Локи - ясный сокол

      Жил да был крестьянин, звали его Бальдр. Умерла у него жена, остались после неё три дочки. Хотел он нанять служанку, чтобы по дому помогала, да младшая, Сигюн, воспротивилась:       — Не надо служанки, батюшка, с домом я сама управлюсь.       Стала Сигюн хозяйство вести. Старшие сёстры ей не помогали, знай наряжались целыми днями да у окна сидели. А младшая, хоть нарядами не шибко увлекалась, всё же была пригожей да милее сестёр. Хоть росточком невысока, да фигуриста. Светла коса ниже пояса свисает, да такая густая, что не враз ухватишь. Кожа как снег бела, а в очи заглянешь — будто в небо нырнёшь синее.       Вот раз собрался Бальдр на ярмарку за покупками. Спрашивает дочерей:       — Дочери мои милые, что вам привезти?       Старшая говорит:       — Мне серьги.       Средняя говорит:       — Мне ожерелье.       А младшая, Сигюн, ничего не просит. Спрашивает её отец:       — А тебе, радость моя, что купить?       — А мне надо пёрышко Локи — ясна сокола.       Подивился Бальдр на заказ такой мудрёный, посмеялись сёстры над причудами младшей. Поехал отец на ярмарку. Серьги старшей купил, ожерелье средней купил, только младшей подарка нигде найти не может.       Опечалился он, что дочь младшую, любимую, без подарка оставит.       Возвращается обратно, видит — навстречу старик идёт, на посох опирается, а одного глаза у него нет.       — Что невесел, мил человек? — спрашивает старик.       — Да вот наказала мне младшая дочь привезти ей пёрышко Локи — ясна сокола, а нигде такого найти не могу, все дивятся да смеются в голос с такой просьбы, никто не ведает, где его взять.       — Я про то ведаю, — молвил старик и достал из-за пазухи самое обычное соколиное перо.       Обрадовался Бальдр, все деньги предложил старику, что у него остались, да тот не взял ничего. А обернулся когда крестьянин — старика уж и след простыл.       Вернулся домой Бальдр, вручил дочкам подарки. Старшая серьги надела — мерцают те, переливаются. Средняя ожерелье примерила — горит оно самоцветами. А Сигюн пёрышко за пазуху спрятала и не показывает никому.       Смеются сёстры над младшей:       — Ну и на что тебе перо это? Иди в огород, с пугала воронье перо сними да вместе со своим воткни в волосы! Вот красота-то будет!       Промолчала Сигюн. Дождалась, когда к ночи все разойдутся. А когда все спать легли, достала перышко и молвила нежным голосом:       — Локи — ясный сокол, явись ко мне, любезный друг!       Окуталось пёрышко зелёным сиянием, и поднялся из него царевич красоты неописанной. Росту высокого, сам стройный да ладный. Волосы, что твой хмель, душистые да кудрявые, и черны, ровно смола. Очи, словно уголья, зелёным огнём колдовским полыхают. Уста сахарные к поцелуям, к ласкам нескромным манят.       Посмотрел он на девицу, что его позвала, и спрашивает — будто мёд из уст льёт:       — Откуда, красна девица, про меня ты прознала?       Сигюн румянцем залилась, очи потупила. Отвечает тихо:       — Норны мне про тебя сказывали, Локи — сокол ясный. Суженый ты мой.       Скрестил царевич руки на груди. Прищурился, на девицу глядючи:       — А знаешь ли ты, что не всё они тебе поведали? Я на треть человек, на треть сокол, а ещё на треть — змей лютый!       И тотчас оборотился змеем страшным. Обвился стремительно вкруг стана девичьего стройного, сдавил легонько. Та нисколько не испугалась — закраснелась лишь пуще прежнего, под кольца змея подставилась, ровно под объятья крепкие. Сама гладить принялась чешую холодную.       Отпустил её змей. Оборотился опять царевичем и молвит:       — Коль не испугалась ты истинного моего облика, знать, и впрямь ты суженая моя. И зовут тебя Сигюн. Сказывали и мне про тебя норны вещие.       