×××
Звон клинков отдаёт болезненной пульсацией в ушах и в висках. Оба дерутся не на жизнь, а на смерть, и победителю — кровь побеждённого по лезвию шпаги да какой-нибудь знак славы, присуждённый либо державой, либо силами тьмы. Проигравшему — смерть да воспоминания. Яков ловко уворачивается от очередного удара. На мгновение кажется, что он уже достаточно стар для всего этого, и ему очень хочется позволить оппоненту проткнуть своё тело и бессильно сползти по стене. Но долг — превыше всего. Внутреннее пламя, на котором всегда держался и держится стержень Гуро, берёт своё, разгораясь с новой силой. Яков не может позволить себе такую слабость. Яков вновь атакует противника и ещё яростнее ведёт бой, стараясь не обращать никакого внимания на томный блеск чайных глаз, слегка прикрытых полумраком ткани чёрного капюшона и которые хранят совершенно ненужные сейчас воспоминания. К чёрту их.×××
...Яков жадно целует крепкие бледные бёдра, переплетает собственные пальцы с пальцами молодого графа. Они сжимают руки друг друга так сильно, что холодный металл перстней больно впивается в кожу. Алексей шипит, и пальцами другой, свободной руки зарывается в тёмно-каштановые, с волчьей проседью пряди. Гуро недовольно скалится, когда Данишевский притягивает его к себе за волосы. Пару секунд они смотрят друг другу в глаза, рвано дыша, и граф целует следователя, целует так ръяно, словно стремится украсть остатки дыхания, обжигающего горло, а вместе с ними — и душу. Разрывая поцелуй, он хватает Гуро за плечи, и теперь Алексей смотрит на Якова сверху вниз. Эти два хищника — лучшие друг другу жертвы.×××
Якова прижимают к стене, и шпага следователя останавливает клинок оппонента в опасной близости от собственного горла. Яков рычит — лезвие в руке впивается в ладонь, окрашивая металл рубиновым разводом. Яков замирает, когда вместо ожидаемого нажима оружия, противник наклоняется к нему и замирает в паре сантиметров от его лица, опаляя кожу до боли знакомым, сладковатым дыханием с запахом ягод. Чайные глаза довольно мерцают в полумраке, неотрывно глядя в пьянящие, вишнёво-карие бездны. Яков давит в себе болезненный стон и, резким движением скинув с головы мужчины чёрный капюшон, с силой отталкивает Данишевского. Молодой граф падает на холодный пол. Выскользнувший во время падения из руки клинок отлетает куда-то в сторону. Алексей смотрит на Якова снизу вверх, и привычно усмехается.×××
...перед обедом они словно следуют какому-то негласному ритуалу: Яков подходит и кладёт руку на шею Алексея. Поначалу он просто поглаживает кожу, а затем пальцы останавливаются в определенной точке и слегка надавливают на неё. Якову ужасно нравится ощущать подкожные пульсирующие толчки; представлять, как сердце разгоняет кровь по этому великолепному телу; чувствовать жизнь физически, здесь и сейчас. Яков считает пульс. Алексей улыбается. Алексей мягко убирает руку Якова с шеи и медленно, вдумчиво, томно покрывает её поцелуями, пока не услышит, как сбивается дыхание следователя и не увидит, как чернеют от желания эти невозможные карие вишни. Гуро хрипло смеётся. Данишевский велит подавать обед через полчаса и уводит любовника за собой.×××
Яков убирает шпагу, и достав мушкет, медленно наводит его на Алексея. Тот после падения так и не двинулся с места, только его извечная усмешка превратилась в злую улыбку, больше напоминающую до ужаса самодовольный оскал. Долг превыше всего. Гуро знает это, как никто другой, и он почти готов нажать на курок. Данишевский сам говорил, что не сдастся живым. Что полиция при любом раскладе будет иметь дело только с его трупом. Долг превыше всего. Якову тошно. Яков верил тому, кто дал ему временный приют. Верил тому, с кем проводил безумные, жаркие ночи. Верил Алексею, который мог убить его в любой момент — придушить спящего подушкой, отравить за обедом, или же просто-напросто заколоть в тот момент, когда при Якове не было оружия. Данишевский неотрывно смотрит на своего палача, и плен чайных глаз как никогда настойчив. Долг превыше всего. Гуро прекрасно знает это, но с отчаянным рычанием разжимает пальцы и мушкет глухо ударяется об пол. Злостная улыбка моментально исчезает с лица Данишевского, оставляя после себя совершенно несвойственную ему... растерянность? Яков знает: он сам подписал себе приговор. И победителей здесь нет — только проигравшие.