Повелитель Бури

Где ели верхушками небо достали, Пронзая, как копья, небесную синь - Там, в белой искрящейся сказочной дали, Свой замок построил снегов властелин. Где ночью сугробы синеют и блещут Нетронутым снегом в оковах лесов, А ветры в изломанных ветках трепещут, Где их неумолчный поток голосов, Где свищут, и воют, и вьются метели, И бродит буран по тропинке лесной, Где вьюга пушистые стелет постели - Там Бурь Повелитель живет молодой. Сначала было холодно и немного страшно. За окнами завывала метель и рваными хлопьями валил снег. Он почему-то напоминал неровно обрезанные куски бумаги, или Мишке так только казалось, когда он медленно водил пальцами по стеклу. Гладкая поверхность была на ощупь такой же, как не то снег, не то лед, застывший на отливе с другой стороны. Мишка и сам не ответил бы, почему так упорно пытается отогреть стекло, иногда неосознанно царапая его. Может, слишком уж сильно хотелось выбраться отсюда и оказаться дома? Никто не мог предположить, что они с Ванькой вот так попадут. Когда Ярослав пригласил половину класса отмечать Новый год в загородном доме — ничто не предвещало беды. Пришлось, правда, пережить длинный разговор с родителями: «Не напивайтесь там, вдруг кому-то плохо станет! Никаких петард и прочей вашей взрывчатки! Не разнесите полдома!» — и прочее. Мишка со стойкостью гордого варяга выдержал и причитания матери по поводу того, что Новый год они встретят не вместе, и мудрые советы отца, в частности о том, где лучше припрятать очередную бутылку, и только потом был отпущен на волю. А именно, к Ярославу на праздник. Бурные протесты со стороны многих родителей вызвало то, что загородный дом действительно был загородным, а не носил это громкое название, как дачи, находившиеся километрах в пяти от города. Дом Ярослава стоял на отшибе, возле самого леса, вдали от поселений. Снаружи здание напоминало замок. Двухэтажный дом с цокольным этажом, резным окошком чердака под крышей и башенками на ней — чем не дворец? Мишка, как будущий архитектор, оценил идеальное сочетание разных стилей и прекрасное оформление дома. Не иначе, в это вбухали кучу денег. Планировалось, что кто-то приедет сюда раньше, привезет продукты и прочие необходимые вещи. Родители Ярика в организацию праздника не лезли. Мишка поражался такому сумасшедшему доверию, а Ванька только хмыкал: «У них просто времени на него нет, вот и откупаются». Ванька вообще был странный. Они дружили с детства, но товарищ порой выдавал такое… На голову не натянешь, сказал бы Мишкин отец. Вот хотя бы чего стоит эта последняя затея. — Миш, а давай мы отвезем все? — предложил Ванька, когда Ярослав, баловень судьбы, сообщил о своих планах. Не успел Мишка возразить, как за него уже решили. И не имело значения, что он не хотел возиться с продуктами и вообще предоставил бы это занятие девчонкам. — Вань, я что-то не пойму, тебе это зачем? — он недоумевающе уставился на соседа по парте. И тут же получил восторженно-возбужденный шепот в ухо: — Ты что, не понимаешь? Там же лес! Медведи, Миша, медведи, я у отца ружье возьму! — Совсем сбрендил, — Мишка покрутил пальцем у виска, но разубеждать не стал — себе дороже. Упрямством Ванька отличался. Его мать не раз называла сына ослиной, и была права. Мишка молча соглашался с этим утверждением: если уж друг что-то вобьет себе в голову — никаким клином не вышибешь. Ключи у Ярослава они взяли на день раньше. Ванькин отец отвез их в загородный дом и уехал, не подозревая, какая светлая идея посетила голову его сына на сей раз. Медведя ловить. Мишка поймал бы того медведя, будь его воля. И на мушку взял бы, и пристрелил — лишь бы это пустоголовый, то бишь, друг его, Ванька, охотиться не лез. — Да ты не знаешь, меня дядя Витя два раза брал с собой на охоту! И стрелять, кстати, он учил! — Ага, конечно, тебе и семи не было, — недоверчиво фыркнул Мишка, распаковывая вещи. — Сочиняй басни, Крылов. Легендарный охотник и вообще бравый вояка дядя Витя действительно приезжал к своей сестре, Ванькиной маме, погостить. Но было это в далеких восьмидесятых, а на дворе уже девяносто девятый стоял. Тогда рано было брать племянника на охоту и, как Ванька ни ныл, а дядя Витя оставил его дома. Мишка до сих пор помнил, как утешал оскорбленного до глубины души друга. Самосвал ему подарил — маленький, желтенький такой. Нашли они его лет через пять у Ваньки на чердаке, когда лезли в свое личное хранилище за петардами. Но вот о чем Ванька не врал — стрелять он умел. Его дед поговаривал, в свое время Ворошиловского стрелка дали бы. Но пока дали только в глаз, за метко расстрелянные бутылки, шесть штук, стоявшие на подоконнике квартиры напротив. Это Ванька воспитывал соседа-алкоголика. За разбитое стекло они с Мишкой платили вскладчину, лишь бы Ванькин отец не узнал. Все равно узнал, потому что