Едва успел он вымолвить слова последние, как стук в дверь раздался. Сёстры из-за двери спрашивают:       — Сигюн, кто это у тебя по ночам сидит, разговоры ведёт? Сей же час всё батюшке расскажем!       Зыркнул недобро очами Локи — ясный сокол, в пёрышко оборотился. Сигюн проворно то пёрышко на груди спрятала, дверь отворяет, ладонью рот прикрывает:       — Почто, милые сестрицы, не спится вам ночью?       А те уж и отца позвать успели. Зашёл Бальдр к младшей дочери в горницу, туда посмотрел, сюда посмотрел — нет никого. Напустился он на дочерей старших:       — Почто напраслину возводите на сестру, вертихвостки? Глаза ваши бесстыжие! Сей же час к себе отправляйтесь и сидите смирно!       Ушёл отец, ушли и сёстры раздосадованные. Затаили они злобу на младшую.       А Сигюн дверь затворила проворно, пёрышко достала. Зелёным пёрышко вспыхнуло, явился вновь Локи — ясный сокол.       Сели они вдвоём на лавочку. Лавка вроде широкая да длинная, а они всё ближе да ближе друг к дружке подвигаются. Соприкоснулись руки их — и будто искра вспыхнула.       Повернулся тогда Локи — ясный сокол, обнял Сигюн крепко и поцеловал в уста сахарные. И она к нему прильнула так жарко да сладко, будто всю жизнь ждала. Да так ведь оно и было.       Упал на пол камзол царевича. И платье девичье следом соскользнуло. И всю ночь только лавка широкая поскрипывала да вздохи жаркие по горнице раздавались.       К утру, как заре заниматься, поцеловал в последний раз царевич суженую свою, оборотился соколом. Отворила Сигюн ему окно, и улетел он к синему небу.       Приметили сёстры, что младшая довольная пуще обычного. Спрашивают:       — Чему радуешься, сестра? Поделись с нами.       Та отвечает:       — Сон хороший мне приснился. Ночи жду не дождусь — вдруг ещё привидится.       Сёстры только головами покачали.       Как легли все спать, Сигюн окно в горнице отворила. Влетел к ней Локи — ясный сокол, царевичем обернулся. Вновь они стали целоваться, миловаться, нескромным ласкам предаваться. Только лавка знай поскрипывает да стоны сердечные по горнице разносятся.       И на третью ночь то же было.       На четвёртый же день сёстры приметили, что дело неладно. Опоили они Сигюн сонным зельем, а сами в раму острых ножей понатыкали.       Прилетел Локи — ясный сокол к зазнобе своей, в окно влететь хочет, а ножи не пускают. Изрезал он всю грудь о них, а Сигюн спит, не слышит ничего. Оборотился тогда царевич змеем, хотел вползти в окно, глядь — а и на подоконнике ножи повсюду воткнуты.       И сказал тогда Локи — ясный сокол:       — Коли так тепло меня встречаешь, Сигюн, не прилечу к тебе я больше. А коли захочешь меня увидеть, ледяную долину перейдёшь, огненную реку пересечёшь, на высокую гору поднимешься. И даже тогда не обещаю на зов твой отозваться.       Сказал так и полетел прочь, кровавые капли с вышины роняя.       Утром очнулась Сигюн от сна колдовского тяжёлого, к окну бросилась — а там ножи острые воткнуты, и кровью всё залито. Защемило сердце девичье, вспомнила она слова, что Локи — ясный сокол ночью говорил ей на прощание. Заплакала Сигюн горько, да ведь слезами горю не поможешь. Только кровавый след на окне слёзы смыли, будто и не было ничего.       Пошла Сигюн к отцу и проговорила:       — Не брани меня, батюшка, отпусти в путь-дорогу дальнюю. Жива буду — свидимся, умру — так, знать, на роду написано.       Заплакал Бальдр горько, жалко ему было дочку младшую, любимую, от себя отпускать. Но — делать нечего, благословил он Сигюн, и пошла она по следам кровавым Локи — ясна сокола. А где капли крови его падали, там за ночь красные розы поднялись. Сами душистые, ровно кудри его, а колючие — страсть! И всё норовят ноги Сигюн оплести и исколоть. Так что уж и с её ног белых кровь капать начала.       