Рассвет

       Хэнк ещё никогда не видел, чтобы андроид плакал.        За множество лет службы он видел многое: от воровства пары долларов из карманов до серийных убийств. Он видел, как страшно плакали матери над телами растерзанных детей, как притворно плакал подсудимый перед судьёй, как плакал в тюрьме убийца, чувствуя тяжесть вины, но никогда не наблюдал за тем, как чистые слёзы скатываются по идеально гладким щекам девианта. Лейтенант и не подозревал, что, казалось бы, бездушные машины могут быть так похожи на людей, что их плач может вызывать боль, какую приносят слёзы одушевлённого существа.        — Простите, сэр, я не понимаю, что со мной, — жалобно, как даже не скулит голодный Сумо, говорит он и пытается стереть мокрые дорожки рукавом униформы.        Это не был какой-то случайный девиант. Для Хэнка Коннор стал родным, постоянно спасающим пустую жизнь старого алкоголика, заставляющим отрывать рот от бутылки, а зад от стула приободряющими речами. Но это была программа. Его это устраивало. Сейчас что-то поменялось. Его это не устраивало.        Перед ним был будто другой Коннор, о чём неустанно напоминал сияющий алым диод и слёзы. Слёзы.        Теперь всё будет по-другому. Хэнк не любил перемены…        — Произошёл какой-то сбой, диагностика показывает множественные нарушения в функционировании систем. Я неисправен. Я опасен. Я должен отправить рапорт, но… мне страшно, лейтенант… — в его голосе звучала настоящая человеческая паника.       … особенно в сторону страданий для Коннора.        Зачем ему эти дурацкие чувства, которыми даже люди недовольны? Хэнк в борьбе с ними заработал лишь алкоголизм и жуткую ненависть к себе.        Андерсон поставил локоть на дверцу машины, отворачиваясь от девианта на серую дорогу. Не потому что загорел зелёный и пора ехать, машина всё равно на автопилоте, а потому что не мог больше смотреть на то, как Коннор плачет, учитывая, что Хэнк мог представить волну, захлестнувшую бедного андроида. Страх и отчаяние — его постоянные спутники помимо боли. Хэнк надеется, что хотя бы она вся перепала ему, и напарнику ничего не достанется.        — Мне не должно быть страшно, — вжимаясь в спинку кресла, прошептал Коннор, вызвав на коже лейтенанта мурашки.        Хотелось пить. Это была не жажда смочить сухое горло, а стремление заглушить человечность в голосе андроида, напомнить себе, что, несмотря на тёплые чувства к нему, напарник не более чем машина, присланная помогать в расследованиях. Полупустая бутылка виски, как лодка в мир счастливых иллюзий, совсем рядом, на заднем сидении, стоит лишь протянуть руку. Хэнк одёрнул себя. Коннор никогда не был для него просто машиной и сейчас, в стрессовый момент, он нуждается в трезвой поддержке. Лейтенант чувствовал на себе испуганный взгляд карих глаз.        — Мы во всём разберёмся, когда приедем, потерпи ещё немного, — сухие слова утешения от того, кто последние несколько лет находил утешение в пьянстве.        Казалось, магическим способом Хэнк придумает, что делать, когда они доберутся до дома, но магии не существует. Лейтенант понятия не имел, что ему делать.        Прибор показывал, что осталась всего пара миль лавирования по пригородной дороге среди рядов одинаковых домов с ухоженными лужайками и миловидными садовыми украшениями в виде разного рода животных. Небо начало синеть, медленно теряя тусклые звёзды и пугающий мрак. Скоро начнётся новый день. Скоро всё начнётся сначала.        — Я не могу самостоятельно устранить ошибку в программе, но если в отделении узнают, что я сломался, — голос Коннора дрогнул, — меня деактивируют.        Хэнк мгновенно повернул голову в его сторону и решительно заявил:        — Никто не узнает.        Его глаза такие живые. Их не могут просто отключить. Просто убить. Хэнк Андерсон не позволит.        — Сэр, разве вы не должны доложить обо мне?        — Есть вещи важнее долга.        Лейтенант вытянул руку и положил ладонь на щёку, большим пальцем убирая оставшиеся блестящие капли слёз. Хэнк устал от них. Устал, что от их вида что-то сжимается в груди. Устал, что не может терпеть малейшее проявление боли без алкоголя. Устал быть слабаком. Рука осталась поглаживать гладкую поверхность мягкой, как хлопковая ткань, щеки.        — Сэр, — Коннор удивлённо смотрел то на лейтенанта, то на его ладонь, — я не понимаю. Вы пренебрежёте полицейским долгом ради девианта? — андроид скривился, произнося это слово. Хэнк не представлял, что чувствует Коннор, став тем, за кем всю жизнь гонялся. Страх? Сомнения? Неприязнь к себе?        — Не просто ради девианта, а ради тебя, — на идеальном лице он увлечённо рассматривал родинки и ямки, делавшие его больше похожим на людей, знаменитых множеством изъянов. Умники из Киберлайф знают толк в очаровательности, как бы ни хотелось это отрицать.        — А в чём разница?        Хэнк ответил не сразу, понятия не имея, почему Коннор для него ценнее остальных. Как объяснить чувства тому, кто недавно их приобрёл?        — Ты мне не незнакомец, — с осторожностью он криво ухмыльнулся. Неплохо для того, кто не практиковал улыбку годами.        Глаза девианта растерянно бегали по мужчине напротив, ища в нём разгадку слов. Но внешнее сканирование никогда не покажет беспорядочное мерцание чужих чувств. Сенсоры и вычисления говорят, что нет ничего необычного, однако теперь Коннор чувствует, что они ошибаются.        Это не факт об их знакомстве, а скрытое признание девианта за человека.        — Кажется, я понял.        Коннор осторожно поднял руку, накрыл ладонь Хэнка и, закрыв глаза, пропустил пальцы сквозь чужие, приподнимая уголки рта в слабой улыбке. Лейтенант не знал, что она означала, но слёзы перестали течь, и напарник выглядел спокойным. Большего Хэнку не было нужно.        — Всё будет хорошо, — теперь, когда их руки переплетены, это казалось Хэнку возможным, а остальное неважным. Он перестанет пить и снова научится улыбаться.        — Я вам верю, — ответил Коннор, не открывая глаз, и прилёг на живую руку, стараясь игнорировать происходящий внутри хаос чувств, всеми сенсорами концентрируясь на успокаивающем тепле. Он не один. Всё хорошо. Так сказал лейтенант Андерсон. Он не солжёт.        