, - с перерезанным горлом, - как бы между прочим. Вздыхаю, слизывая бусины крови. - Ты умеешь убеждать не хуже Джарвиса. Джером шутовски подмигивает и, исполнив задуманное, легко вскакивает на ноги. Шляпник и Пугало сразу готовятся идти за ним, а Пингвин очевидно бесится с того, что бывший мэр Готэма сейчас на побегушках у местных психов. - Ты же понимаешь: что бы вы ни задумали, вас остановят? Гордон остановит, - все-таки говорю я, вытаскивая новую газету из запаса рядом. Валеска только салютует рукой, предвкушающе смеется и уходит.***
Такого торжественного провода из Аркхэма я даже не предполагала. Валеска то марширует солдатом, то пародирует Майкла Джексона, то складывает пальцы, как очки, то строго отдает честь своим сопровождающим, чуть ли не подпрыгивая от счастья. Потом вообще заставляет психов падать к моим ногам, думая, что это смешно (штабелями ложатся, ага). Мы оставляем позади столько мертвых охранников, что я до сих пор чувствую тошнотворный запах крови, склизкий пол, безжизненные взгляды и едва сдерживаюсь от того, чтобы не подставиться под нож Джерома, прося о смерти. Но что-то заставляет меня двигаться дальше, несмотря на безликость, пустоту и безразличность, пускай я и повязана с ними по рукам и ногам. В этот раз мои ладони не обагрились, но злосчастная ложка по-прежнему греет поясницу. Однажды мне придется переступить черту. Мне, а не той "прошлой" моей версии, которой уже нет. И, боюсь, нынешней мне это ой как понравится. И рыжий дьявол знает это, чувствует и даже поможет. - А я тут, кстати, нашел твою карточку. Знаешь, как тебя зовут? - светским тоном интересуется Джером. Я жмурюсь, передергиваю плечами и кутаюсь в растянутую полосатую робу, пока Валеска танцующей походкой подкрадывается ко мне и потрясает делом. Из того, что я смутно помнила, большей частью меня атаковали крохи отрицательных воспоминаний. Так что я по-прежнему не знала, нужна ли мне эта прошлая жизнь. Джером любит, чтобы все и сразу, поэтому молчу какое-то время. Мне нравится его бесить иногда, и когда на его лице просыпается безумная злоба капризного ребенка, не получившего долгожданную игрушку, то резко спрашиваю: - И? Валеска хмурится, улыбается, потом опять хмурится, закатывает глаза и, наконец, рвет на мелкие кусочки мое дело, думая, что это что-то значит. Но я ничего не чувствую (почти) - пустоту внутри меня не заполнить даже собственной биографией (имя я все-таки хочу узнать). А, значит, пока мне действительно придется остаться с ними. - Фу, какая же ты все-таки скучная! - оскорбленно вышагивает вперед Джером, а потом внезапно скользящим шагом оказывается рядом и упирает в бок дуло пистолета, толкая к двум таким же отпетым безумцам. Которые стали мне худо-бедно, но семьей. - Как-нибудь я скажу тебе имя, а пока... Браун, скажи, как ты относишься к арлекинам?