Гробница сердец

Крофт. Это давно уже не фамилия. Не въедавшаяся в беззащитную бумагу чёрная печать, объединявшая цепочки корпораций. Не прыгавшее по газетным заголовкам ёмкое слово, скрывавшее множество невообразимых тайн, чьи корни незримо протягивались по карте мира. И даже не курьер, стрелой мчащийся по дорогам Лондона на велосипеде в непрерывной погоне за каждым фунтом. Жаль только, что порой погоня с поразительной и устрашающей лёгкостью обращается в отчаянное бегство. Метки отчаяния рассыпаны всюду, как колода разлетевшихся карт, как точки потухших созвездий. Крохотные чёрные дыры. Неоконченная вышивка, следы от затупившихся игл. Выгрызенные глаза утопленника, в которых живёт беспросветное море. Крофт. Она приносила с собой эту загадочную нелепость, подхваченную со страниц, переживших саму смерть. Сказки непостижимых народов, выгоревших на солнце беспощадного времени, боролись с тишиной на Бейкер-стрит. Сменяли хаос расследований секретами древних безумцев. Рождали хаос в душе, привыкшей задерживать дыхание. Лара спрашивала, с чем ему особенно повезло в этом месяце, с маньяками или мошенниками, а потом рассказывала, насколько полезен может оказаться изъеденный коррозией разбившийся самолёт. Почти сорвавшийся вниз. Мусор, а всё же неожиданность крайне приятная. Если тебя вот-вот перемелет поток бешеной реки, смешает с белой пылью брызг водопада. Главное – иметь в виду, что ржавое крыло только на первый взгляд напоминает долгожданное спасение, мостик к берегу. Да и в дырявом фюзеляже призрак стюардессы не предложит тебе чашечку кофе. Или немного виски для храбрости, чтобы убедить себя: нечто, схваченное в последний момент перед падением с обрыва – это именно парашют. Пусть проколотый годами, ничем не отличающийся от драной простыни, но его вполне хватит для короткого полёта на всех попутных ветрах прямиком в колючие объятия приветливого леса. Ты немного испортишь пейзаж, причёску, получишь автограф от каждой встречной ветки прямо в лоб и, возможно, развесишь свои внутренности по дороге, как гирлянду, но это в худшем случае. Беспокоиться практически не о чём. Кроме того, что у тебя не так уж много шансов со связанными руками вообще добраться до подобия уцелевшего парашюта. Гораздо вероятнее – ты проводишь обломки самолёта на его последнюю посадочную полосу из воды и каменных глыб. Если успеешь зацепиться и не соскочишь прежде, чем ухватишься за единственную возможность спастись. Множество удручающих если определяли степень твоего везения. Запас везения, который можно истратить за несколько мгновений. Лара говорила, что отделалась нелёгким испугом и эксклюзивной деревяшкой, торчащей из живота изумительной Эйфелевой башней. Но такие слова ты находишь уже после того, как пережитое больше не колет под кожей. Лара говорила, иногда ты уже перестаёшь понимать, что такое больно. Когда именно бывает действительно больно, а когда боль срастается с воспоминаниями. Становится ещё одним слоем души. Рассказывая ему о случайных испытаниях на прочность в глубинах острова Яматай, Лара исцелялась от боли. – Ты, кстати, мог бы повиснуть на кудрях. Они же у тебя растягиваются в минуту особой опасности? Знаешь, как рыба-ёж, заподозрив неладное, превращается в шипастый шарик, так и с твоими волосами должны происходить чудеса, – в неизменно острой ухмылке Лары теплился нежный свет, как робкое солнце, в смущении прятавшееся за вуалью туч. Неразгаданный символ, нарочно оставленная подсказка. Всё постепенно сдвигалось, с каждым новым словом, новой интонацией, что перетекала от издевательства к сочувствию. От равнодушия к любопытству. От стандартного, втиснутого в расписание чая по утрам перед работой до выдумывания поводов остаться. От встречи к встрече на минуту дольше. Всего на минуту, а последствий накапливалось значительно больше, чем от бабочки, бездумно размахивающей крыльями. Не