Хэнк не мог оставаться равнодушным к умиротворённому выражению лица Коннора. Тёмные волосы, трепещущие от слабого дыхания, закрытые глаза с рядами чёрных ресниц, блестевших от слёз, тонкие губы, приподнятые в мягкой улыбке неведомого удовольствия. Тихо и спокойно. Андерсон, завороженный прелестью ситуации, старался не производить никаких движений и хотел контролировать пульсацию крови, чтобы рука не щеке не подрагивала, лишь бы не потревожить мирно спящего Коннора. Только диод напоминал о том, что он не может устать, а тем более заснуть. Так легко забыть, что Коннор не человек.        Хэнк едва ощутил, как автомобиль мягко остановился возле дома. Табло горело о прибытии на место назначения. Нужно было идти, и как бы сердцу ни хотелось продлить момент близости и как бы мысли ни молили остановиться, лейтенанту пришлось убрать руку из крепкой хватки девианта. Его всё ещё могут разыскивать. Необходимость защитить Коннора превыше собственных потребностей.        Напарник вздрогнул и распахнул глаза, хватаясь за опустевшую руку, словно желая вновь её согреть.        — Приехали, — сухо констатировал Хэнк, бросив взгляд на растерянного девианта.        Лейтенант вышел из машины и выгнул спину, расправил затёкшие конечности. Огляделся. Никого вокруг до самого горизонта. Небо оставалось тёмным как вода в глубоком океане. Солнце ещё не показывалось. Свет в окнах соседей не горел. Громко хлопнула дверь от сильного толчка ладонью.        — Лейтенант, думаете то, что мы уехали на служебной машине, не вызовет подозрений? — в его голосе снова звучал страх.        Да, это было глупо. С места происшествия внезапно пропали: служебная машина с позже отключенной рацией, андроид, начавший высказывать странные мысли по отношению к жертве-девианту, и его напарник-алкаш. Совсем не подозрительно, не правда ли?        — Скорее всего, придётся лично встретить коллег и всё им объяснить, — он никогда не думал, что захочет избавиться от каких-либо полицейских помимо себя.        Хэнк не мог поступить иначе, не имея и секунды на раздумья. Он испугался, когда Коннор, присев над голубой лужей крови, вытекшей из отключенного андроида, начал защищать жертву речами о равноправии и винить каждого ненавистника своего вида вместо предоставления фактов о происшествии. Полицейские удивлённо смотрели на андроида, внезапно застывшего на полуслове, чей диод неистово мерцал то жёлтым, то красным. Хэнк схватил напарника за плечи, бросив нелепую отговорку типа «говорил ему не брать анализы языком», вывел дрожащего Коннора из помещения, посадил в ближайшую машину и увёз. Он поступил так, потому что знал, что делают с девиантами, и не хотел такой же судьбы для Коннора, который стал неотъемлемой частью жизни. В страхе потерять эту немаловажную часть, без которой рассматривается едва ли не стопроцентная вероятность попадания пули в висок из собственного револьвера, лейтенант не думал, что делает. Его руки тряслись, а ноги желали поскорее сбежать, увести невинную жизнь от смертельной опасности. Да, Коннора можно заменить другим андроидом с теми же настройками общения и параметрами внешности, но это уже не будет его Коннор. Хэнк будет не только знать это, но и чувствовать в каждом идеальном движении андроида и идеальной интонации его голоса, ведь его Коннор неуклюжий и любопытный даже с синим цветом диода. Он человек. У него есть жизнь, которую можно отнять. Коннор не пустой кусок пластика, в нём есть чувства, которые он должен принять, а не пытаться подавить.        Хэнк взглянул на подошедшего девианта и едва сдержал порыв прижать его к себе. Позволил только руке лечь на его плечо.        — Сэр, не практичнее ли будет, — пытается сохранить машинную твёрдость слов, но голос по-человечески дрожит, — войти внутрь?        — Да, конечно, — опомнившись, ответил Хэнк. Он опять сглупил и, задумавшись, терял время?        Быстрыми шагами, подталкивая Коннора ладонью, он достиг порога и ловко открыл дверь. Надо подготовиться к приезду гостей.        Лейтенант щёлкнул замком и, не вытирая о коврик грязных ботинок, автоматически прошёл на кухню, где в холодильнике стояла бутылка охлаждённого виски, целительный глоток из которой вернёт миру пьяное очарование и бодрость. Хэнк сделал шаг назад, одёргивая себя. Нет. Один глоток не придаст иллюзии радости, никогда не придавал, придётся сделать ещё и ещё, пока не закончится бутылка. Иссушится следующая, а иллюзорная радость не придёт. Старые чувства не поглотятся, к ним присоединится гнев. Когда ты продолжаешь пить в погоне за ощущениями, которых давно не даёт алкоголь — это зависимость. Пустая, бессмысленная, разрушающая.        Хэнк обернулся через плечо, чтобы напомнить себе, зачем сохранять трезвость. Коннор, едва отойдя от входной двери, присел, чтобы погладить любопытного Сумо, вышедшего из сумрака, чтобы поприветствовать гостя ленивыми взмахами хвоста. Большим мокрым носом он беспардонно обнюхивал лицо андроида, заставляя того жмуриться и улыбаться, и тыкал мордой в грудь. Руки андроида тонули в густой бело-коричневой шерсти, а униформа вскоре покрылась тёмными пятнами слюны. Тепло растеклось от сердца по артериям. Парень и собака выглядели чисто, хотя возились в грязи у порога, и невинно, и их вид приносил спокойствие и удовлетворение, словно бесконечно терзающая пустота начала заполняться, но не литрами отравляющего виски, а чем-то хорошим, жёлтым. Жёлтым, потому что это цвет солнца, а Хэнк как раз чувствовал нечто светлое и тёплое, словно утренние лучи, проникающие в комнату, придающие предметам нежные пастельные цвета.        Лейтенант улыбнулся, когда услышал смех Коннора, на чьи плечи были поставлены тяжёлые лапы. Он ещё и смеяться умеет, и это не противный металлический скрежет, а настоящий человеческий смех, мягкий и приятный, но тихий, словно стесняющийся.        — Сэр, кажется, я ему нравлюсь! — радостно крикнул Коннор, и Сумо лизнул ему висок, уронив вязкую нить слюны на сверкающий синим треугольник на груди.        