А сердцу хочется петь

      — «Создать франкенштейна из трупного материала культуры», — в безмолвную пустоту проговаривает Джиро полюбившиеся слова из какой-то книги — она не помнит, из какой именно, не помнит, какой у неё переплет и какая история, но эти слова словно въелись в её душу и никак не отпускают. Они дают ей слабую, но всё же надежду в этом ничтожном мире призраков.       Ночь. Фонари желтым свечением стараются осветить улицы Японии, но Джиро рада, что в её районе преобладает темень — так спокойнее, так её никто не видит. Мелодичный звук в секунду нарушает давящую тишину, расходится по всему балкону и так же быстро исчезает. Кьёка скромно улыбается, чувствуя радость в сердце, которая медленно распространяется теплом по телу. Она улыбается, совершенно не обращая внимания на парня, который, казалось, прожигает её спину взглядом, и в голове слышится его немой вопрос. Струны гитары звенят, сердце стучит словно в ритм мелодии, и лишь луна всегда слушает её игру.       — Прекрати, — вздыхает Денки, сжав хрупкое женское плечо. Джиро иронично хмыкает, устремляя свои темные глаза в небо.       — Ты такой же, как и все они, — она убирает гитару в сторону, но на знакомого все ещё не смотрит. — Призрак, зомби… хм, никто? Подчиняешься законам этой страны, если не всего мира, и духовно деградируешь. Боишься, что услышат, сдадут, убьют? Иди, тебя никто не просит находиться рядом со мной.       Денки молчит. Не сказать, что Джиро права, но в её словах все-таки есть доля истины: он боится. Боится подчиняться системе этого никчемного мира, боится становиться тенью собственного «я». Боится, что потеряет Джиро, единственного родного человека.       А у Джиро есть мечта, и за неё она готова отдать жизнь. Она не боится смерти — это ничто, по сравнению с тем, если у неё снова отберут желание играть и творить музыку. Кьёка хорошая актриса. Она умеет надевать фальшивую маску для публики, притворяться одной из них, ходячим мертвецом, и совершенно не желает принимать законы её страны (а может, и всего мира).       Над головами прохожих — свинцовое небо. Эти громоздкие тучи словно давят на плечи, но на это ощущение, кажется, никто не обращает внимания.       Кроме неё.       Серая одежда, бледные лица, пустые глаза. Джиро кажется, что её окружают зомби или призраки, оставляя после себя неприятный осадок. Этот мир спокоен внешне, но гниет изнутри. Все духовное исчезает, забирает вместе с собой память о прошлом, о счастливом, оставляя лишь иллюзию светлой жизни, что оседает солью на губах небезразличных людей.       «Все ради мира в мире, — говорили они. — Все ради спасения чистоты ваших душ, — твердили они. Все ради духовной нищеты, — шептали их мертвые сердца».       Все уничтожено. Вместе с человеческими душами.       Утром надо принимать таблетку, чтобы избавиться ото всех эмоций и желаний. Любить — запрещено. Творить — не допускается. Жить — только лишь где-то в Раю. Если не принять таблетку, не стать ходячим призраком настоящего, нарушить закон — смертная казнь на глазах публики.       Утро, работа, дом, сон — и так по кругу. Идентичная цепь замкнутого круга, которую разрушить пытались лишь немногие храбрецы — ради мечты, что горела в их сердцах, ради желаний, что дарили силу двигаться дальше, ради чувств, что окрашивали серую обыденность в ярчайшие цвета, ради свободы и жизни, которые отобрали очень и очень давно.       На что бы можно было опереться, что согревало бы? Все было бесконечно, как и сама эта страна. Но Джиро не готова мириться с этим. Она найдет ключ к спасению из этой пучины ада, сделает все, чтобы проживать светлые дни, чтобы умереть с улыбкой на лице.       — Идентификация: Кьёка Джиро, возраст: 22 года, NDAF-препарат принят, — звучит монотонный женский компьютерный голос, и только потом двери перед Джиро открываются.       