Сорвала тогда Сигюн самую красивую розу, хоть и колола она её руки нежные. Устами к ней приникла, будто милого целует. И перестали тогда розы колоть её.       День Сигюн идёт, другой идёт. Не ведает она, где долину ледяную найти да реку огненную отыскать. Вот на третий день видит — в капкан попался серый волк. Ростом с копну, и глаза зелёным полыхают.       Молвил волк человечьим голосом:       — Освободи меня, красна девица! Я тебе за это службу сослужу.       Испугалась Сигюн, но поискала крепкую палку и разжала ею страшный капкан. А сама глаза закрыла и думает: «проглотит меня волк сейчас».       А волк лизнул израненную лапу, что в капкане побыла, и тотчас лапа стала целёхонька. Тронул волк холодным носом девицу и сказал:       — Не бойся, я волк не простой, Фенрир меня зовут. За доброту твою душевную сослужу службу тебе, как и обещал. Скажи, куда путь держишь?       Открыла глаза Сигюн. Видит, что волк есть её не собирается, и ответила ему:       — Ищу я Локи — ясна сокола. Сказал он, что ледяную долину перейти надо, огненную реку переплыть да на высокую гору забраться, чтоб его найти. И то не обещал отозваться. Крепко его мои сёстры обидели. Я бы и девять миров ради него обошла, да не ведаю, где такие долины да реки водятся.       — Я про то ведаю, — ответил Фенрир. — Полезай мне на спину.       Залезла Сигюн волку на спину, ухватилась покрепче, и побежал он по долинам да по взгорьям. Долго ли, коротко ли бежал, вот перед ними ледяная пустошь раскинулась. Солнце над ней не светит, деревья не растут, только камни средь дыхания ледяного тут и там разбросаны.       Спрашивает Фенрир Сигюн:       — Есть ли во что тёплое тебе одеться?       Достала Сигюн плащ на меху, закуталась в него. Всё одно холод до костей пробирает, а ведь даже не ступили они в долину ещё.       — Зол Йотунхейм, люты его морозы, ну да где наша не пропадала, — сказал волк, посадил Сигюн себе на спину да помчался вперёд — только пар морозный из пасти пышет.       Вот уж конец виден долине ледяной. Только чует волк — лапы примерзать начали. Потерял он скорость, устал от пути долгого да с ношей на спине. Сейчас лечь бы, в сугроб зарыться да поспать…       — Не спи, Фенрир, — трясёт его за загривок Сигюн. — Заснёшь — не проснёшься больше!       Собрался Фенрир с силами, одним большим прыжком преодолел оставшееся расстояние. И рухнул спать. Йотунхейм позади ветром ледяным поддувает, будто злится, что путники невредимы ушли, да догнать уже их не может.       Сигюн рядом с волком прилегла, к тёплому боку прижалась. И тоже уснула.       Проснулись они на третьи сутки. Потянулся Фенрир, глянул на лапы свои — затянулись раны, льдом острым оставленные. Посадил он вновь Сигюн себе на спину да побежал дальше.       Долго ли, коротко ли, чуют они — жаром повеяло. Смотрят — впереди река огненная разлилась, шумит, бурлит, огнём плюётся. Ссадил тогда Фенрир Сигюн и молвил:       — Близко уже река огненная, что Муспельхеймом зовётся. Мне её не перепрыгнуть, но знаю я того, кто поможет нам перебраться.       Свистнул он молодецким посвистом, да так, что земля задрожала. Раз свистнул, другой, на третий откуда ни возьмись шипение донеслось:       — Фенрир, брат мой названный, зачем покой мой тревожишь?       Огромный змей, кольцами свиваясь, на поляну перед ними опустился. Испугалась Сигюн, но виду не подала.       — Ёрмунганд, брат мой названный, помоги мне вот эту девицу на тот край огненной реки переправить. Обещал я службу сослужить за то, что освободила меня, а мне Муспельхейм не перепрыгнуть.       