пальбу на улице не услышать и от хлопков петард не отличить мог разве что глухой. Василий Крылов глухим не был. Вот и появились на заднице у Ваньки толстые алые полоски. По словам потерпевшего, убрались они только через месяц. Весь этот месяц Мишка усердно прикрывал друга от дворовых пацанов. Узнай они — на смех подняли бы. А потом Ванька учил его стрелять. Расстреливали они пивные бутылки, но помня невеселый опыт, теперь пустые, на свалке за школой. Мишка так и не научился стрелять слишком уж хорошо. Завалить медведя в одиночку вряд ли смог бы, да и страшно, если смотреть правде в глаза. А Ваньке страх был вообще неведом. Он мог залезть на крышу трехэтажной школы и бахвалиться, что спрыгнет. И ведь прыгал же! Легко приземлялся на ноги, переворачивался в кувырке и вставал целехонек. И плавать он так учился — сразу в реку, с разбега. А речка была хоть и глубокая, но быстрая, и маленький Мишка тогда стоял, вцепившись в деревянные перила шаткого моста, и замирал от страха при мысли, что светловолосая голова уже не покажется над водой. А Ванька выплыл. Он всегда выплывал, выруливал, выбирался из всяких ситуаций, оставаясь совершенно невозмутимым. Мишке он напоминал донельзя везучего царевича из сказки. Да и сам Ванька любил басни рассказывать. Фамилия-то говорящая оказалась. Вещал он чаще всего про Повелителя Бурь, который живет за тридевять земель в замке на опушке леса. Мишка давно уже привык к подобному, как и к тому, что рядом с Ванькой никогда спокойно не бывает, что на его белобрысую головушку вечно да сыщется какая-нибудь напасть. «Меня пуля не берет!» — кричал Ванька, убегая от злющих на весь свет отморозков из соседнего двора. Только вот Мишка боялся, что патроны у них могут оказаться и не холостыми. Срежут тонкий силуэт чуть впереди, а больно будет ему. Сильнее, чем если бы зацепили его самого. А однажды он просто не успел испугаться. Горел Ванькин дом, а внутри осталась Сонечка, его маленькая сестра. И Мишка долго вырывался от пожарных, которые доказывали, будто там ее нет, а вот она, на руках у матери. Оказалось, она просто гуляла на улице. Вот и сейчас, шагая по снегу, Мишка пытался не переживать. Может, они и не встретят вовсе того медведя. Зима все-таки, нормальные медведи в такую погоду по лесу не шастают, в берлоге спят, лапу сосут. А если и попадется какой — надо просто ни о чем не думать и стрелять. И не промазать, особенно если медведь пойдет на Ваньку. В лесу было удивительно тихо. Слишком: ни шороха ветра, ни щебетания птиц, ни шуршания мелких зверушек у корней деревьев. Попрятались, что ли, от холода. Тишина казалась Мишке странной, натянутой, как струна, которую вот-вот отпустят пальцы гитариста. Чем-то все это напоминало ему ужастик, когда чудовище прячется в такой же тиши, чтобы потом наброситься на зазевавшегося героя. Героем был Ванька, потому что он своими шагами разбивал необычную тишину. Под сапогами поскрипывал снег, тихонько потрескивали, ломаясь, тонкие веточки, и Мишка неожиданно почувствовал себя чуть ли не варваром, нарушившим покой и белый сон леса. Захотелось запрокинуть голову и долго смотреть в небо, на верхушки сосен и елок, которые, качаясь, едва не задевали снежные тучи. Мишка стряхнул с себя внезапный прилив странного мечтательного настроения и глянул под ноги. Но и под ногами блестел и переливался тысячами вспышек-искорок нетронутый снег. Красотища, в городе такого не увидишь. В небольших оврагах и впадинах, в ельнике, снег казался не белым — большие пушистые сугробы почти синели в темноте. Прямо как на рождественских открытках. Мишка таки задрал голову вверх и, конечно, сразу же получил веткой по шапке. И тут же, сам не понимая, из-за чего, рассмеялся. И смеялся так, не переставая, вдыхая глубоко в легкие запах хвои, пока Ванька не подбежал к нему и не завалил в мягкий сугроб. Медведя они так и не нашли. Да Мишка, честно говоря, другого и не ожидал: для такого мероприятия надо хотя бы приблизительно знать, где искать берлогу. А Ванька, кажется, всерьез считал, что дичь сама к ним придет. Ну, или он затеял все это, просто чтобы пошататься по лесу. Чуда не произошло, и под вечер горе-охотники уже еле плелись назад, увязая по колено в снегу и проклиная на чем свет стоит русскую зиму. Они ориентировались по компасу, а если совсем честно — по деревьям причудливой формы. Кто-то сказал бы, что все деревья похожи друг на друга, но Мишка не согласился бы. У него была хорошая зрительная память, к тому же, они с отцом не раз бывали в этом лесу. И пока что находить обратную дорогу было нетрудно. Несмотря на теперь уже ненавистный снег и усталость, бравые охотники умудрялись даже шутить. Они и не заметили, как небо над лесом заволокли тучи. Только когда начал срываться снег, Ванька слегка поежился. — Прохладно как-то, — улыбнулся он