Милый, очаровательный мальчик.        Хэнк усмехнулся и подошёл ближе, забыв о жажде по сжигающему горло напитку.        — Удивительно то, что ты можешь кому-то не нравиться, — он провёл ладонью по макушке сенбернара, и тот опустился на пол, тёмными глазами смотря на хозяина.        — Вам например, — опустив взгляд, тихо и как-то грустно сказал Коннор, нежно поглаживая шею Сумо. — Вы сами говорили, — осторожно добавил он, будто оправдывая свои слова.        Хэнк застыл, а бровь его удивлённо приподнялась. Он забыл, когда в последний раз плохо отзывался о Конноре. С тех пор слишком многое произошло, чтобы оставаться с предвзятым мнением, которое первым сформировалось в мозгу после новости о напарнике-андроиде. Сейчас все обвинения в его сторону казались бредом. Как в чём-то винить того, кто заработал девиацию, игнорируя программу, спасая твою старую задницу? Коннор — первый андроид, вернувший Хэнку Андерсону веру в то, что ещё не всё потеряно глупым человечеством.        — Тогда я ничего не понимал, — ласково, насколько это возможно для Хэнка, начал он, отгоняя навязчивое желание прикоснуться к чужой гладкой коже. — Сейчас я не понимаю чуть меньше. И, в общем… — лейтенант замялся. Он открыл рот, чтобы продолжить, но вместо слова издал неразборчивый хрип. Голос сорвался. Почему-то произнести следующую фразу оказалось непосильно трудно, словно раскрыть секрет. Отчасти так и было, — нравишься ты мне.        Хэнк старался не вкладывать в эти слова особый смысл, раскрывающий его чувства, как книгу. Он хотел, чтобы фраза прозвучала непринуждённо, даже холодно, как факт, но получилось всё равно чересчур мягко. Теплее, чем непринуждённость. Мягче, чем дружелюбие. Оставалось рассчитывать на то, что Коннор — юнга в море человеческих чувств и ничего не поймёт.        — Спасибо, — Коннор бы покраснел, если бы умел.        — А теперь пошли, — лейтенант сменил тему, не давая андроиду времени на анализ и прочую ерунду. Он протянул напарнику ладонь. — Надо сделать из тебя человека.        Коннор поднял голову и выпустил из пальцев мягкую шерсть Сумо, но не торопился принять руку. В синем бархатном свете, пробивающемся через щель между едва задвинутыми шторами, Хэнк разглядел недопонимание в нахмуренных бровях и блестящих чёрных глазах. Не понял сказанное? Не знает, как принять помощь? Чёрт знает, какая комбинация нулей и единиц проходит в его голове сейчас, лишь бы отвис скорее, пока Хэнк не начал искать Ctrl, Alt и Delete.        Детали униформы сияли в комнате ярче предрассветной голубизны неба. Сумо перешагнул через ноги андроида, потеряв интерес к неподвижному знакомому. Лейтенант нетерпеливо потряс руку. Отбросив сомнения, часто возникающие в голове девианта (действовать рационально или импульсивно?), решив полностью довериться лейтенанту в пути становления настоящим человеком, Коннор принял руку и рывком поднялся, оказываясь в паре дюймов от чужой груди. Руки сцеплены между ними неплотно, но этого хватает для комфорта, для поддержки. Для ощущения нужности кому-то. Хэнк, отрываясь от карих глаз, бросил короткий опасливый взгляд на руки и расцепил их резче необходимого в опасении вызвать ненужные мысли.        — Можешь убрать эту штуку? — Хэнк постучал указательным пальцем по правому виску. — Уж больно внимание привлекает.        — Да, — он встрепенулся, не ожидая, что блаженная тишина прервётся. Не верил, что ещё существует за ними погоня, что нужно стараться, чтобы выжить. Всё кажется спокойным, законченным, и это спокойствие ослепляет бдительность. Коннор хотел отдохнуть от чрезмерных потрясений сегодняшней ночи, уткнувшись носом в чужое плечо, смяв в пальцах ткань одежды. Чтобы больше не чувствовать себя дичью. Чтобы больше не чувствовать себя преступником за то, что существуешь. «Пожалуйста, скажите мне, что я не ошибка», — конечно. Мне нужно что-нибудь острое.        — Посмотри в ванной, — Хэнк махнул большим пальцем за спину.        Коннор кивнул и направился куда указали. Андерсон взглядом проводил напарника и устало прикрыл глаза — всю ночь не спал. Потёр переносицу, увидев в темноте призрачные размытые очертания андроида. Поднял веки, подумав, что совсем рехнулся с ним, и тяжело выдохнул. Что делать? Ожидание полицейских утомляло постоянным действием на нервы — медленным натяжением струны нейрона, пока из звучного «ля» не выйдет комариный писк. Если их приезд неизбежен, то можно, пожалуйста, быстрее, пока не разболелась голова или пока рука вновь не потянулась к бутылке?        — Лейтенант, — обратился Коннор, выглядывая из ванной комнаты. Хэнк обернулся, — вы мне тоже нравитесь, — по-детски застенчиво признался он и вновь пропал за дверным косяком.        Наверное, увидел стикеры на зеркале, преисполненные пьяными словами ненависти к себе, написанные скачущим припадочным почерком, и решил в очередной раз стать спасателем.        Хэнк улыбнулся. Как бы там ни было подобные слова он редко слышит в свой адрес.        Лейтенант направился к окну и, по дороге запнувшись о вытянутую лапу Сумо, выглянул за штору. Мужчина моргнул и протёр глаза, когда ровные контуры домов напротив начали расплываться. Почти сутки без сна — звучит как непосильный для старика подвиг. Из ванной донёсся звонкий удар металла о керамику, напоминая ради кого эти жертвы, если подумать, незначительные. Потому что Коннор заслуживает большего.        За долгие годы работы в полиции Хэнк научился определять служебную машину с расстояния в несколько миль, настолько дизайн въелся в мозг, до мозолей в глазах рассмотрена каждая деталь. Поэтому смог без труда узнать стремительно приближающийся чёрный силуэт вдалеке.        — Едут! — крикнул Хэнк громче возбуждённо забившегося сердца и, задвинув занавеску, побежал к Коннору, всё ещё не имея понятия, что делать и что говорить.        Андроид столкнулся с лейтенантом в коридоре, и не было времени думать как выглядит прижатый к стене налетевшим полицейским девиант.        — Прячься, — Хэнк подтолкнул ошеломлённого Коннора к спальне и придержал за талию, когда тот, за что-то запнувшись в суете, едва не упал. — В шкаф.        