Piece of Peace

В детстве, когда мальчик был еще совсем юн, отец часто отвозил его к океану за город на своем старом добром пикапе, который давно стоило отвезти на свалку металлолома. Карие глазки весело бегали из стороны в сторону, наблюдая за тем, как белые чайки кружат над темной толщей воды, разговаривая друг с другом на тайном, непонятном для мальчика птичьем языке. Он и сам как-то словил себя на мысли, что хочет стать птицей, чтобы обрести крылья и парить над этим бескрайним, тихим, умиротворенным океаном, любуясь на мир свысока. Влажный от соленой воды песок пробирался между маленьких пальчиков, а мелкие камешки царапали нежную кожу пяточек ребенка, но он не обращал на это внимания, сейчас он был во власти особенной атмосферы, что была присуща лишь этому месту. Матроска, что еще в своем детстве носил отец, развевалась от прохладного ветерка, а закатанные до шорт штаны, что скрылись за полосатой тканью, намокли от волн, причаливших к берегу. Юнги, набегавшись до одышки в груди, плюхнулся на песок рядом с отцом, встретившим своего сына нежной улыбкой, изрезанной морщинами. Мужчина с бесконечной любовью смотрел вдаль, где рождалась одна волна за другой и, переливаясь перламутром от вечернего сияния солнца, поспешно плыла к берегу. Мальчик не понимал, почему его отец так любил океан. Он никогда не видел, чтобы тот ходил на рыбалку или же выплывал в открытый океан. Отец лишь брал своего сына с собой, сажая его на переднее сиденье, что, кстати, не любил Юнги — его тоненькие бледные ножки не доставали до пола, а для Мина, что тогда уже считал себя зрелым юношей, это было неподобающе — пристегивал его, сам садился за руль, с третьего раза заведя барахлящий мотор, и ехал по знакомой дороге, что успела отпечататься и в памяти самого Юнги. И каждый раз мужчина, добравшись до нужного места, садился на берегу недалеко от места, где волны заканчивали свой путь, и смотрел далеко за горизонт, словно погружаясь в иной мир, свой, созданный им для него и его одиночества, что осталось после смерти жены. Однажды мальчик, стоя на каменном, сыром, покрытым по бокам зеленым мхом волнорезе, спросил своего отца: — И что такого особенного в этом твоем океане? — Худенькие пальчики крепко схватились за края черной панамки, что уж было не сорвал усилившийся ветер, а мелкие мимические морщинки покрыли насупившийся носик Юнги. Отец тихо засмеялся, мягко опустив свои большие теплые руки на хрупкие плечи Юнги, который искренне не понимал глубокого смысла, что вложил его папа в волнующуюся гладь воды, не имеющей конца и края. — Малыш, чуть позже ты поймешь, что океан совсем не так прост, как может тебе показаться, — тихий голос отца был всегда пропитан спокойствием и чем-то теплым, чем-то, в чем можно укутаться и спрятаться от колючих иголок мира, грань которого завершается у начала берега океана. — Чтобы понять океан, ты должен прочувствовать его до дрожи в зубах, до мурашек на гладкой коже, до неистового желания погрузиться с головой в эту непроглядную гладь, по которой ветер гонит волны к песчаному берегу, где тебя будет ждать лишь один человек, — шершавые пальцы мужчины ласково взялись за тонкие запястья сына, раскрывая его руки в стороны, — это твой кусочек мира, Юнги, куда впустить ты можешь только одного человека, лишь одного, и поверь, ты будешь счастлив. Слова, сорванные ветром океана, улетели далеко-далеко, оставляя юношу стоять на волнорезе с раскинутыми в стороны руками. Вдохнув полной грудью соленый запах, Мин до ностальгической боли в душе вспоминал те слова отца, что покинул его около недели назад. Черные волосы все так же были закрыты черной панамкой, вот только матроска сменилась на длинную черную футболку, а светлые свободные штаны на темные джинсы с прорезями на коленках. Отец создал эту прекрасную частичку мира в одиночестве и отдал ее своему сыну. Теперь империя принадлежала ему. И он разделит ее с одним, лишь одним человеком, стоящим на берегу. — Юнги! — Карие глаза распахнулись, и Мин оглянулся на зов. Белая вазочка, что крепко держал в руках Хосок, поблескивала на солнышке, изредка скрывавшемся за рыжими облаками. Уголки губ парня были опущены вниз, Юнги видел это даже отсюда, он понимал, что Чону было так же непросто. Но Юнги выбрал именно его, без сожалений. Махнув рукой, брюнет жестом подозвал к себе Хосока. Холодная керамика оказалась в руках Юнги, стоявшего на самом краю волнореза, еще сильнее поросшего мхом. Зубная дрожь и гусиная кожа стали сигналом для Чона, в момент обнявшего со спины своего любимого. Теплые губы на шее и родные руки, обвившие талию, придали немного уверенности Мину, чтобы открыть крышку. Океан был сегодня как никогда спокоен, прямо как любил отец: волн почти не было видно, а чайки стихли, унося вместе с собой свой говор, что был мечтой маленького мальчика, который вырос и уже мог доставать своими по-прежнему худыми бледными ногами до пола, сидя за рулем старого пикапа своего отца. — Теперь я понял, пап, — океан словно проглатывал голос Юнги, поглощая каждое новое слово и донося его до нужного человека, — я понял, за что ты так любил океан, и ты можешь быть уверен в том, что здешний покой ничто не нарушит, и созданный тобой кусочек мира будет жить вечно у берега, где буду сидеть я с одним лишь человеком, наблюдая за бескрайним океаном, что и я смог полюбить. Белый пепел, подхваченный потоком ветра, лег на тихую гладь воды, утопая в ней и провожая две спины людей, что остались одинокими посреди океана, в этой частичке мира, в своей империи на двоих, но неимоверно счастливыми.