побледневшими губами. — Да уж, — согласился Мишка, — и это учитывая, что мы еще в лесу, и ветер сюда не так проникает. Охотничек, — буркнул Мишка уже себе под нос. — Ага, — кивнул Ванька, упорно не обращавший внимания на покрасневшие пальцы без перчаток. Он не признавал ничего на руках: «Это сковывает движения, невозможно!» И Мишке ужасно хотелось взять его ладони в свои, отогреть, но нужно было идти вперед. Щеки покрылись румянцем от мороза, а пальцы рук, казалось, примерзли друг к другу. Мишка отчаянно не понимал, как Ванька вообще умудряется без перчаток. — Вань, — не выдержал он, стягивая свои, — на, возьми, мне не холодно. Ванька взглянул на него из-под мокрой от налипшего снега челки и, почему-то отведя глаза, проговорил: — Спасибо. Снег валил все сильнее. Мишка теперь уже не узнавал дороги, и пришлось всецело положиться на компас. Ванька уверял, что все в порядке, и они скоро уже выберутся к дому Ярика. Мишка кивал и не верил. И конечно, они заблудились. Ванька тяжело привалился спиной к одинокой березке и, не глядя в глаза, совершенно нейтральным тоном сообщил: — Мы проходили мимо этой березки полчаса назад. Кажется, мы ходим кругами. — Бли-и-ин, я так и знал! Мишка тоже отвернулся, чтобы не смотреть на это невозмутимое существо, из-за которого они и влипли в эту лажу. Впрочем, чего там невозмутимое — вон, как глаза отводит. Стыдно ему. И пальцы подрагивают. Красные от мороза, без перчаток. — Ты куда мои перчатки дел? — уже мягче поинтересовался Мишка. — Наверное, потерял, — меланхолично протянул Ванька, очень уж увлеченно ковыряя носком ботинка корку льда и все так же глядя куда-то в сторону. Мишка хорошо знал эту манеру. Ванька делал так, когда чувствовал себя виноватым, но ни в коем случае не хотел этого признавать. Так бывало в детстве, когда за его шалости влетало товарищу, да и в школе, когда из-за Крылова «неуды» появлялись в дневниках у них обоих. И Мишка все равно всегда прощал, потому что вот такого, растерянного, но напоказ невозмутимого, Ваньку было жаль. И сейчас, перехватив ускользающий взгляд, Мишка привычно почувствовал что-то, похожее на жалость. Как с этим бороться? — Ну их, перчатки, — сказал он. — Я сам согрею. Недолго думая, он шагнул к Ваньке и взял его руки в свои. Тот вздрогнул. Удивился, наверное, но виду не подал. Руки у самого Мишки были такими же холодными и вряд ли могли согреть. Но он хотя бы попытается. — Ничего, выберемся. Немного отдохнем и выберемся, — честно пообещал он, поднося Ванькины руки к губам и согревая их дыханием. У Крылова были на удивление тонкие длинные пальцы, которые почему-то хотелось гладить. — Мы замерзнем, — возразил Ванька, сжимая губы в упрямую полоску. Он опять делал вид, что все пофиг, но подрагивающие уголки губ выдавали с головой. — Вань, ты чего? Метель же когда-нибудь кончится! — Ага, — кивнул тот. — Только это не просто метель, это настоящая буря. Нас снегом занесет. — Не занесет, — убежденно проговорил Мишка, хотя на самом деле не был и вполовину в этом уверен. Снег залеплял лицо, забивался за воротник куртки, под шарф, залетал в рукава. Мишка подошел к другу почти вплотную, закрывая от пронизывающего ветра. Его куртка была куда теплей, чем у Ваньки. Тот дрожал как осиновый лист и прятал руки у Мишки на груди. Такой доверчивый и отчего-то приятный жест. Так они и простояли несколько минут, а потом Мишка решил: — Вань, надо идти. Заканчивать этот момент не хотелось. Но перспектива и впрямь замерзнуть в лесу тоже не прельщала. Мишка прекрасно помнил первый тревожный признак: хочется спать. А Ванька буквально засыпал у него на плече, уютно устроив замерзшие руки под чужой курткой. По всем законам природы, Мишку уж точно не могли согреть ледяные руки, но вопреки здравому смыслу, его грудь, казалось, горела. Но нужно было двигаться. Если что, он Ваньку и на руках дотащит. На руках нести не пришлось. Благодаря компасу или таки Мишкиной памяти, или просто чуду, они выбрались из леса. И даже на волков не напоролись. Едва не падая с ног, утопая в снегу и хватая друг друга за руки, чтобы не свалиться, они добрели до особняка. Но здесь приключения продолжились. Второй акт, не иначе. — Миш, а тут свет не включается, зараза! Проводка у них, что ли, перегорела? — услышал Мишка, который плюхнулся в кресло в коридоре, даже не раздевшись. — Так надо позвонить Ярику, пускай объяснит, где тут у них что. Может, мы сообразим починить. Если быть совсем уж честным, ничего чинить не хотелось. Хотелось в теплую ванную и спать, но Мишка знал, что Крылов не отстанет. — Так я звонил, он все время недоступен, — донеслось из зала. — Сеть, что ли, уже глючит? — Вань, давай завтра, а? Вот ведь моторчик у человека в одном месте! Только что падал, умирал — пяти минут не прошло, опять развивает бурную деятельность! Мишка, в принципе, уже