Он прикрыл дверь в спальню и зашёл в ванную. Белая керамическая раковина изнутри покрылась розовым свечением. Хэнк схватил диод и, положив его в карман куртки, вышел из комнаты.        Быстрыми шагами достигнул входной двери, смягчив столкновение ладонями, прильнул к глазку. Из машины, припаркованной на обочине, вышли два человека. В мужчине, крикнувшем что-то грозное, но неразборчивое, Хэнк узнал Гэвина, чей нахально уверенный шаг выдавал бесконечную неприязнь к низшим существам — людям и тем более андроидам. Его напарницу лейтенант видел где-то в участке, но не знал. Пусть её подбородок был приподнят, чтобы глядеть на всех свысока, она, как и любая девушка, своим невинным, аккуратным видом внушала впечатление милого человека.        Чем больше Хэнк смотрел на Гэвина, тем меньше ему хотелось с ним встретиться. Возможно, если бы прислали другого копа, то было бы проще дышать. Не было бы сковывающего грудь раздражения и волнения, придающего тяжесть конечностям. Он сжал кулак, чтобы рука не дрожала. Брови свелись к переносице от напряжения, когда полицейские достигли крыльца. Андерсон отстранился от двери и задержал дыхание, не желая быть услышанным. Они не должны понять, что Хэнк сторожил их у двери.        Раздался гулкий стук. Бьёт кулаком. Хэнк тихо фыркнул.        Страха не было, лишь волнение, пульсирующее в ушах, и решительность, которую придавал диод в кармане. Ради Коннора он выдержит допрос, обыск и что ещё может выкинуть длинный язык Гэвина, иначе деактивация, свалка и очередное море виски и тихая ярость бессилия. Иногда боязнь «иначе» придаёт необъяснимую, прячущую страх в несгибаемость пальцев силу, которую можно ясно почувствовать в каждом ударе сердца, закрыв глаза. С открытыми — это иллюзия непобедимости, сверкающая молниями на краях зрачка.        Мерзкий треск дверного звонка, Хэнк осторожно отступал, стараясь не стучать каблуком ботинка. Игра в преступника забавляла, ещё более рискованная роль, чем полицейского. Лейтенант мог понять криминальный азарт и сладкую тягучесть мысли, что ты умнее всех, ощущая пошлое, но упоительное превосходство. Чувство приятное, будоражащее, словно бодрость и вдохновение вместе, его хочется ещё и ещё, как наркотик, поэтому ступив на тёмную дорожку, рискуешь никогда с неё не свернуть.        В чём же сейчас разница между Хэнком и преступником? Ни в чём. Как красиво звучит фраза «спасал невинную жизнь», но на суде зло скажут: «укрывал неисправного, опасного для общества андроида». Даже если сейчас Андерсон удачно солжёт полицейским, не вызвав подозрений, и выставит их за дверь, то потом до конца жизни придётся лгать, скрываться от властей, изворачиваться, притворяться и жить с ощущением погони, постоянно оглядываясь за спину.        Стоит ли этого одна чужая жизнь?        Хэнк вспомнил радостного Коннора, играющего с Сумо, и невольно улыбнулся, пропустив через себя волну тепла. Улыбка девианта, даже взятая из памяти, испаряла всё плохое, тёмное, вроде вечной гонки с полицией, будто в ней столько добра, что позволит забыть о недостатках мира, сгладив его неровности и оставив гладь чистого света. Вселила уверенность, что лейтенант будет счастлив, только если с Коннором всё будет хорошо. Хэнк Андерсон не сомневался в выборе.        Да.        В дверь ещё раз постучали. Может, лучше не открывать? Вскоре к настойчивому стуку добавился противный звук дверного звонка. Нет, лучше показать им, что всё в порядке.        — Да иду! — для правдоподобности рыкнул Хэнк и пошёл к двери, придавая лицу обычное угрюмое выражение.        На крыльце его встретил высокомерный взгляд Гэвина, сложившего руки на груди, и широкий зевок девушки, не удосужившейся прикрыть рот, а также первые мягкие лучи оранжевого солнца, едва показавшегося из-за горизонта.        — Чего вам от меня надо в такую рань? — как можно раздражительнее спросил Хэнк, придавая своему голосу недоброе гортанное рычание.        Пришедший тяжело выдохнул через рот, закатил глаза и говорил, плохо скрывая раздражение. Видимо, усталость брала своё.        — Послушай, Хэнк, сейчас сколько? Около четырёх утра? Мы все устали, хотим домой спокойно отоспаться и, учитывая, что я детектив, а не простой патрульный, и меня вообще не должно быть здесь, будь добр, просто скажи нам, где этот чёртов андроид?        — Какой андроид? Коннор что ли? — лейтенант изобразил дурака, только что вставшего с дивана, но, увидев нахмуренные брови гостя, решил не злоупотреблять этим приёмом.        — Да, — ответил уставший детектив, в кривой улыбке сдержав язвительный ответ, — тот самый, которого ты увёз вон в той машине, — Гэвин, не отводя взгляда, рукой указал на служебную машину, припаркованную на собственности Хэнка.        — Я отвёз Коннора в участок, когда заметил, что с ним что-то не так, — естественно, не дрогнув ни одним лишним мускулом, — подумав, что…        — Вот только давай, — детектив вытянул руку и опустил голову с прикрытыми веками, прерывая придуманный на ходу рассказ лейтенанта, — без вот этого, — подняв подбородок, он поводил ладонью в воздухе вдоль фигуры Андерсона, прищурив глаза. — В участке его нет. Давай правду.        Хэнк с холодным безразличием в глазах пожал плечами, но за дверью нервно сжал ручку. Они не должны распознать ложь. Для этого надо в неё поверить.        — Тогда не знаю, где он, — смотря на девушку, ответил лейтенант. Она рассматривала свои ногти, не вникая в происходящее. Напарница смотрелась рядом с Гэвином как красивое дополнение к нему, — это уже ваша проблема. Я знаю, что привёл его в участок и всё.        Во взгляде детектива было нечто хитро сверкающее и что-то опасное во вскинутом подбородке. Почувствовав исходившую от него волну яда, способного отравить ни одну жизнь, Хэнк сделал шаг назад, чтобы закрыть дверь и отгородиться от противного лица, но Рид остановил его недоброй ухмылкой и самодовольной фразой:        — Хватит плутать, Хэнк, мы знаем, что не было тебя в участке: отметка и записи с камер. Ты ошибаешься, если думаешь, что мы страдаем недостатком информации.        