Чувство

Намджун — это непонятные бесячие слова на другом языке: «oh my god, Yoongi, my child, you are so stupid, but so adorable, precious baby» и «говори нормально, придурок, на корей- Погоди, что значит sTuPid» Намджун — это шаркающие по паркету ноги в шесть утра, потому что захотелось смотреть на дождь и выглядеть эстетично, представляя себя главным героем драматичного клипа про расставание и глядя на стекающие по стеклу слёзы неба. Намджун — это плохой сон и пинок под зад посреди ночи. Удар такой, что хрупкий мужчина сваливается с кровати. Задница будет болеть из-за огромного синяка на ней, но сейчас самое главное — успокоить этого катастрофичного парня, чтобы его страхи не парализовали мозг, коррозией разъедая уверенность в завтрашнем дне. Маленькая холодная рука аккуратно гладит высветленные волосы, пропуская их между пальцами, а взрослый малыш проваливается в сон без сновидений. Утром он ничего не вспомнит. Намджун — это медвежьи объятия, абсолютно не сочетающиеся с изящностью пальцев рук. Внезапные и жаркие, в любое время дня и ночи, в любом месте, потому что «хён, мне кажется, ты начал замерзать, я не хочу, чтобы ты замёрз насовсем» — слишком как-то испуганно, и злиться на него невозможно. Намджун — это над кожей трепетное порхание самых неуклюжих пальцев в мире, касание кончиком языка застывших губ, поцелуи в нос и беспорядочные чмоки в лоб. Всё, до чего смогут дотянуться губы, пока притворяющийся спящим человек активно закусывает щеку изнутри, чтобы не начать улыбаться от уха до уха и не выдать себя с потрохами, будет во власти одного человека, желающего разбудить маленького упрямого принца и сказать «доброе утро» так, как наследник трона обожает (Намджун убежден в этом). Намджун — это активный отдых, в корне отличающийся от досуга Юнги. Но мужчина не может осуждать его: однажды тот сломал ногу, неудачно прокатившись на скейте, поэтому «давай, Юнги, осторожно, милый, я буду держать тебя за руку, хорошо? Вот так, теперь следующая ступенька, какой молодец. Ауч, по ребрам-то зачем, злобный старикашка?». Намджун — это вечно продолжающийся букетно-конфетный период, только вместо букетов несколько вялых ромашек с придомового участка, а конфетам на замену — горелые блины. Юнги наблюдает из-за дверного косяка со спокойной улыбкой и умиляется упорству этого странного парня. Его парня. Светловолосый об этом не узнает, потому что думает, что вечно босоногое совершенство в кровати надолго. Намджун — это — Нам нужно поговорить очень серьезно. — Что случилось? — не отвлекаясь от плиты: что страшнее могло случиться, чем-то, что уже было, глупыш? — Думаю, я начал терять любовь к тебе. Руки теряют силу, лопатка выскальзывает, всё живое внутри ухает со свистом вниз, просачиваясь сквозь пол и погружаясь в земную кору. Туда, где темно и сыро, пахнет гнилью и мертвечиной. Совсем как в его пиздецки мелкой душе до того, как он встретил его. — Уверен? — спустя несколько секунд. — Мне кажется. Я не уверен, но должен был сказать тебе об этом, потому что не хочу врать, если что-то пойдет не так. — Ты влюбился в кого-то? — Нет. — Ты перестал любить меня? — Нет. — Тогда что? — разворачивается резко, продолжая держаться руками за края тумбы, в надежде не упасть, потому что ноги подводят, чтобы посмотреть прямо в лицо, которое, кажется, уже начал забывать. Никогда ещё его первая смерть не стояла так близко, не дышала в спину, обдавая загривок зловонным ледяным дыханием. А глаза опустил в пол. Посмотреть так и не смог. Если сомнения подтвердятся, то придет смерть первая, которой давать название — выше сил, а после и вторая, физическая, не заставит себя ждать. — Я не чувствую тебя. Каждый день - это постоянный бег с препятствиями в виде твоей отчужденности. Я просто не знаю, что мне думать, Юнги. Не знаю, кто я для тебя, не знаю, думаешь ли ты обо мне хотя бы иногда. Не знаю, нужен ли я тебе в качестве спасения от одиночества или тебе нужен я. Ты ничего не говоришь мне. На несколько столетий, кажется, время останавливается. Мин чувствует, как деревенеет и оттаивает одновременно. Понимает, каким идиотом является, как облажался, до сих пор не научившись пользоваться тем, чем владеет с детства: способностью говорить. Он настолько сильно переполнен его присутствием и его теплом, им, что выразить отношение к этому труднее, чем можно подумать: слова застревают в горле, разрывают своим жаром грудь, голову, рот, и ничего, совершенно ничего сказать нельзя. — Намджун, я- — Только не лги мне. Пожалуйста. Я хочу слышать правду. То, о чем ты действительно думаешь. Я не хочу, чтобы слова стали удочкой, а после — коротким поводком. Не пытайся удержать меня. Мужчина шумно сглотнул и в момент стал маленьким мальчиком, скукожившимся под натиском пытливого взгляда. Он знал, что когда-нибудь это произойдет. Он знал и он готовился, но не пересилил себя и не пошел в атаку первым. — Я не могу сказать всего того, что ты хочешь услышать от меня. Небольшой шаг вперёд (и в их отношениях тоже). — Но мне нравится смотреть на тебя. Второй. — Я люблю, когда солнце путается в твоих волосах в то утро, когда ты не вскакиваешь с рассветом, чтобы снова экспериментировать на кухне. Третий, и отцепляется дрожащими