Повернул Ёрмунганд огромную голову к Сигюн. Посмотрел глазами чёрными блестящими, прошипел:       — Если ты помогла брату моему названному, то и я тебе помогу. Только хватит ли храбрости у тебя по мне пройти над рекой огненной? Фенрир тебя не снесёт на такой высоте.       Вздохнула Сигюн глубоко, ответила:       — Страшно мне, но постараюсь. Иначе не видать мне больше Локи — ясна сокола.       Размотал тогда змей кольца свои огромные, перекинулся над рекой огненной, ровно мост. Да только мост тот живой — дышит, подрагивает. Чешуя скользит под ногами.       — Скорее, — торопит Фенрир Сигюн. — Брат мой долго жары не вынесет, к воде привык он.       Заторопилась Сигюн, заспешила — и оскользнулась на чешуе змея. Чуть не рухнула в воды огненные, да Фенрир не сплоховал — подхватил девицу за шиворот и в два прыжка достиг твёрдой земли.       Отдышавшись, принялась Сигюн благодарить своих помощников.       — Что бы я без вас делала, — говорит.       Ёрумнганд зашипел, хвостом махнул — земля вздрогнула. Откололась от хвоста его чешуйка одна. Протянул он её девице:       — Припрячь пока. Коль захочешь посмотреть на того, кто вдали находится — скажи: «сила змеиная, покажи мне такого-то» — и увидишь.       Хотелось Сигюн посмотреть на Локи — ясна сокола, но пересилила она желание своё, спрятала чешуйку за пазуху. Поблагодарила змея ещё раз, и вновь понёс её Фенрир на спине своей.       Долго ли, коротко ли — прибыли они к подножию горы высоченной. У подножия её конь пасётся, да не простой, а о восьми ногах. Никого к горе не подпускает.       Ссадил Фенрир Сигюн с себя и говорит коню:       — Слейпнир, брат мой названный, пропусти меня с девицей на гору подняться.       — На горе этой Железный Лес раскинулся, — отвечает конь. — Ходу нет туда ни пешему, ни конному, живёт там великанша, колдунья Ангрбода. Кто попадал туда — обратно живым уж не возвращался. Я не сколько гору охраняю, сколько путников несведущих, чтобы не сгинули в Лесу том. А вам что за корысть туда идти?       — Ищет вот она Локи — ясна сокола, — указал Фенрир на девицу. — А я помочь ей в том вызвался.       Сигюн меж тем не утерпела — достала чешуйку, что Ёрмунганд ей дал, нужные слова прошептала да царевича пожелала увидеть. И что же видит она — сидит Локи — ясный сокол в палатах каменных, на подушках шёлковых, пьёт вино зелёное да девицу незнакомую обнимает. Девица та ростом огромна, чёрные волосы что копна вкруг головы вьются, ладони её — что ковши. Обнимает она теми ладонями страшными Локи — ясна сокола, а тот и не противится, улыбается ласково.       Горько стало Сигюн, что так скоро забыл её сердечный друг. Ударила она по чешуйке — пропало всё, как и не было. Залилась Сигюн слезами горькими, на землю без сил опустилась.       — Зря слёзы льёшь, красна девица, — говорит ей Слейпнир. — Не своей волей Локи — сокол ясный с Ангрбодой сошёлся: опоила она его колдовским зельем, воли собственной лишила. Каждый день она его зельем поит, мужем свои сделать хочет.       Загорелись огнём недобрым очи Сигюн:       — Не бывать этому! Я — суженая Локи — ясна сокола! Только не по силам мне с ведьмой тягаться…       Заржал Слейпнир, передними четырьмя копытами о землю ударил — задрожала земля. Вырвал он волос из гривы своей, протянул Сигюн:       — Как ночь настанет, так он без всякого огня засветится пуще самой яркой свечки. Бери, авось пригодится. Так и быть, пропущу я вас на гору.       Отошёл конь в сторону, а на месте, где он стоял, тропинка открылась. Крутая, всё вверх и вверх уходит. Вздохнула Сигюн, но — делать нечего, надо идти. Как притомится — так припомнит, что в чешуйке змеиной видела, и будто новые силы откуда берутся. Фенрир за ней угнаться не может.       