к этому привык, но сейчас было что-то не то. Из зала послышался тихий не то вздох, не то всхлип. — Вань, ты чего? — усталость как рукой сняло. — Да ничего... Но Мишка уже стоял в дверях, наблюдая, как Крылов пытается снять с онемевших ног носки. — Кажется, я немного ноги отморозил. — Немного? — ахнул Мишка. — Да ты хоть знаешь... Он махнул рукой и кинулся к Ваньке. Как-то не хотелось пугать его еще больше. Ступни у Ваньки были ледяными и ничего не чувствовали. Мишка сдернул с себя шарф и принялся их растирать, скомандовав почему-то шепотом: — Шевели пальцами, давай, пробуй. Ну как? — Никак, — честно ответил Ванька. Он совсем не возражал против помощи, только один раз тихонько охнул. Кажется, он впервые действительно испугался, скорее всего потому, что вспомнил страшные рассказы дяди об охотниках, которые вконец отмораживали себе ноги или руки. Как его успокоить, Мишка толком не знал и молчал, занятый более важным делом. Его стараниями Ванькины ноги наконец обрели чувствительность, и они оба выдохнули. — Я сейчас, — проговорил Мишка, отдавая ему шарф и поднимаясь. Он помнил, что где-то здесь, на первом этаже, должна быть ванная — Ярик долго хвастался ее оформлением. Ага, вот и она. Мишке было не до чудес художественного искусства: он быстро открыл краны, наполняя ванну водой. Потом помог Ваньке дойти, раздеться и залезть в нее. Вода была теплой, Мишку даже в жар бросило. От температуры в комнате, конечно. Ванька был такой весь замерзший и прятался в воду разве что не с головой, как если бы кутался в одеяло. Мишка даже немного замешкался, так не хотелось отрывать от него взгляда. Таким он Крылова еще не видел: каким-то ломким, уязвимым, ни разу не отчаянным сорвиголовой, которому все по плечу. Виной тому дикая усталость или опасение, что эта прогулка может иметь для него очень неприятные последствия, но Ванька как-то зажался и притянул колени к груди. Наверное, он не хотел, чтобы его видели таким слабым. Мишка вышел из ванной, напоследок невнятно пробормотав: — Ну, дальше ты сам тут. «А я тут сам», — подумал он, прислонившись спиной к двери. Игнорировать собственные ощущения и дальше было бессмысленно. Тело весьма интересным образом реагировало на то, что пару секунд назад видели глаза. И это было не впервые. И именно потому, что такое случалось не впервые, Мишка на это с успехом забивал. По той простой причине, что его тело так же реагировало бы на все живое и раздетое, что движется. Вот и казалось, будто у Ваньки по-особому нежная кожа. Ну конечно, с его собственной и в самом деле не сравнить. Мишка махнул рукой, прогоняя прочь разные вредные мысли, и подошел к окну. За окном все так же неистовствовал ветер и бушевала настоящая снежная буря. Там было холодно и неприятно, да и здесь не особо тепло. Электроприборы не работали, придется растопить камин, а для этого — сходить за дровами в гараж. Выходить обратно во двор не хотелось, но Мишка знал, что пойдет. Только вот дождется Ваньку с его: «Ты чего, все нормально же!» — и задушит внутри себя этот вечный противный страх, что с другом что-то случится. Ванька и впрямь скоро вышел, сказал свою коронную фразу, сразу надел теплые носки и залез под принесенный Мишкой плед. Греться. Или спать, судя по позе калачиком, в которую он свернулся, едва коснувшись кресла. — Вань, может, ляжешь по-человечески? — предложил Мишка, но услышав в ответ нечленораздельное мычание, вышел из комнаты и прикрыл дверь. Стоило растопить камин, как сразу стало намного теплее и как-то даже уютнее. Мишка установил в гостиной заранее привезенную сюда елку и полез ее украшать. Игрушек и гирлянд было множество, и цеплять их в темноте оказалось совсем неудобно, но он не отказался от этой затеи. Ему просто необходимо было чем-то себя занять. Потом включился свет — похоже, дело было вовсе не в проводке, а в ежегодной экономии электроэнергии, — и стало совсем хорошо. Почти как дома. Мишка тихонько проскользнул в комнату, где спал Ванька. Тот все так же посапывал, свернувшись в кресле. Точно кутенок, почему-то подумалось Мишке. Он подошел ближе и присел возле кресла. Потом, повинуясь какому-то странному желанию, нашел сквозь плед Ванькину руку и погладил ее. Его охватила необъяснимая щемящая нежность, от которой на пару секунд перехватило дыхание. Захотелось не отрываться от Ванькиной руки, а наоборот, снова и снова гладить ее, а лучше — взять в свою и рассматривать поразительно тонкие пальцы. Это было словно какое-то наваждение, волшебство: дом с камином, похожий на сказочный замок, спящий в кресле Ванька и новое, неведомое чувство внутри. Мишка не пытался анализировать свое состояние, он просто позволял необычным желаниям брать верх над здравым смыслом. Сейчас больше всего хотелось прикасаться к Ваньке: к его длинным ресницам, чуть розовеющим щекам и губам. Или