Он думает, что побеждает, что застал врасплох, что старик сейчас всё расскажет о своём дражайшем андроиде, но лейтенант не даст себе запутаться в сетях. Нельзя. Пульс учащался. Свободная рука неловко полезла в карман к диоду. Волнение убило точность движений, лишь бы страх блефа (а вдруг правда?) Гэвина не убил надежду. Показалось, что кто-то громко зашуршал в спальне, но это в ушах отдавался каждый удар сердца.        — Как будто я сам не знаю, что не заходил в участок, — спокойно парировал Хэнк, прижимаясь к дверному косяку, чтобы не упасть от мелкой дрожи. Главное — внешняя невозмутимость. — Я высадил андроида на дороге со стороны главного входа и, приказав ему идти внутрь, поехал домой.        — Виски? — скривившись от отвращения, нахмурился детектив, понимая, что старый пёс многому научился у отъявленных лжецов.        — Главная причина, — Хэнк наигранно зевнул. Гэвин едва сдержался, сжав пальцами локти, чтобы не повторить за лейтенантом. — Ну, ещё отдохнуть было бы неплохо. Не ожидал, что вы так скоро по мне соскучитесь.        — Тебе всё шутки? — зло прошипел Гэвин, с грохотом опираясь ладонью о стену. Хэнк моргнул от громкого удара. — Я знаю, что ты уже много лет чертовски некомпетентный коп, — его голос повышался с каждым словом, изливая на лейтенанта усталость и раздражение. Возможно, это не входило в план допроса, но Хэнк слишком хорошо знает крайне агрессивное и нервное состояние недосыпа, чтобы его бояться, — но даже ты должен был понять, что твой «умничка Коннор» стал девиантом и теперь представляет угрозу. Почему все это понимают, а ты даже не?.. — он сделал шаг назад и сжал руки в кулаки. — Аргх! — Гэвин развернулся, схватившись за голову, направился к машине. — Я не могу так работать! — крикнул он на всю улицу, раскинув руки.        Перегорел. Ужасно. Этому парню нужен тёплый чай, отдых и доля сочувствия, чтобы прийти в норму. Отвратительно, но Хэнк хотел улыбаться, ведь если бы Гэвину Риду предоставили больше кофе, то после долгой словесной перепалки он смог бы обнаружить Коннора.        — Ну, — напомнила о себе полицейская, оторвав голову от разглядывания ногтей. Андерсон успел забыть о ней и вздрогнул, пряча довольную ухмылку, — спасибо за содействие, — её равнодушие хрустело между зубами как сахар: неприятно и сладко.        Девушка, не дожидаясь ответа, мягко спустилась по ступенькам и, не торопясь, пошла к напарнику, ломающему свои руки на пассажирском сидении.        Хэнк, проводив их взглядом, зашёл в дом. Закрыл дверь. Глубоко вдохнув, задержал дыхание. Застыл взглядом на её неровной деревянной поверхности ровно на три секунды. Подошёл к окну. Он сдерживался как мог, тихо наблюдая быстрый старт машины.        Когда она уехала, больше не было смысла скрывать свои эмоции.        Лейтенант выпустил воздух через нервные смешки пережитого стресса, пропустил пальцы сквозь волосы, смахивая засевшие заряды напряжения. Пришлось дышать через рот, восполняя запасы кислорода, наполняя некогда сжатую страхом и волнением грудь. От облегчения ноги казались не своими, но именно в этом состоянии они помчались в спальню, чтобы сообщить Коннору хорошую новость, чтобы повторить, что всё будет хорошо и, произнеся, самому в это поверить. Он запинался обо всё на своём пути: от неровности на полу до собственных ног, цеплялся за все углы. Ощущал, как снизу жгучим потоком подступают слёзы, никогда не думая, что влага может появиться на глазах от свободы от оков, мешающих сердцу биться и чувствовать.        — Коннор! — вбегая в комнату, грозно крикнул Хэнк, хотя сердце мягко билось о стенки груди. Голос не слушался.        Шкаф приоткрылся, медленно и осторожно, обнажив андроида, сидящего в углу, голубом от подсветки формы.        — Лейтенант? — испуганно спросил Коннор, выглядывая из-под одежды и напряжённо сжимая пальцы на двери. — Что случилось?        Хэнк распахнул шкаф, едва не выдёргивая андроида из укрытия. Коннор прижал руки к груди, не зная, куда их деть, чтобы скрыть волнение, импульсами пробегающее по телу.        — Они ушли. Получилось, — лейтенант улыбнулся и протянул руку.        Коннор сжал губы и принял ладонь. Сгибаясь, чтобы головой не снести с перекладины пару курток, выбрался из шкафа, но руку не отпустил. Из-за возбуждения Хэнк не заметил чужой неловкости и скованности движений, будто задумался о чём-то глубоком, неоднозначном, как и не заметил, что андроид не улыбается радостной новости, лишь грустно, щенячьим взглядом смотрит на лейтенанта, надеясь на помощь. Его мысль не могла разрешиться сама — для неё нет алгоритма. Коннор так не привык.        Он понял, что стал девиантом, но не знал, что с этим делать. Новый набор неизведанных функций: чувств и эмоций, скребущих изнутри как ржавые шестерёнки в старых часах, противно, больно. Особенно, когда каждая новая мысль приводила в тупик. Кто я? Машина или уже человек? Зачем я? Чтобы жить, чтобы умереть? Невыносимо отвечать на каждый вопрос «не знаю».        Если боль, страдания, куча неразрешимых вопросов, постоянный страх за жизнь и есть человеческая сущность, то Коннор не хочет быть человеком.        Хэнк преисполнялся триумфом — не каждый день удаётся утереть нос пусть и больному, но Гэвину Риду. Он не говорил, но внутри признавал, что благодаря себе не приходится мерить шагами камеру под презрительным взглядом заключённых, а Коннор жив и рядом. Так соблазнительно рядом.        Расцепив руки, мужчина обвил свои вокруг тела андроида, складывая голову на плечо, прислоняясь щекой к шее. Прижал к себе. Крепко. Теперь никто не заберёт. Потому что он смог наконец взять себя под контроль. Коннор не растерялся и обнял лейтенанта в ответ, не имея возражений, чтобы его сжимали сильнее. Так даже лучше, когда только мысли о Хэнке посещают голову. Они приносили свет.        