Добрались до вершины наконец. Отдышались. Фенрир и говорит:       — Здесь моя служба кончается. Дальше ты одна пойдёшь. Да вот тебе напоследок, — выдрал у себя шерстинку из хвоста и Сигюн протянул. — Придёшь в дом к Ангрбоде и в прислуги наймёшься. Делай всё, что она скажет, а вечером достань шерстинку мою, волос Слейпнира да чешуйку Ёрмунганда. Ангрбоде понравятся они, захочет она их купить, а ты цены не принимай, а проси ночь на Локи — ясна сокола посмотреть. А там уж поступай как знаешь.       Поблагодарила Сигюн Фенрира от души, распрощались они и пошли каждый своей дорогой.       Видит Сигюн: дом огромный на опушке Железного Леса стоит. Постучала она. Выходит на стук хозяйка:       — Чего надобно, красна девица?       — Да вот, ищу, к кому бы в служанки наняться. Не требуется ли помощь какая?       — Отчего же нет, — молвила Ангрбода. — Работа найдётся.       Осталась Сигюн у неё за служанку. Что ни попросят — всякую работу делает, да так хорошо да споро, что не надивится Ангрбода на служанку умелую.       Вот вечер наступил, к ужину подавать надо. Как увидела Сигюн, что за столом Локи — ясный сокол сидит, Ангрбоду ласково за руку держит, рухнул у неё котелок из рук, растеклось горячее варево по полу скоблёному.       — Это и к лучшему, — говорит царевич. — Что-то не хочется мне ужинать сегодня. Спать я пойду, пожалуй.       — Выпей только лекарства моего, Локи — сокол ясный, — говорит Ангрбода. И чарку с зельем ему подаёт.       Выпил царевич, ушёл в опочивальню. А Сигюн меж тем разлитое убрала, волос Слейпнира достала, и тотчас дом озарился ярким светом, будто солнечный день настал.       — За сколько продашь этакую диковинку? — спрашивает Ангрбода.       — Не продаётся. Так отдам, разреши только ночку на Локи — ясна сокола посмотреть.       Поняла тогда Ангрбода, что неспроста служанка к ней явилась. Но жадность пересилила. Ответила она:       — Отчего же нет. Ступай к нему в горницу наверх.       «Всё одно зельем моим опоен, не проснётся».       Отдала Сигюн волос, отправилась в опочивальню. Лежит Локи — ясный сокол, спит сном беспробудным. Разметался на ложе широком, сбилось покрывало в ногах, на пол свесилось. Видит Сигюн — из одежды на нём только портки чёрные, золотом шитые. А грудь белая вся в шрамах от ножей, что сёстры её злые в окно воткнули.       Заплакала Сигюн горько, бросилась к милому, давай его будить. Уж она его и трясла, и целовала — не пробуждается Локи — ясный сокол. А там и заря занялась.       Второй день Сигюн прислуживает Ангрбоде, всё, что та ни попросит — исполняет. Видит она Локи — ясна сокола, и тот на неё смотрит, да не узнаёт. Равнодушным взглядом скользит по ней, будто вовсе не её целовал он страстно да любил жарко.       Вечером достала Сигюн чешуйку Ёрмунганда, слова нужные сказала и сидит — на царевича любуется. Увидала Ангрбода, пристала:       — Почём диковинку продашь?       — Нипочём не продаю. Даром отдам, только позволь подле Локи — ясна сокола ещё ночь побыть.       — Отчего же нет. Ступай к нему.       Отдала Сигюн чешуйку, пошла к царевичу. Будит его девица — добудиться не может. Прекратила она его трясти, решила по-другому будить, лаской да нежностью. Может, вспомнит он тогда ночи их жаркие да откроет очи ясные зазнобушке навстречу.       Стянула Сигюн портки с Локи — ясна сокола, принялась его ласкать да ублажать. Видит — не пропадают её усилия, да только не пробуждается царевич, спит сном беспробудным. Жаркие сны ему снятся, дурманом насланные, лаской сдобрённые, да всё одно — сны.       А там и утро настало.       Совсем понурая Сигюн ходит. Одна ночь у неё осталась. Одна попытка.       Вечером достала она шерстинку Фенрира, и вспыхнула она зелёным огнём колдовским, ровным да сильным.       Ангрбода тут как тут:       — Что просишь за диковинку?       — Прошу с Локи — соколом ясным ночь провести.       Будит Сигюн царевича:       — Проснись, пробудись, сокол ты мой ясный! Я, за тобой идучи, ледяную долину пересекла, огненную реку перешла, на высокую гору взобралась, вот уж третью ночь тебя зову, не могу дозваться! А ты и днём меня не узнаёшь, ровно на чужую смотришь, и ночью не слышишь, не отзываешься ни на слёзы горькие, ни на ласки страстные! Околдовала тебя ведьма Железного Леса!       Достала Сигюн розу красную, на груди схороненную, что на крови царевича выросла. Положила ему на грудь. Укололи шипы Локи — ясна сокола, прогнала боль дурман колдовской. Открыл он очи свои, на Сигюн взглянул.       — Сигюн, зазноба моя верная! Ледяную долину прошла, огненную реку пересекла, на высокую гору забралась и колдунью Железного Леса не убоялась, чтобы со мной встретиться!       Поднялся он с ложа. Сигюн было в объятья к нему кинулась, да отстранил он её со словами:       — А всё ж зол я на тебя, Сигюн! Куда же смотрела ты, когда сёстры твои окно ножами истыкали!       Опустила девица голову, покатилась по щеке слезинка. Молвила тихо:       — Прости, сокол мой ясный. Недоглядела.       Защемило на сердце у Локи — ясна сокола, как увидел он зазнобу свою опечаленной. Вздохнул тяжело, ответил:       — Прощаю. И ты прости меня, что столько вытерпеть пришлось тебе, прежде чем добраться сюда.       Подняла Сигюн голову, улыбнулась светло соколу своему ясному. Мигом слёзы высохли. А те, что не успели, царевич высушил поцелуями жаркими.       После разлуки долгой мало им было поцелуев, да только времени и того меньше было — уж вновь заря заалела на небе синем. Разомкнул тогда Локи — ясный сокол объятья тесные и сказал:       — Иди и будь печальной по-прежнему, будто и в этот раз ты меня не добудилась. Сегодня свадьбу Ангрбода устраивает, задам я там загадку одну, посмотрим, каков ответ на неё будет.       Сигюн очи потупила, будто грустно ей, и пошла медленно из горницы.       Спрашивает её колдунья Железного Леса:       — Ну что, как там Локи — сокол ясный?       — Спит беспробудно, ровно мёртвый, — Сигюн ей отвечает.       — Полно ему спать, — молвила Ангрбода. — Нынче ж вечером женится он на мне. Можешь и ты на нашу свадьбу заглянуть, если хочешь.       — Что мне ещё остаётся, — грустно говорит Сигюн. — Хоть издали посмотреть на него, коли уж вблизи заказано.       Съехалось на свадьбу великое множество гостей. Расселись все, начали есть, пить за здоровье молодых. Тут встаёт Локи — сокол ясный, чарку вина в руке держит, а только сам не пьёт, речь ведёт:       — Ой вы гости дорогие, а не потешиться ли вам, не отгадать ли загадку?       — Отчего нет, — гости отвечают. — Загадывай!       — Был у одной хозяйки золотой сундук. Та его холила, лелеяла, завсегда в порядке содержала. Да вот беда — украли у неё сундук. Воровка, что его украла, о сундуке не заботилась нисколько, протирать от пыли забывала, а под конец и вовсе бросила раскрытым на пороге. Тем временем мимо первая хозяйка проходила, сундук нашла да подобрала. Скажите-ка, гости дорогие, на ваш взгляд, кто из двух хозяек более достоин сундуком владеть?       — Первая, конечно, — отвечают гости.       — Вот и я так думаю, — сказал Локи — ясный сокол. Выплеснул чарку с зельем дурманным, прошёл через весь зал к концу стола, где Сигюн сидела. Взял её за руку и объявил:       — Сундук золотой — это я, а хозяйка моя верная — Сигюн, и на ней я женюсь сегодня же.       Ангрбода пыталась было возмущаться, да её взашей вытолкали. Сбежала она обратно в Железный Лес, говорят, и поныне в нём живёт, путников заплутавших пугает.       А Локи — ясный сокол и Сигюн — жена его верная устроили пир на девять миров.