просто взять и обхватить его руками. Что Мишка и сделал: аккуратно, стараясь не потревожить, подхватил Крылова на руки и поднял с кресла. Ванька во сне нахмурил брови, но глаза не открыл, а только уткнулся лицом в шею друга. Он был на удивление легким — или так казалось? Мишка пару секунд просто держал его на руках и совершенно не хотел отпускать. Его охватывали странные, но приятные ощущения: что-то вроде горячего искрящегося комка энергии в солнечном сплетении — такого маленького, чуть колючего шарика, от которого бежали по всему телу теплые ниточки-лучи. Только Мишка не прислушивался к этим ощущениям, он просто подсознательно ловил их и занимался самооправданием. Нет, что от неудобного сидения в кресле ноги затекают и спина на утро болит — это правда, конечно, а он ведь беспокоится о товарище. Но более существенной была другая правда: что ну никак не хочется отстраняться от крепко спящего Крылова. Он и не отстранялся. Осторожно уложив Ваньку на широкий диван, Мишка лег рядом, обнял своего незадачливого охотника за плечи и уткнулся носом куда-то ему в ключицу. Так их и застал рассвет. Проснулся Мишка от ощущения, что на него кто-то смотрит. Глаза были серо-голубыми, Ванькиными. — Ты чего? — спросонья не понял Мишка. — Это ты чего? — как-то смущенно пробормотал Ванька, выбрался из-под одеяла и Мишкиной ноги и, надев тапки, побрел в ванную. Причина такого смущения обнаружилась почти сразу. Да и искать-то особо не пришлось: молодой организм с утра требовал своего. Слегка покраснев, Мишка принялся придумывать, как же объяснить Ваньке, что он не... А что «не», он не мог сказать и сам. К тому времени, как Ванька вернулся, Мишка успел придумать тридцать три оправдания и все тридцать три отбросить. Но друг, прерывая его внутренние метания, поинтересовался: — Не пора ли набрать Ярика, спросить, когда они ехать собираются? Надо салаты до ума довести. Довести до ума салаты значило поперчить их, добавить майонез и обязательно попробовать каждый. Желательно, ложки по две. Мишка считал, что все это надо сделать уже перед приездом одноклассников, но номер Ярика послушно набрал. Никто не брал трубку. — Вань, давай лучше сами поедим и подготовим тут все пока. Так и сделали. Суетясь и то и дело сталкиваясь, цепляясь, врезаясь друг в друга, хотя времени было еще более чем достаточно, они привели гостиную в надлежащий вид: поставили и накрыли стол, разместили на нем блюда, принесли из комнат кресла и табуретки. Мишка даже не ворчал, что все это — девчачьи занятия. Когда он наконец глянул на часы, те показывали четыре вечера. — Нифига себе! По всем прогнозам, Ярик и компания должны были уже выехать — сюда, на окраину, от города и в нормальную погоду было часа три езды. Мишка схватился за телефон, нащелкивая уже выученный наизусть номер, но на этот раз не было даже гудков. — Опять сеть глючит. Ванька чертыхнулся. — Подождем еще, может, они до нас дозвонятся. — Может… Время летело незаметно. Они сидели на теплом ковре перед камином и играли в специально привезенные шахматы. Мишка постоянно проигрывал: то ли потому, что был не слишком уж хорошим игроком, то ли по какой-то другой непонятной причине. Может, по той же самой, по которой Ванька то и дело хватал его за руку и, склоняясь над шахматной доской, шептал почти в ухо: — Поставь, куда прешь? Там же мой офицер! Мишка послушно ставил фигуру на место, но тут же делал очередной не оправданный никакими законами логики ход и терял пешку за пешкой. В конечном итоге он просто сдался и, смеясь, уткнулся носом в Ванькино плечо. Мягко, тепло, уютно и так приятно… Волосы на висках ерошило чужое — нет, уже родное — прерывистое дыхание, и это казалось таким привычным и правильным. Хотелось зажмуриться и зарыться лицом в пахнущие знакомым шампунем мягкие волосы. Или запутаться в них пальцами. Зачем, Мишка не думал, но стоило этому вопросу всплыть в подсознании, как иллюзия вседозволенности разрушилась. Ведь это тот же Ванька, друг детства, лучший друг. Так откуда это все? И Мишка осторожно отстранился, не успев через свитер почувствовать невесомое прикосновение руки. Семь вечера. Восемь. Девять. Мишка таскал телефон в кармане, каждые десять минут набирая номера своих одноклассников. Ничего нового не происходило — сеть по-прежнему была перегружена. Ванька лежал на полу и вертел в руках елочную игрушку, маленькую стеклянную избушку, на которой кое-где облезла краска. Откуда они вообще ее выкопали? Явно родители впихнули. Десять. Никто не ехал и не звонил, и Мишка осознал, что они останутся здесь одни. Дом больше не казался замком, скорее напоминал осажденную крепость. Буря за окном не сдавалась, швыряла в толстые стекла пригоршни снега; одиноким северным волком выл ветер. Даже страшно было бы в такую лютую метель, когда не видно ни зги, оказаться по