пальцами от деревянной столешницы. — Мне нравится, когда ты говоришь с людьми так уверенно, как только ты умеешь. Решаешь все их проблемы, и они идут за тобой… Четвертый, и пересохло в горле. — Но не рядом с тобой. Меня бесит, что ты делаешь всё и для всех, кроме себя. Я так жду, когда ты станешь счастливым. Последний, пятый, самый мелкий шаг, и запускает руку в родные волосы. — Счастливым ради самого себя, а не для того, чтобы другие не волновались о твоём самочувствии. — трясется всем телом, но наклоняется ниже, — Твой запах тоже мне нравится. — Целует мягко щёку, улыбается ломаной линией. — И твои руки. — Берёт одну из ладоней, сжатых в кулак, и оглаживает костяшки, любовно рассматривая каждый палец. — Очень красивые руки. Юнги совершает последнее усилие: смотрит по прямой в глаза. Пелена липкого страха осталась где-то позади, валяется огромным белым полотном, шевелится, извиваясь скользкими щупальцами, но не движется, не приближается к комку искрящей искренности. Юнги смотрит и не верит. Не верит, что преодолел только что, похоже, свою жалкую копию, смог сказать больше, чем «да, и я тебя тоже». Шокированно мотает головой, прижимаясь к руке, лежащей на его щеке, хватается за нее обеими руками как за спасительную кислородную маску, только сейчас осознает, что всё его нутро обнажено, лицо позорно залито слезами, а в глазах напротив слишком много щенячьего восторга и победных искр. — Я знал, так и знал, — шепчет в ухо, окольцовывая шею, и наклоняет голову ещё ниже, вынуждая Юнги опереться на его плечи, — знал, знал. Что бы я делал? Что бы я сделал, если бы не услышал? Намджун садит стеклянного мальчика на стол, встаёт между разведённых ног и обнимает его. Прижимает слишком крепко для человека, требующего объяснений, и зарывается ему носом в шею, волосы, уши, бормоча извинения за «испуг, стресс и проблемность». А Юнги понимает, что его снова провели, почти развели на признание. Он бы соврал, если бы сказал, что не счастлив чертовски прямо сейчас благодаря всему сразу: глыбе огромного айсберга, свалившегося с сердца (капли которого ещё свисают с органа стука, но скоро и они рухнут, он надеется), придурку-Намджуну и своей храбрости размером с воробья. Намджун — это противоречие. Это собрание мудрости, рассудительности и проницательности в равном количестве с «хён, там новую детскую площадку построили». Это мешковатый свитер с узкими джинсами, которые можно ему, но нельзя Юнги: «Хён, я же говорил. Нельзя с такими ногами в кожаных ходить, это тряпка для быков без мозгов». В шутку, конечно. Но как ему нравится, когда он так говорит. Это холодная голова с руками в кипяток и сердцем в полымя. Это нежность, чередующаяся со страстью и разрушением, но что он разрушает сам пока не понял: изнанку или лицевую. Зато Юнги понимает, рассматривая багровые и фиолетовые сплетения синяков на коже. Кутается плотнее в мягкий черный свитер, натягивая горло выше, чтобы цветы засосов как можно дольше жили и теплились энергией под тканью: лицевую. Чувствует приятное волнение в легких, отдающееся покалыванием в пальцах, тяжесть ответственности за нечто большое, разрастающееся со скоростью тысяча световых лет в секунду, расходящееся по венам, и осознает: изнанку. Это хитрые комплименты ради лишнего куска мороженого, но приставучие too deep разговоры на sunset. И каждый раз о смысле жизни в любви. Намджун — это не любовь. Намджун — часть огромной Вселенной, точно так же, как и все, кто окружает его. Их. Намджун — это мягкость, когда принц заболел и только куриный бульон поможет ему прийти в норму. Когда отпаивает глоток за глотком, с облегчением наблюдая, как с щёк уходит болезненный жар. Намджун — это спонтанность, когда Юнги просто — Джун, я устал, забери меня домой. Кеке, шучу Ты прочитал, но ничего не ответил. Надеюсь, ты не придёшь сейчас сюда и не скажешь что-то вроде «Юнги, солнце, собирайся, мама пришла», а потом хлопок двери и «Здравствуйте, директор, я за Юнги, хочу забрать его домой». Намджун — это возмущение и даже злость, когда Юнги не хочет брать зонт, а потом попадает под ливень. Или когда ломает его любимую кружку, им же подаренную. Или когда не даёт себя целовать и скользнуть руками под пижаму с котятами, потому что «Намджун, я не могу заниматься сексом в этой одежде. Это похоже на педофилию или детское порно». — А мы не сексом займемся. — А чем? мы давно вышли из возраста инфантильной сексуальности. — Ого, какие мы термины знаем. Кое-кто поднатаскался в умных словечках? Тычок в бок. Сильный тычок в бок. Блин, больно. — Но, похоже, что не все мы вышли из этого самого возраста, — Намджун показушно тяжело вздохнул. — Это ты на меня сейчас намекаешь? — А кто вчера был особенно заинтересован тем, что у меня между ног? — Всё, теперь тебе точно ничего не обломится. — Ты меня любишь? — Нет. — Не ври, я знаю, что всё ещё любишь. — И что, если так? — Давай займёмся любовью. Намджун, думающий о Юнги; Ким, излюбленный дыханием Мина; Джун, наблюдающий за Юном, блаженно потягивающимся, дергающим носом и прикрывающим зевок ладонью. За его кошачьей улыбкой, расцветающей от восхищенного «чёрт, Юнги, я кажется, опять влюбился» ярче вставшего несколько минут назад солнца; они — это любовь.