Серая одежда, бледное лицо, пустые глаза — сейчас Кьёка ничем не отличается от других зомбированных людей. Она работает учительницей начальных классов: никаких истерик, скандалов, интриг — все тихо, мирно, уныло, как весь этот мир, в общем-то. И самое мучительное, это когда часть от таблетки, которую она приняла, перестает действовать, и серая реальность становится адом, что отдается невыносимой болью в виски.       Зомбированные, лишенные детства и радостей школьники, учителя, которые ведут себя так, будто бы на самом деле являются роботами и запрограммированы на учение детей. Ни улыбок, ни грусти, ни усталости — ничего. Бледное лицо, как чистый лист. Пустые глаза словно проникают в душу, ломают ребра на мельчайшие осколки, выбивают воздух из легких. Жить среди призраков невыносимо. Быть одной из них — равносильно смерти.       — Песнь свою скорее ветру напой, И пусть услышит все, кто ещё живой, её. Ведь истина в сердце твоём, ты её нам открой…*       Звучание музыки резко прерывается из-за громкого хлопанья в ладоши. Джиро хмурится, но не поворачивается к Денки, который все ещё стоит сзади и пристально на неё смотрит. Сама же Кьёка сидит на балконе, как и всегда наслаждаясь ночным времяпровождением.       — У тебя прекрасный голос, как жаль…       Джиро зло цокает, глядя на Денки холодным взглядом темных глаз.       — Что жаль? Что этот гребаный мир запрещает делать то, что так желает сердце?       Денки вздыхает. Он облокачивается спиной к холодным прутьям балкона, выдыхает воздух в тишину, пряча руки в карманы джинс.       — Ты действительно решила это сделать? — тихо спрашивает Каминари, глядя вниз, на холодный кафель, на невидимую даже ему точку.       Джиро хмурится, но после спокойно выдыхает воздух и расслабляет плечи.       — Да, это моя мечта, — Кьёка улыбается, воображая, как заставит трепетать сердца даже таких бесчувственных призраков этого мира. Как уделает правительство, снова доказывая — прежде делали другие, — что эмоции и чувства сильнее этой их системы защиты от войн и смертей.       Тяжелый звук: Денки с силы ударяет кулаком об дверной проем. Это уже так привычно, что совсем не больно. А для Джиро и вовсе смешно.       — Это не мечта, это — самоубийство! — Каминари шипит, сквозь зубы проговаривая слова, а Кьёка иронично хмыкает, поглядывая на гитару и вспоминая прошлое.       Прошлое, в котором её родителей забрали. Забрали на смертную казнь. Сожгли все книги и картины, которые они хранили в подвале, что передавались из поколения в поколение. Уничтожили гитары, которые отец делал сам, получая новые шрамы на пальцах и улыбку своей семьи. В тот роковой день лишь одна гитара, с любовью сделанная отцом, уцелела — её она вовремя спрятала под кровать. Джиро тогда лет одиннадцать было.       А кажется, что совсем недавно была жизнь, резко окрашенная в горе.       Прошлое, в котором её родители научили обманывать систему, выпивая утром лишь часть от таблетки. В котором её родители научили бороться, мечтать и верить. Верить в лучшее, верить в хорошее, верить в счастье.       — Знаешь, я создам франкенштейна из трупного материала культуры, — Денки не понимает, а Джиро смеется. Любимая цитата из книги, вырванная из контекста, которую она воспринимает по-своему. — Моя мечта — это то, что будет чем-то новым для этой бесконечной страны, будет чем-то хорошим, будет выделяться из этой серой кучи дряни, что нас окружает.       Она спрыгивает с подоконника, крепко сжимая гитару у груди, смотрит на недоумевающего Денки, который всегда рядом с ней, оберегает её и волнуется, и неожиданно для него целует того в щеку, весело убегая в комнату.       А следующий день снова пропитан мраком серых будней. Кругом не люди, а призраки, и она — одна из них. Лишь на время.       — Идентификация: Кьёка Джиро, возраст: 22 года, — компьютерный голос на время умолкает, а Джиро неожиданно для себя ощущает волнение. Так не должно быть. — Сканирование завершено: NDAF-препарат не обнаружен.       Двери загораются красным, и Кьёка понимает лишь одно: надо бежать. За ней — люди в черном, которые вот-вот нагонят беглянку. Видимо, она не рассчитала и приняла меньше нужной дозы, и все приобретает неожиданный поворот. Спереди — засада, поворот направо. Слишком много людей, которые не хотят расходиться будто на зло. Джиро вырывается из этой серой массы, случайно толкнув ребенка рядом. Окружающий мир растворяется в тумане грез, улицы меняются, словно карта в колоде.       Кто-то хватает её за руку и тянет на себя, прислоняя нечто металлическое и острое к горлу. Сердце стучит с бешеной скоростью, ноги подкашиваются, и если бы её не держали, то Джиро свалилась бы на землю от бессилия. Она слишком много пробежала и устала, а её преследователи будто не сделали и шагу: ни одышки, ни пота — ничего. Даже никаких эмоций, скрытых за белой узорчатой маской.       — Вы пройдёте с нами, — произнёс спокойный и довольно знакомый голос.       Джиро не вырывается. А смысла и нет. На руки цепляют наручники, обвязывают глаза темной тряпкой. Кьёка поджимает губы, нервно дышит, а голове картина событий сменяется на вторую… третью… десятую, и одна не лучше другой.       Закованные в наручники, её руки подняты к верху, а сама девушка чувствует, как едва касается ногами пола. А вокруг одна темнота из-за повязки на глазах, тишина окутывает разум, оседая звоном в ушах. Тяжелая атмосфера давит на женские плечи, сковывает дыхание, застревает в горле удушающим комком. Джиро страшно. Страшно от мысли, что сейчас её убьют и она так не воплотит свой замысел в жизнь.       Тишина нарушается безумным женским хохотом. Чьи-то холодные руки касаются шеи, ногти вонзаются в кожу, и стая отвратительных мурашек проходится по всему телу.       — У меня так давно не было таких гостей, — Джиро не видит, но ощущает эту мерзкую улыбку. Почему-то Кьёка представляет неизвестную, как некую брюнетку с черной помадой на губах, а в холодных голубых глазах один лишь азарт. — Что же мы NDAF-препарат не принимаем?       Неизвестная облизнулась.       — Сейчас мы это исправим.       Она резко хватает Джиро за волосы, тянет их вниз, тем самым приподнимая голову и оголяя нежную кожу шеи. Что-то острое вонзается в шею, и Джиро ощущает, как какая-то жидкость неприятно проникает в тело. Снова что-то острое, снова и снова. Кьёка кричит, слезы капля за каплей бегут по алым щекам, что постепенно окрашиваются в бледный. Крики превращаются в тихие стоны, а после и вовсе умолкают.       Джиро видит приятный сон, где её семья счастлива. Где родители живы и слушают её игру на гитаре и пение собственно придуманных песен. Сон, что является кошмаром в жизни, мечтой, что не стать реальностью. Музыка окутывает, забирает в сон все дальше и дальше, и выходить из него — равносильно смерти.       Приоритеты поменялись?       Джиро уже не помнит истинной причины, почему хотела сыграть на публику. Нет, почему это грозило ей смертью. Ведь играть, творить, любить и желать не запрещено. Разве за это имеют право убивать?       Кьёка стонет, но больше это похоже на хрип. Голова гудит, разрывается, словно вот-вот взорвется. В груди какая-то тяжесть, а стоит только попробовать привстать, как настигает резкая боль. Джиро жмурится, тихо шипит, но в итоге падает обратно в кровать, а краем глаза замечает идущего к ней Денки.       — О, очнулась? Ты сейчас ведь та самая Кьёка? — Каминари хмурится, пристально глядя в темные глаза подруги.       — О чем ты?       — Ты весь месяц с копейками была сама не своя, — Денки задумывается, а Джиро пытается понять, что он имеет в виду.       Последнее, что она помнит: ей что-то вкололи в шею. А дальше все словно в тумане. Серая реальность сменилась на другую, на такую долгожданную, счастливую, нужную.       Джиро округляет глаза, резко встает и начинает громко надрывно кашлять, ощущая невыносимую боль в ребрах.       — Родители живы! Они были, я помню, я видела. Они слушали, как я играю на гитаре и пою. Где они? Они живы!       Кьёка говорит быстро, что Денки не все разбирает слова. Но общую суть улавливает. Непонятное, какое-то одержимое поведение подруги его пугает. Он сжимает женские плечи, внимательно смотрит в глаза, серьезно говоря лишь одно:       — Это все было иллюзией, — Джиро замирает. — Все это время благодаря препарату ты видела то, что хотела видеть. Он как бы забирает твою реальность, даруя мир снов. Но в конечном итоге эта таблетка становится наркотиком.       — О… о-откуда ты знаешь?       Каминари молчит. Тишина окутывает комнату, и Джиро это начинает дико раздражать. Но тут Денки пожимает плечами, весело глядя на подругу, треплет её фиолетовые волосы.       — Да так, где-то услышал. Не бери в голову.       Дни сменяют друг друга. Боли в теле потихоньку становится меньше, с каждым днем легче дышать и двигаться, и потому теперь Джиро может снова наслаждаться игрой на гитаре. Вспоминать прошлое, которое ей дорого, чувствовать какую-то неведомую силу, что окутывает её каждый раз, стоит только услышать звук струны. Тяга к музыке у неё от папы, а к пению — от мамы. Но Кьёка помнит, как родители рассказывали различные истории предков, что теперь схожи с легендами. Но она уверена, что прошлое — не легенда, оно действительно было, и в настоящем, в её настоящем, погублено. Все то, что строили далекие предки, что передавали своим потомкам, эту духовную нить — все стерто. Все это теперь является фальшью, иллюзией, сном.       — Денки, мне все равно. Я больше не могу так жить, — сидя на кровати, Джиро обнимает себя руками, сжимается, словно испуганный котенок. — Я хочу петь. Петь всем, понимаешь?       Каминари вздыхает. Понимает, конечно, он все прекрасно понимает. И особенно то, что не сможет удержать Джиро от её мечты, не сможет подавить желание, ведь её сердцу хочется петь. Она нашла, за что ухватиться, за что держаться, чтобы не сломаться, не стать одним из призраков этой бесконечной прогнившей страны.       Денки прижимает Кьёку к себе, крепко, словно сейчас она растворится, превратится в пыль, в туман его собственных грез. А по телу у обоих распространяется тепло.       А на следующее утро Кьёка поет. Впервые жизни поет при дневном свете, а не ночью. Поет среди народа, а не на балконе дома, что находится далеко от других. Поет и светится счастьем, и это счастье словно загорается в других. Мелодия будто забирает слушателей из вечных снов, вытаскивает к свету, к жизни. И Денки один в черном среди серого народа. Он смотрит на радостную девушку и считает минуты. Последние минуты их встречи.       В этом мире творчеству нет места. Не за что удержаться, нет того, что согревало бы. Ни любви, ни мира. Одна фальшь, серая иллюзия свободной жизни. Не утопия, которую, думали, что создали, а самая настоящая антиутопия. Ничтожное существование в безжизненном мире.       Джиро не вырывается, когда её окружают люди в черном и в белых масках, когда двое из них спокойно хватают её за руки. Не вырывается. А смысла и нет. Все уже решено. Такое не прощается. Она умрет с чувством выполненной мечты. Может быть, в Раю жизнь будет куда светлее? Среди оживленной толпы она находит Денки и улыбается ему, счастливо и радостно, но глаза её выражают печальную тоску.       А Денки, вытирая слезу с щеки, надевает узорчатую белую маску.