ту сторону. И только на ковре у камина было хорошо, тепло и уютно. Рядом с Ванькой. В этом доме с ними что-то случилось. Здесь словно царила совершенно иная реальность, и Мишка уже не знал, где истина, а где игра его воображения, и стоит ли возвращаться назад, туда, где еще не было этого дома-замка, бури и новых непонятных чувств. Только Ванька был всегда. Так может, думал Мишка, странные чувства тоже были, только глубоко, не достать? А сейчас точно замочек щелкнул, приотворяя дверь. И уже путнику было выбирать, войти в нее или пройти мимо, будто не заметил. А он застыл на пороге, как стрелки остановившихся часов. В десять тридцать мобильный наконец зазвонил. Кажется, Мишка сказал «алло» еще до того, как прозвучала музыка вызова. — Что? Как не будете? Ванька вскочил и в мгновение ока оказался рядом. — Они не приедут, — сообщил Мишка, не зная, грустить или радоваться по этому поводу. — Автобус намертво встал уже в трех километрах от города, из-за снега просто не проехать. Переждем пару дней здесь, потом нас заберут родители. Еды хватит, — уверенно закончил Мишка, пытаясь понять, сильно ли расстроила эта новость его друга. Ванька как-то отстраненно кивнул, мол, не пропадем, и неожиданно предложил: — Ждать нам некого, давай начинать? — он многозначительно взглянул на стол. Через пару минут они уже звенели бокалами и брызгали шампанским, стараясь, однако, не залить ковер. Пиво и потом попить можно, шиковать так шиковать! Мишка как-то оттаял, увидев, что Ванька совсем не в унынии от перспективы встречать Новый год только вдвоем. Бокал шампанского, два бокала хорошего вина… Или три? Мишка не замечал, как хмелеет. Он вообще ничего не замечал, кроме блестящих озорным огоньком Ванькиных глаз и красивых немого пухлых губ. Кажется, Крылов снова рассказывал о Повелителе Бури и о том, почему они не нашли медведя. Мишка не слушал. Он просто чему-то улыбался и ловил звуки, слетавшие с Ванькиных губ. Слова складывались в незамысловатую мелодию — не то «Jungle bells», не то «Last Christmas», не то вообще какой-то девчачий медляк «Could I Have This Kiss Forever». Конечно, может быть, эта музыка лилась из большого плазменного телевизора на стене, но Мишка был на сто процентов уверен, что это все только и именно слова, такие сейчас бессмысленные, но жизненно необходимые, потому что говорил их Ванька. Хотелось закрыть глаза и просто утонуть в этих обволакивающих нотках, но Мишка не мог — не мог оторваться, потому что смотрел на друга. Так, будто никогда в жизни не видел ничего и никого прекраснее. Музыка звучала все громче, пронзительнее, закрадываясь в самые потаенные уголки души. Где-то в голубом экране били кремлевские куранты, и нужно было поспешить загадать желание, и наступал Новый год, а мир плыл, и уже не получалось разобрать, что в нем настоящее, а что только кажется. На уголке нижней Ванькиной губы блестела манящая алая капля, и Мишка, не выдержав, потянулся, чтобы ее снять. Губами. Они сами не поняли, как оказались на полу. Сталкиваясь локтями и коленками, путаясь пальцами в волосах, хватаясь друга за друга, они отчаянно целовались. Неловкие судорожные движения, рваные вдохи и выдохи, прерывистый шепот в попытке что-то сказать, тихое успокаивающее: «Ш-ш-ш...» — и поцелуи, поцелуи... Мишке казалось, что он тонет, а теплое дыхание, которое он ловил губами — это глотки воздуха. И как утопающий, он цеплялся за Ванькины плечи, руки, притягивая еще ближе, словно бы для того, чтоб утянуть за собой. И загадывал желание. «Не хочу терять... Хочу всегда рядом…» — билось в голове под аккомпанемент до невозможности, до боли где-то глубоко в груди тревожно-нежной мелодии. Теплые влажные губы, запах вина, сладкий хмельной вкус поцелуев — Мишка не знал, что из этого больше всего опьяняло. Но ему было хорошо, так, как никогда раньше. Наверное, это и называют счастьем. Руки Ваньки забрались под его свитер, скатав плотную ткань к груди, и мягко потянули вверх. Мишка нетерпеливо передернул плечами и сам выпутался из одежды. Ванька прикрыл глаза и медленно, словно пробуя и наслаждаясь собственными ощущениями, скользнул прохладными пальцами по его груди. Мишка был уверен, ничего в ней нет примечательного, зато вот у Ваньки, наверное, кожа нежная и чуть бархатистая. Проверил. Так и было, а еще была упругость напряженных розовых сосков и тихие Ванькины вздохи, если обхватить губами сперва один, потом другой. Это, наверное, было очень приятно — вон, как Ванька жмурился и дышал совсем неровно, словно после быстрого бега. — Сделай так мне, — не удержался Мишка, даже не в погоне за приятными ощущениями, а желая почувствовать прикосновение теплых, уже слегка искусанных губ. И Ванька сделал. И это, и многое другое — тоже. Такое, о чем Мишка до сих пор мог только мечтать, представляя в откровенных горячечных