лихорадка океана на другом конце планеты. Целые стихийные бедствия в беззащитном сердце. Секунды их угрюмого одиночества сливались в единое время. Разделённое на двоих. Детектив в компании своих ненасытных демонов и расхитительница гробниц, повзрослевшая рядом с тенью вместо отца. Всегда находилась тема для молчания. Всегда находилась тема для разговора. Даже если Шерлок не отвечал и кивком головы. В любом случае Лара считала его прекрасным собеседником. Шерлок по старой привычке делал вид, что бывший курьер, рассекавший с луком и стрелами между деревьями, существовала где-то в строго отведённом пространстве, обращалась к нему сквозь незримую стену. На ней распускалась паутина трещин, и голос Лары настойчиво пробивался, проникал вместе с шумом водопада, шорохами сгинувших цивилизаций, шёпотом загадок, с которыми к нему не заявлялись клиенты. Лара встраивала в его мир что-то неповторимое. – Нет, спасибо, я не буду рыбу на ужин. Лара скрестила руки на груди и улыбнулась по-другому. Теперь по её губам можно было прочесть, что она научилась отличать настоящее поведение от попытки соответствовать собственным законам, истощавшим на пути к призрачному совершенству. На пути к жизни без дефектов. Крофт. Это очередной сбой. Новый цвет его насыщенных будней. Пароль от немеркнущих воспоминаний, уносящих на несколько лет назад: – Тебе вновь не удалось намотать ту девчонку на канаты? – спросил Шерлок, пока музыка её нервов, отражавшихся в стуке пальцев, терялась среди бодрых нот скрипки. Лара ворвалась в гостиную вихрем негодования. Тренировка оставила лишь послевкусие злости. А злость лучше всего усваивалась на Бейкер-стрит. Квартира на Бейкер-стрит – желудок, способный переварить всё, что не отравлено скукой. Лара заскочила ненадолго. Только это обыкновенное недолго с некоторых пор стало отдаляться от общепринятого термина и подгонялось под особое понимание Шерлока. Ничего странного нет, если недолго упирается в бессонницу до рассвета. – С чего ты взял? – Ты всегда садишься в кресло Джона, когда проигрываешь. Я, конечно, не проболтаюсь, но если это какая-то очередная твоя метафора, то смотри, как бы Джон не догадался, на что ты можешь так тонко намекать. Шерлок стоял к ней спиной, и всё равно с точностью определил, куда она уселась со всей тяжестью досады. – Шаги, – с насмешкой сказал Шерлок, будто подхватив смычком её недоумение. – Тебя выдают шаги. Крофт. Шерлок надеялся, Лара однажды отыщет способ повернуть время вспять, и тогда он с радостью вернётся назад и запретит Джону заказывать еду на дом, чтобы случайно не впустить безрассудную искательницу приключений. Не стать её бесценным артефактом, картой сокровищ с утерянными координатами, размытыми тропами и знаками смертельных ловушек. Так бы и настаивал с долей суровости, отбирая у Джона телефон: «Поверь, это плохая идея, к таким головоломкам я ещё не готов». Наверно, не готов. И едва ли подобные меры отсрочили неизбежное. Должно быть, они бы встретились иначе и без посредничества со стороны голода Джона. Столкнулись бы неожиданно в сетях Лондона, выслеживая сумасшедших из возрождённого культа, и одновременно вдруг поняли: лучше бы ей с заказом прикатить к Бейкер-стрит верхом на своём двухколёсном звере с исцарапанным рулём. Крофт. Это не пустота и безразличие. К огромному сожалению. Крофт. Это надежда. Шерлок размышлял о том, какой ободранный ветрами самолёт спасёт её теперь. Лара не приходила уже два месяца. – У меня свой Мориарти, – улыбаясь, прощалась она. Уходила с лёгким ощущением неслучившегося поцелуя. С двумя пистолетами, которыми будет пробивать брешь в крепкой броне разросшейся организации «Тринити». – Возможно, у нас один Мориарти, – Шерлок отпускал Лару, надеясь снова уловить тон её настроения в сочетании количества и звука шагов. Услышать, как сердце выбирается из гробницы. Придумать новое ненадолго.