toffee

      В окно бьёт пасмурный дождь, и мы кидаем в пепельницу черешневые косточки, потому что я не курю, а это моя квартира. На кресле-мешке в жёлтом, как лист подсолнуха, чехле крупной вязки сидеть очень удобно; твоё кресло ярко-небесно-голубое. Я в высоких мягких тапочках в виде лап, которые больше похожи на ботинки, белом свитере с пришитыми накрепко изображениями единорога с крыльями, утят и леденцов; ты в коричнево-бежевом джемпере с оленями. Это безумно мило.       Я перекатываю во рту ириску, грозящую вырвать мои пломбы. У тебя такая же.       Слушай, а помнишь того мёртвого голубя на асфальте? Сейчас я просто равнодушно прохожу мимо, но в детстве мы всегда чувствовали всё ярче. Ты старше на полгода, и поэтому ты тогда героично увёл меня оттуда, не дав мне разглядеть его покорёженное тело. Знаешь, я туда вернулась, х е х .       Хей, а помнишь того старшеклассника? Я была безумно влюблена в него, о да. Помнишь, как его одноклассницы сказали мне, что он влюблён в свою подругу? А он, кстати, сейчас крёстный её сына. Только ты меня тогда успокаивал, потому что это была моя первая любовь.       Знаешь, мне вообще безумно страшно взрослеть. Мы, лучшие друзья своего детства, разошлись - ты уехал далеко-далеко, туда, где восемь часов утра в то время, как у нас - четыре. Я очень-очень скучала, правда.       Ты пришёл сегодня в два часа дня, и я тебя не узнала. Ты позвал меня, сокращая моё имя так, как этого не делал никто: " И р и с к а " . И, ты знаешь, мне даже не нужно было смотреть на лицо; я открыла сразу, пусть это и опрометчиво.       В комнате сумрачно, а за окном - серое небо. Если потрудиться, можно представить, что дома подпирают его. На полу стынет раскрытая коробка пиццы, и, кажется, сейчас я не удержусь и съем кусочек. Даже не так - к у с о к .       Часы бьют шесть, и я морщусь. До восьми надо успеть купить таблетки от мигрени, аптеки около моего дома закрываются в восемь.       От тебя всё ещё одуряюще-сильно пахнет арбузной жвачкой, и это заставляет меня вспомнить пёрышки, которые мы усердно клеили на мою детскую поделку. Я хотела поразить того парня на день святого Валентина. И я запомнила этот запах жвачки.       В полутьме я могу видеть только твои скулы, ты крутишь в руках эглет** от шнурка. С тобой всегда было классно, плевать на то, что у нас разница в возрасте и мы почти не разговариваем.       А ещё ты писал для меня рассказы - про русалок, фей и девочек в дождевиках. Я очень люблю дождь и серое небо с этим лёгким сумраком на улицах. В твоих рассказах всегда шёл дождь.       У нас заканчивается черешня, и я отправляюсь на кухню. Возвращаюсь с полной миской, и ты начинаешь воодушевлённо рассказывать мне об ирисках и писательском сайте, где у тебя ник-нейм "Храбрый Ирис" с ударением на первую "и". Я перебиваю:       "Спой мне"       "Что тебе спеть?"       "Skillet - Comatose, я безумно люблю эту песню"       Ты начинаешь петь, я сжимаю в руке резиновую милую уточку и вспоминаю наш двор, где уточка упала в высокую крапиву. Ты ходил к своемк отцу и выпросил у него большие портняжьи - так ты их назвал - ножницы. Ты не стал шить рукавицы, чтобы залезть в крапиву, ты героично состриг её, колясь неровно обрезанными стеблями с ядовитыми волосками, и сунул руку средь стеблей, откуда и достал этот браслет. Это была цепочка с фигурками: ключик, розочка, мишка, балерина, Эйфелева башня, чашка с чаем и уточка - миниатюрная металлическая копия моей. Конечно, в итоге уточку ты всё же достал, а браслет сейчас висит у меня на руке; он до сих пор велик мне, и я ношу его всё это время.       Ты заканчиваешь петь, и я прошу тебя спеть другую композицию. Ты всегда так красиво пел, я не могу идти даже в сравнение с тобой.       Ты улыбаешься, видя резинового жёлтого утёнка, потому что я люблю жёлтый цвет. Нас связывает шерстяная нить, в каких-то местах - жёлтая, в каких-то - голубая, а в каких-то - светло-зелёная. Ты начинаешь петь другую песню, я вспоминаю текст и подхватываю. В тишине квартиры слышен лишь звук наших голосов. А ещё мы заглушаем тиканье часов.       