фантазиях. Потом они долго лежали прямо на полу, Ванька — головой на его плече. В камине, играя поленьями, потрескивал огонь, за окном все так же шумела вьюга, на стене голосом Пугачевой пела плазма, а Мишка сквозь весь этот смутный гул умудрялся различать тихое дыхание и сбивчивый, пьяный Ванькин шепот: — Помнишь, я тебе рассказывал про Повелителя Бури? Я — Повелитель Бури... Давно хотел... с тобой... вот и устроил все это... Ванька явно засыпал и плел уже какую-то чушь, но Мишка, глядя в потолок, внимательно слушал. За эти два дня он научился верить в сказки. А утром сказка закончилась. Проснулся Мишка от странного тревожного чувства. Его подкинуло, словно толчком. Над головой покачивался высокий белый потолок, пальцы приминали незнакомый ворсистый ковер, а под нывшей спиной оказалось слишком твердо. Это же как надо было вчера упиться, чтобы задрыхнуть прямо на полу! — Ванька... — едва разлепив губы, позвал Мишка. Звук собственного голоса ударил по барабанным перепонкам набатом. Мишка поморщился, ухватился за голову, возвращая потолок на законное место, и вспомнил все. Кажется, им таки удалось прекрасно отметить Новый год, и то, что они были одни, и мобильная связь практически отсутствовала, нисколько не помешало празднованию. Скорее даже, наоборот. Вспомнились касания влажных и удивительно нежных губ Крылова, которыми тот передавал через поцелуй вино, а потом и что-то покрепче. Эти же губы оставляли на Мишкином теле мокрые следы, что тянулись от подбородка и шеи до самой впадинки пупка и еще дальше, по тонкой дорожке темнеющих волос... И заставляли судорожно вдыхать воздух и захватывать, мять, теребить ни в чем не повинный ворс ковра, лишь бы за что-нибудь зацепиться. Мишка помнил: ему тогда казалось, он просто утонет и потеряется в болезненно-невыносимом наслаждении. И он хватался за все, что попадалось под руку: за пушистый, длинный, но гладкий — не удержать — ворс, за худые Ванькины плечи и за его тонкие умелые пальцы. Дальше Мишка не помнил никакой последовательности действий, только ощущения. А чувствовал он себя бутылкой шампанского. Такой же, как та, которую за пару часов до полуночи с фейерверком молочно-белых брызг откупорил Ванька. — Ванька, — позвал он снова, только чуточку тише и с какими-то другими, непонятно откуда взявшимися интонациями в голосе. Ответом была только тишина. Стараясь задушить зародившееся в груди нехорошее предчувствие, Мишка сел, огляделся и фыркнул. К черту эти дурацкие предчувствия! Ванька лежал рядом, свернувшись калачиком, и мирно спал. Его разрумянившиеся щеки резко контрастировали с прозрачно-бледными кистями рук. Мишка на пару секунд застыл, глядя на приоткрытые во сне Ванькины губы, а потом потянулся к его лицу. Но прикоснувшись к ярко розовеющей щеке, едва не вскрикнул и отдернул руку. У Ваньки был жар. — Вань, очнись, — начал тормошить его Мишка, лихорадочно соображая, что теперь делать. Ванька не реагировал, только застонал во сне. Или в бреду. Подхватив Крылова на руки, Мишка перенес его на знакомый уже диван, уложил, стянул с худых плеч едва застегнутую рубашку и на секунду замер, заставляя себя не паниковать, а вспоминать, что в таких случаях делает мама. Ванька весь горел. Настолько, что к нему было страшно лишний раз прикоснуться — казалось, кто-то из них двоих от этого касания точно получит ожог. Но Мишка помнил: когда в детстве у него была очень высокая температура, мама обматывала его всего влажными простынями, кажется, смоченными уксусом. Точно. И платок на лоб. Где-то у них должен был остаться уксус... Мишка метался из комнаты в комнату. Набрал в ковшик воды, нашел какие-то полотенца и платки. Он старался не думать ни о чем, кроме как о последовательности собственных действий, и немного успокоился только тогда, когда Ванька стал напоминать мумию из нашумевшего фильма. Теперь нужно было раздобыть жаропонижающие, что там мама дает, аспирин с анальгином? Может, это надо было сделать первым делом, черт знает. Таблетки чудом нашлись в прихваченной на всякий случай аптечке. Мишка взял по одной, растер почти в пыль, налил в кружку воды и... Теперь оставалось самое сложное. — Вань, проснись, — он осторожно подергал друга за руку. — Проснись, тебе надо выпить лекарство! Крылов не просыпался. Минуту, другую, третью — как Мишка не старался, что ни делал, ничего не происходило. Ванька все так же не открывал глаза и только тяжело дышал, словно и это ему было трудно. Мишка просто кусал губы от бессилия. Как он не уследил? Почему не заметил этого еще вчера? И отчетливо понимал, как — да элементарно, принял жар высокой температуры за совсем другой жар. И эти рваные, неровные движения, блестящие глаза — за результат опьянения. — Ну пожалуйста, пожалуйста, давай, Вань, — бессвязно шептал Мишка. Каждые пару минут он менял платки, которые