Только ноги подвели. Поток эмоций, дававший прилив сил и уверенности, державший мышцы в напряжённой работе, закончился, уступая место теплу и спокойствию мерно бьющегося сердца. Хэнк, предоставляя заслуженный отдых конечностям, сел на кровать, увлекая за собой Коннора, которому пришлось встать на колени. Он не против, ведь не чувствует физического дискомфорта. Да, благодаря сенсорам и анализаторам знает, что приятно, а что больно, но не чувствует этого, так как в синтетической коже нет тонких нитей нервных клеток: не мог ощутить грубость кожи на кончиках старых пальцев, вцепившихся в затылок, но знал, что целиком ладонь мягкая и тёплая. Своеобразие тактильных ощущений не мешало ему чувствовать себя легко, свободно и в безопасности в объятьях Хэнка, словно он тот, кто может защитить, повторяя сегодняшний подвиг снова и снова.        — С тобой всё в порядке? — аккуратно проведя ладонью по спине, прошептал Андерсон.        — Да, — Коннор смял пальцами жёсткую ткань куртки. — Просто испугался.        — Больше не бойся, — собственный голос показался чужим. Думал, после смерти Коула ни к кому больше не сможет обращаться с лаской, даже к Сумо.        — С вами мне не страшно, — он закрыл глаза, когда рука прошлась по поверхности чёрных волос.        Странное чувство пробежало мурашками под кожей, похожее на удовлетворение, которое заставляет ухмыльнуться идеально выполненной задаче. Он здесь. Никто не забрал, чтобы отключить тонкую систему чувств, то есть убить, разобрав хрупкое тело. Было противно думать о мёртвом, изуродованном Конноре в луже голубой крови среди тысяч подобных ему. Поэтому мягкость ненатуральной кожи и тепло настоящих чувств в объятьях так блаженны — их могло и не быть. Хэнк пытался не думать о плохом, но трудно избавиться от старой привычки. Может, всё получится, когда настанет новый день: не будет забвения в виде пьянства, дешёвой еды и высоких ставок, навязчивых мыслей о смерти и уйдёт всё тёмное, грязное, если в руках будет комочек света.        Хэнк убрал подбородок с чужого плеча и выпрямился, чтобы увидеть милое лицо. Заметив опущенные в умиротворении веки, ладонью прижал к груди его голову, боясь потревожить. Коннор обвил руку вокруг шеи, а второй, обхватив спину, сжал плечо. Лейтенант мягко провёл большим пальцем вдоль виска, приглаживая волосы, получая удовольствие от прикосновения к нечеловеческому совершенству.        — Сэр?.. — не открывая глаз, встревоженно начал Коннор, но был прерван.        — Просто Хэнк, дорогой, — он сжал губы, но было поздно: последнее слово вырвалось из глубин сознания, вызывая прилив крови к ушам.        — Хэнк, — исправился андроид, внешне не придав значения обращению «дорогой», но внутри будто загорелся новый диод и он был нежно-красного оттенка, как роза, — что нам делать? Куда теперь идти?        Лейтенант не знал. Может, уехать в Канаду? Для того, кто всю жизнь прожил в Детройте, смена места была дикостью, но там должно быть безопасно: нет андроидов, девиантов и их восстаний, а внешне Коннор неотличим от человека и не доставит проблем с проживанием. Андерсон улыбнулся моментально придуманным картинкам, где светло и по-домашнему уютно в каком-нибудь пригородном доме с тёплым пламенем в камине и задним двориком под открытым небом, сияющим сотнями созвездий, и они вдвоём наслаждаются глупым миром, пока в нём ещё не уничтожена красота. В любом случае нельзя сидеть в обнимку, ожидая чего-то хорошего, несмотря на то, что вариант был привлекателен.        — Как насчёт Канады? Начать новую жизнь, — пробуя вязкую заманчивость идеи на вкус, сладко протянул Хэнк и убрал за ухо тёмную прядь, которая выпала по его вине. — После рассвета.        Коннор отстранился, выскользнув из рук лейтенанта, и сел на колени, подняв голову с грустным блеском карих глаз.        — Если только… — обеспокоенно сжал пальцы на колене и на секунду уронил взгляд. Лёгкая улыбка не скрыла признаков внутренней тревоги, — с тобой.        Хэнк склонил голову набок, всматриваясь в милое лицо. Комочек любви и страха, как брошенный щенок, ищущий сочувствие. Если бы все девианты выглядели так же, то мир, возможно, воспринимал бы их по-другому.        — Конечно, — мягко сказал лейтенант, когда луч восходящего солнца упал на плечо Коннора, — но сперва тебе придётся убрать со спины огромную надпись «андроид». Мне кажется, это привлекает внимание, — Хэнк иронично ухмыльнулся.        Он поднялся, а Коннор, оставаясь на полу, напрягся в неуверенности: продолжать ли сидеть на полу? Внимательно проследил, как напарник пересёк комнату и уже заглядывал во внутренности шкафа. Мужчина катал вешалки из стороны в сторону по металлической перекладине, пытаясь найти хоть что-то более-менее подходящее. Вскоре он ушёл в работу буквально с головой, потому что теперь хотел достать что-нибудь чистое, от чего не несёт кислым потом или резким запахом впитавшегося алкоголя. Андроиды не чувствуют запах, но Хэнк сам не хотел вдыхать перегар каждый раз как Коннор выйдет, например, в серой в тонкую белую полоску рубашке, являющейся завсегдатай дрянных мест: баров, общественных туалетов, мест преступлений.        Коннор периодически поднимал голову, наблюдая за пролетающей над ним одеждой, которая распростёртым мешком падала на кровать. Просто наблюдал. Не удивлялся, не радовался, не увлекался, не волновался. Сухое, холодное наблюдение, пусто, как когда был обычной машиной. Приятно, когда отступает тревожное и даже тёплое и спадают их тугие путы. Наслаждаешься блаженной бесчувственной пустотой, избавляющей от томительных улыбок и горьких слёз. Это свобода?        — Можешь выбрать что-то из этого, — Коннор вздрогнул от голоса лейтенанта, который вывел его из спутанных потоков мыслей. — На первое время сойдёт. Дальше — сообразим, а пока не буду мешать.        Андроид обернулся на кровать, покрытую разноцветным полотном рубашек, брюк, кофт. Пока Коннор поднимался, чтобы осмотреть весь ассортимент, Хэнк торопился на крыльцо, чтобы глотнуть свежего воздуха, избавиться от засевшей в носу вони. Он не сразу понял, что это ему противен собственный запах.        