Ты улыбаешься, берёшь меня за руку и начинаешь поглаживать её большим пальцем. Наверное, теплее, чем с тобой, быть не может. Потому что ты мой лучший друг-ириска.       Эй, а ты помнишь те пирожки из школьной столовой, которые мы разламывали пополам? Ярко-малиновый джем норовил выпасть на пол, по которому отбивали дробь десятки ног, нас толкали, мы поднимали друг на друга взгляды и смеялись, потому что нам больше ничего и не нужно было.       А ещё у меня был жёлтый волнистый попугайчик. Ты помнишь Одуванчика? Он так смешно пародировал твой голос, я серьёзно! Ты его просто обожал, наверное, так же сильно, как своего пушистого серого кота, которого я так любила тискать.       Сейчас мы уже взрослые и вроде как серьёзные люди. Никаких домашних питомцев и калейдоскопов на солнце, только в мусорном ведре всё ещё много опасных для зубов ирисок и пепельница наполнена вовсе не пеплом.       Ты откидываешься на кресле назад, свешивая руки и глубокомысленно глядя на то место, где соприкасаются потолок и стена. Ириска уже съедена, и ты жуёшь пиццу. Я делаю то же самое, и мы встречаемся взглядами, поворачивая головы.       "Есть какая-нибудь крутая игра и удобный джойстик?" - спрашиваешь ты.       "Конечно, есть", - киваю я. "Очередная история битв с врагами из лабиринта".       "Так спасём этот мир!"       "Вперёд!"       С тобой всё ещё весело играть, потому что ты вечно комментируешь действия персонажей самым что ни на есть вдумчивым и благодаря этому смешным тоном, будто всерьёз считаешь, что вот этот орк стоит перед тобой. Мы окончательно принимаем взросление тел друг друга. Мы просто стали выше и чуть меньше шутим, вот и всё.       Хотя нет; ещё мы платим за электричество и воду сами.       А ещё мне часто вспоминается наш школьный выпускной; это было круто. Ты пропускал репетиции вальса, и мне пришлось быть главной в паре. Я направляла, но все движения указать тебе не могла. Ты исполнял всё чисто интуитивно, полностью и слепо доверяя мне и следуя за моими движениями. И плевать, что наша пара не была самой классной. Важнее то, что у меня всё ещё остались фотографии того дня; и это - одно из самых моих тёплых воспоминаний.       Я улыбаюсь, припоминая то, как ты раскачивал меня на качелях. Они висели на цепях и находились в нашем дворе; ты всегда раскачивал меня так высоко, что я орала от ужаса. К счастью, ты понимал, что в этом ужасе есть значительная доля восторга. В отличие от моей тёти, которая держала окна открытыми летом и была очень недовольна воплями под окном.       Я проигрываю, и ты звонко смеёшься, объявляя, что зло вновь победило добро. Контур твоего лица чётко очерчивается на фоне окна, дождь за которым всё ещё идёт, и я считаю, что ты - мой самый крутой знакомый. Знаешь, иногда моя голова пуста, и я не знаю, что сказать, но ты всегда знаешь, дополняя мои ужасные дурацкие реплики своими шутками, которые понимаю только я.       Ты крутишь в руке эглет*, всё ещё задумчиво улыбаясь и глядя в окно, и я смутно понимаю, что должна что-то сказать.       Я хорошо знаю, что на твоём левом колене - шрам от падения с велосипеда. Ты хорошо знаешь, что два почти незаметных крестика на основании моего большого пальца правой руки - плод подросткового периода; у тебя есть такие же, на левой руке.       Понимаешь, я очень долго скучала по тебе. Ты тоже скучал, я точно-точно знаю.       Я всё ещё помню сок и яблоки, которые мы пили и грызли, сидя на лавочке во дворе. А ты?       Я не знаю, помнишь ли ты те ириски, которые мы снова берём из пакета, и заросли крапивы во дворе, и запах свежескошенной травы, и шерсть твоего кота на моей рубашке...       "Ты помнишь нас?" - с тревогой спрашиваю я.       Ты оборачиваешься, выдерживаешь широкую трёхсекундную паузу и киваешь.       "Конечно же, я помню нас, Ириска".