становились горячими мгновенно. И надеялся, надеялся... Он прекрасно помнил, что в таких случаях делала мама — вызывала скорую. Но это было невозможно. Ванька открыл глаза только через пару часов. «Лучше бы не открывал», — пронеслось в голове у Мишки, за что он тут же себя трижды проклял. Просто глаза у Крылова были какие-то мутные, неяркие, а взгляд — совершенно отрешенный, будто Ванька и не здесь был. Лекарство из рук Мишки он выпил, но автоматически, как большая нескладная кукла. Послушно, точно запрограммированный, он поднялся с постели и позволил отвести себя в ванную и обратно, а потом снова лег в кровать и уставился своим стеклянным взглядом в потолок. А через пару минут опять отключился. Пока он спал, Мишка сидел рядом и поминутно пробовал его лоб. Казалось, Ванька все такой же горячий — не иначе, таблетки не действуют из-за выпитого вчера алкоголя. Телефон, надеяться на который было напрасно, валялся на ковре, никому не нужный и забытый. С такой связью ждать ответа не приходилось. Как вдруг раздался звонок. — Да! — крикнул в трубку Мишка и тут же облегченно выдохнул. За ними уже едут, машина будет с минуты на минуту. Обнаружив, что Ваньке плохо, он бегал, суетился, боялся не успеть. А когда Крылова увозила машина — просто стоял, не в силах пошевелиться. Это не значило, что он переложил необходимость заботиться о Ваньке на других людей, вовсе нет. Просто он не мог смотреть на бледное лицо и неестественно алые щеки, и ресницы, которые больше не дрожали. Последним, что Мишка услышал от друга, была просьба. Абсолютно непредсказуемая и ненормальная. — Дай мне снега, — тяжело дыша, едва выговаривая, произнес Ванька. Просьба была бессмысленной, и Мишка решил бы, что ему почудилось, если бы не взгляд серо-голубых, неожиданно прозрачных глаз. Не осознавая, что делает, он нагнулся и, зачерпнув пригоршню рыхлого снега, похожего на хлебные крошки, насыпал ее прямо в Ванькину ладонь. Белые кристаллики моментально разбежались по маленькой узкой ладони и, конечно, даже не подумали таять. Ванькины руки были ледяными, как снег. И такими же ледяными сейчас казались его глаза. Мишка глядел в них — и не узнавал. Понимал, что Крылов болен, и все можно списать на это, но отчаянно желал увидеть на дне таких знакомых — и незнакомых — прозрачных глаз хоть искорку тепла. Но ее не было. Ничего не было, только ругался отец Ярослава, стряхивая снег, и блестели последние белые крупинки на тонких пальцах. А потом Ванька как-то замер и уставился странным застывшим взглядом куда-то Мишке за спину. Немыслимо захотелось обернуться и убедить себя, что Ванька просто увидел за его спиной что-то необычное... Но вместо этого Мишка просто осел прямо в снег, не слушая, что там кричат ему родители, а слыша только рев мотора отъезжающей машины. Потом была больница. Когда из палаты вышла медсестра в накрахмаленном, выглаженном голубовато-белом халатике — Мишка уже знал, что она скажет, потому и отвернулся, не желая даже смотреть. Разве что уши не зажал. За то время, что провел здесь, он возненавидел белый цвет. Белый с трещинами потолок, белая штукатурка стен, белый кафель под ногами, белые халаты санитаров и белый свет ламп, даже скамьи для ожидающих — и те белые. Мишке хотелось зажмуриться и выбежать отсюда на улицу, но и там его преследовал ненавистный цвет: буря улеглась, и теперь намело большие синеватые сугробы. Раньше Мишка первым устроил бы снежную перестрелку. Теперь он не мог смотреть на снег. Перед глазами так и стояли до боли настоящие, живые картинки: вот Ванька, весь в снегу, прижимается к нему и прячет замерзшие руки на груди — тогда он, наверное, и простудился; вот сам Мишка стоит у окна и водит пальцами по стеклу, глядя на снежный вихрь и думая о друге; вот Крылов лежит в машине и просит дать ему снега, и белые крупинки рассыпаются по ладони, накрывая линию жизни... Мишка зажал себе руками рот, так хотелось закричать. И кажется, надо было запрокинуть голову вверх, чтобы слезы закатились обратно, но уже поздно, уже побежали по щекам горячие капли. Не высота, не речка, не безбашенные отморозки — снег забрал у него Ваньку. — ...и просит снега, ты представляешь? — тормошила его медсестра. Долго уже, наверное, но Мишка заметил и поднял на нее мокрые глаза только сейчас. — Что? — Очнулся, говорю, друг твой, и снега требует, совсем больной, — улыбалась девчонка в белом отутюженном халатике. Но Мишка уже не слушал ее — он сломя голову летел в палату. Да так и замер над койкой, в которой лежал и улыбался спеленатый простынями Ванька, в белобрысых волосах которого прыгал солнечный зайчик. — А ты не верил мне, помнишь? А я и есть Повелитель Бури, как же она могла убить меня? — смеялся Ванька, раскрывая ладонь, полную белого тающего снега. И Мишка, сжимая друга в крепких до боли объятиях, верил.