правила

У Артура улыбка на губах то появляется, то исчезает, и он думает, что, пожалуй, тот еще больше не в себе, чем кажется внешне — потому что он прекрасно знает, что там, под идеально застегнутой на все пуговицы рубашкой (нормальный Артур _никогда_ не застегивает их так) прячутся лишние пары глаз, пока те, что на лице Артура, мечутся из стороны в сторону. Пока Кира напротив него с силой дергается в кресле, но тщетно. Пока в клетках стонут от отчаяния _живые люди_, а Артур объясняет правила этой игры. Саше, если честно, абсолютно плевать. Саша просто хочет, черт возьми, выжить — а Артур может хоть стальные прутья решетки проглотить один за другим. Саше, если честно, все равно. ( Саша лжет сам себе ) Он обнимает прутья решетки пальцами и сжимает губы так, что он перестает их чувствовать — а Артур по ту сторону смеется неестественно и ломко. ( Саша вспоминает, что, вообще-то, Артур смеется совершенно не так — нормальный Артур, а не сошедший с ума из-за вмешательства в его книгу ) «Из-за тебя меня вынужденно приковали к креслу, — говорил он Кире, яростно мотая головой от одного плеча к другому, — так что теперь я приковал тебя». У него дрожь проходит по рукам, когда совсем рядом с ним ошейник начинает мигать на Владе. Риту держат вчетвером. Потом Риту держать становится не за чем. Лиля (на шее ошейник со знаком королевы) прижимается к прутьям и зажимает себе рот ладонью, глядя на заляпанный кровью пол. Несколько капель попадают ей на ботинки. Он не уверен, что Лилю сейчас не стошнит. Артур с каждым ходом смеется все сильнее и громче, и он не понимает, в какой момент тот начинает хрипеть от невозможности вдохнуть, сгибаясь пополам. Только что в клетке напротив умер какой-то высокий мужчина. Саша не уверен, что знал его. Он бы тоже, наверное, посмеялся, будь это все гребаной шуткой, сном, чем угодно — но не явью. Если бы Артур был ненастоящим (он, в общем-то, действительно не совсем настоящий, но не суть), если бы только что он не видел сам, как Женя — веснушки пугающе выделяются на побледневшем вмиг лице — стоит на коленях в луже крови Риты и смотрит растерянно на свои ладони, несколько минут назад удерживающие ритины плечи. Если бы это, блять, было чем угодно, но не реальностью, где та-в-кого-мы-не-будем-тыкать-пальцем довела их Библиотеку до… до вот этого. Если бы не мигал ошейник на его шее красным до отчаянного безумно и неистово, словно механизм безнадежно сломан и оторвет ему голову так, что она прилетит в кого-то. Почему-то в воображении на доли секунды возникает испуганное лилино лицо и испачканный его кровью бежевый свитер. Если бы не вскакивал Артур фурией, отбрасывая в сторону стул, если бы не становилось его лицо напротив на секунду злым до невозможности, если бы не шипел он что-то о том, что он, Саша (Шура), должен был умереть только что. Если бы не видел он дуло пистолета, направленного на себя. еслибы если бы е с л и б ы — Правила, Шурочка, — Артур прокатывает его имя на языке, облизывается довольным и губу прикусывает — точно чужие смерти его _возбуждают_ в самом ужасном из смыслов, — есть правила. А потом на секунду чужое лицо становится растерянным: будто из-под толщи безумия показывается тот-самый-артур-с-которым-приятно-было-обниматься-под-пледом-когда-отключали-отопление. На секунду, мысленно говорит он себе. Всего лишь на секунду. — Извиняться не буду, — с усмешкой на губах (тех, что на лице, а не тех, что выглядывают в высоко поднятом вороте рубашки). — Сам понимаешь. Нет, кричит он у себя в голове, нихуя я не понимаю, Артур. Не понимаю, почему это вообще, блять, происходит. Почему тот-самый-артур-который-пробовал-курить-с-ним-кальян-и-даже-вызвался-попробовать-шотган стоит напротив него с чертовой береттой в левой руке (на правой в ладони открывается и закрывается судорожно скалящийся рот)? Почему тот-самый-артур-который-слезно-просил-сводить-его-в-зоопарк теперь может разве что рассмеяться над чужой смертью до слез? Почему вообще это все происходит с ним, с ними, с тем-самым-артуром-который-однажды-признался-ему-что-не-любит-манную-кашу-с-комочками? Почему? п о ч е м у Ответа нет ни у него, ни у дула пистолета, стреляющего пять раз. И, прижимаясь щекой к холодному полу, в полубреду он может (улыбаясь) (видимо, безумие Артура оказалось заразным) думать только об одном: потому что гладиолус.