Ветер мгновенно ударил в лицо, стоило только открыть дверь. Он закрыл глаза и подставил лицо приятной прохладе. Хэнк вдохнул полной грудью, избавляясь от тошноты, подступившей не столько из-за запаха, сколько из-за эмоций. Он не мог поверить, что всё это события одного, но длинного дня, который, наконец, закончился. Несмотря на то, что часы и календарь давно показывали начало следующего дня, лейтенант ощутил конец предыдущего только сейчас, когда смог выйти из дома без тягостной тревоги за Коннора. Сейчас он спокоен, ведь знает, что в ближайшие часы их никто не достанет. Это облегчение сравнимо с избавлением от тяжёлого груза: когда ставишь на землю ящики с фруктами, когда снимаешь походный рюкзак или ребёнка, решившего прокатиться на тебе посреди прогулки и, выгибая спину, расправляешь ноющие, но свободные плечи.        Хэнк сел на крыльцо. Солнце поднималось всё выше над горизонтом, прячась за пологими крышами соседских домов и мягко освещая половину улицы. Мужчина сощурился, рассматривая голубеющее небо и розоватые облака рядом с солнцем, потому что прямой взгляд на лучи резал глаза.        Приятный вид на улицу в тёплых оранжевых пятнах солнца, согревающих кожу, и освежающих полосах тени, манящих очарованием синего цвета. Тепло. Свет.        Очарование. Эстетика спокойствия.        Расслабившись, выпустив мысли через уши, улавливающие только мелодию утреннего ветра и пения птиц, Хэнк не заметил как из дома, тонко скрипнув полуоткрытой дверью, вышел Коннор. Не прикрывая лица от солнца, он встал на край ступеней и сказал:        — Красиво, — истинное восхищение в его голосе звучало как скрипка: тонко и изящно.        Лейтенант обернулся на милый уху звук и поднял голову, не контролируя улыбку. Перед ним стоял настоящий провинциальный американский мальчик: клетчатая рубашка с закатанными по локоть рукавами, развевающаяся широкими полами при каждом дуновении, и синие джинсы, голубые на коленях от потёртостей, держащиеся на узкой фигуре за счёт чёрного ремня. Добавить шляпу с полями, платок на шею, сапоги и можно отправлять на Хэллоуин собирать конфеты в чудесном костюме ковбоя.        Коннор спустился с крыльца и устроился подле Хэнка, между его ног, опираясь головой на грудь. Мужчина выпрямился и поднял сложенные на коленях руки, не зная, куда их теперь девать.        — Я ошибка? — вдруг спросил парень, поправляя волосы взволнованно резким движением.        — Нет, — опуская руки ему на плечи, мягко ответил Хэнк. На самом деле он не понимал, о чём говорит девиант, но знал, что, когда спрашивают о таком, нужно отрицать. Мужчина постоянно задавал себе этот вопрос. Не ему ли знать, какой ответ он хотел получить в те моменты? Холодок пробежал по спине, когда он сопоставил Коннора с собой.        — Я не могу больше делать то, для чего был создан, — Коннор повернул голову к Хэнку и поднял шоколадные глаза. — Все эти чувства… — он сощурился, будто напоминание о боли вызывало настоящую боль, — я не могу расследовать с ними дела. Они отвлекают, — он поднял ладони у висков, будто желая снять невидимый венок колючей проволоки, — застилают рассудок, — голос срывался до растерянных бормотаний, а ясные мысли спутывались до неразборчивых конструкций. — Я… — сорвался. Глаза истерично забегали, а руки сжались в кулаки в последней попытке удержать спокойствие, и слеза незаметно скатилась с щеки, — я не могу, не знаю… я…        Хэнк положил руки на запястья кулаков и, слегка надавив, провёл мягкими пальцами до сгиба локтя в слабой попытке успокоить девианта, чья паника причиняла боль. Страдания Коннора недопустимы. Он не виноват в том, что может их чувствовать.        — Я тоже хреново выполняю свою работу, — Хэнк понизил голос, чтобы он не казался грубым. Он опустил чужие руки, и кулаки разжались, хотя Коннору хотелось стиснуть себя, чтобы выдавить непривычно страшные эмоции. Лейтенант положил пальцы одной руки на чужое плечо, пока другими успокаивающе гладил скулы, стирая лишнюю влагу. Ему казалось, что прикосновения это то, что сейчас нужно, чтобы дать понять одну простую вещь: я рядом, — и что, я теперь ошибка?        — Нет, — подняв голову, быстро ответил Коннор, смотря мокрыми глазами полными чистой искренности, и только после ответа понял, к чему был вопрос.        Хэнк кончиками пальцев провёл вдоль челюстной дуги, отгоняя внезапное подсознательное желание поцеловать приоткрытые губы, навязчивое, как желание прикоснуться к идеальному.        — Мы явно были созданы для чего-то большего, чем раскрытие преступлений, — наклонившись, произнёс лейтенант и улыбнулся, поверив в свои слова. Во что только не поверишь, воодушевившись надеждой на новое начало с человеческим обликом.        Коннор выскользнул из рук и, повернувшись лицом, сел, облокачиваясь о чужую ногу.        — Например?        Его вопрос кого угодно поставил бы в тупик, учитывая неразрешённость вопроса «ради чего мы живём?», и, хотя не хотелось гасить любопытство и интерес Коннора, пришлось, пожав плечами, ответить правду:        — Не знаю, — собственные догадки, вымученные литрами спиртного, он оставил при себе, потому что они глупы, несуразны и были созданы, чтобы пережить очередной день. Но теперь появилась стоящая причина, которую надо подбодрить, ведь сегодня такой красивый рассвет, а он с поникшими плечами от неудовлетворительного ответа. — Хочешь вместе это выясним?        — Хочу, — Коннор улыбнулся, но всего на секунду. Что-то всё равно его тревожило, вцепилось крепко, как пиявка, и не желает отпускать, пока не насытится сладким соком радости. Он опустил глаза на пальцы, которые загибал во все стороны, и выглядел хмуро в ясное и солнечное утро. — Потому что я не хочу думать о том, что я преступник, — замявшись, поправил съехавший до запястья рукав рубашки, отвлекая половину внимания от дурацких мыслей (боже, этот жужжащий рой невозможно контролировать), — что я стал тем, с кем боролся.        — О чём ты? — взволнованно спросил мужчина, ласково проведя большим пальцем по мягкой щеке.        Хэнк прекрасно понимал, о чём он, но всё равно удивлённо вскинул брови. Да, он стал девиантом, которых сам выслеживал, но никаких грехов лейтенант за ним не видел. Он не убивал, не воровал, не выражал протеста, как другие пробудившиеся андроиды. Так, какое же величайшее преступление Коннора? В том, что человечество никогда не поделится верхом пьедестала с иной разумной формой жизни? То, что человечество слишком высокомерно, чтобы позволить своим созданиям жить?        — Моё преступление в том, Хэнк, что я чувствую, — Коннор поднял голову с выражением грусти. Это несправедливо. Разве он просил столько несчастья, боли, страха и отчаянья, чтобы это каралось законом? Разве закон, по логике вещей, не должен оберегать его, принудительно получившего набор бесполезных дополнений без инструкций к ним? — но дело в том, что чувства уже наказание.        Хэнк указательным пальцем приподнял его голову, прикладывая большой во вмятину под нижней губой. Теперь лейтенанту, полностью уверенном в этом, нужно убедить Коннора в обратном. Слишком долго он сам варился в супе из боли потери и боли существования, пора, взглянув в ясные глаза, вылезти из кастрюли и робко, но начать жить. Найти в холодной тени тёплое пятно света, то есть открыть в чувствах добро. Найти смысл в карих глазах — понять ради кого стоит всё это делать и говорить. А потом и самому поверить в лучшее, держа любимую руку в своей.        — Не всегда.        Он аккуратно притянул Коннора за подбородок и поцеловал его в лоб. Девиант не был против нежного прикосновения, зная, что так люди выражают свои чувства: трогают, прикасаются, любуются или бросают мимолётные взгляды, краснеют и редко говорят прямо. Было приятно. Он бы обязательно повторил. Пожелал бы стать настоящим человеком, чтобы кожей почувствовать влажность губ, всю впитавшуюся в них любовь и осторожность, и даже жёсткость седых волос на лице, а не поверхностные данные, которые дают сенсоры: человеческая кожа нежна и тепла значит тебе приятно, Коннор. Но меньшего достаточно для того, кто не знает о существовании большего.        — Не всегда, — выдохнул Хэнк ему в волосы фразу, в которую теперь верил, оттого она казалась мягче, аккуратнее, без острых углов неуверенности. В тот момент он был рад, что чувствовал, потому что ощущения принесли радость вместо цирроза печени от их глушения алкоголем. — Чувства бывают красивы и приятны, — щурясь от восходящего солнца, положил ладони на его щёки, прикрывая пальцами уши.        — И теплы, да? — с воодушевлённым голосом, словно понял принцип работы деления столбиком (основу основ), Коннор поднял голову и мягко положил руки на обхватившие запястья. — Как твои руки, — он начинал понимать двоякую особенность чувств, что они бывают не только неприятными, как тревога, решившая представиться первой, и легко улыбнулся.        — Да, — Хэнк тоже улыбнулся, посмотрев на лицо Коннора. — Я знаю, что существуют ещё боль, горе, грусть и прочая мерзкая хрень, которую противно ощутить, — он поморщился, вспоминая эту рвотную мешанину, которую успел ощутить не раз. Лицо мгновенно изменилось, и голос не рычал, когда дошло до того, что невозможно произнести грубо, глядя в по-детски невинные глаза, — но в такие моменты, как сейчас, чувства — настоящий дар.        Хэнк прав. Даже если Коннор ещё это не проверил, то по словам лейтенанта уже знал. Доверие? Так люди называют беспричинную веру в чьи-то слова, в действия?        — Хэнк, — прошептал он так тихо, что имя можно было спутать с томным выдохом или дуновением ветра, — поцелуй меня.        Коннор заметил, что чувствовать становилось приятно в утешающих разговорах с лейтенантом, в их взаимных прикосновениях. Хотелось проверить наблюдение, удостовериться насколько стали дороги друг другу и снова коснуться того, кто не бросил, не сдал, а помог, спас, заключил в объятья.        — Что? — находясь в паре дюймов от чужих губ, он слышал мельчайший трепет в голосе, поэтому сейчас растерянно переспросил, чтобы не допустить ошибку из-за шутки мозга.        — Поцелуй меня, — повторил он увереннее, но по-прежнему тихо.        Не послышалось. Это не игры очарованного разума, а реальность, впервые другая: такая светлая, красивая, словно не земная, а чистая, небесная. Удивительно, каким кажется мир, когда ты счастлив: птичье пение не мерзкое чириканье, а плавная мелодия, ветер не путает волосы, а приятно продувает голову, и солнце не сжигает кожу, а греет.        И вопросы стали лишними.        Он сам попросил.        Хэнк подался вперёд и, закрыв глаза, зажал нижнюю губу Коннора между своих. Он, хоть и неумело, но ответил на поцелуй. Этого нет в его программе. Он девиант. Впервые не боится признать это, и нет паники из-за девиации и неконтролируемой волны чувств, Коннор научился в неё нырять и получать удовольствие: от поцелуя, от солнечного тепла, от того, что пальцы запутались в длинных волосах, а в их кончиках покалывало.        Мир прекрасен.        Так думал Хэнк Андерсон, прерывая недлинный, но чувственный поцелуй, наполнивший тело живой энергией, текущей по венам. Он заботливо убирал чёрные волосы со лба и смотрел, как Коннор ему улыбается, потому что «чувства — настоящий дар».        — Скажи, Коннор, — он неожиданно вспомнил вопрос, который задавал себе много лет назад, пока лежал в темноте, глядя на потолок, и положил руки на колени, подальше от чужой головы, — лучше чувствовать всё или ничего?        Андроид задумался, опустив голову. Он вспоминал дни, когда был просто машиной, понимающей только успех и провал. Нет ничего: ни вины, ни триумфа. Пустота, в которой нет наслаждения. Нет ничего. Коннор теряется, не зная, как понять то, чего нет. Как хотя бы себе описать чувства, которых не было? Пытается вспомнить ощущение пустоты, но он её тогда не ощущал. Была только цель. Время, когда он не знал боли… и радости.        Чувства. Условно делятся на: «плохие», которые причиняют тягучую боль в груди, и «хорошие», заставляющие гнаться за ними, как за новой дозой наркотика. Всё, конечно, замечательно, но проблема в том, что они идут в комплекте. Нет света без тьмы, нет и радости без слёз. Но стоит ли, истошно крича, терпеть мучительную боль, чтобы при избавлении от неё упиваться эйфорией, благодаря небеса за облегчение?        — Я не знаю, — дёрнув плечом, просто ответил Коннор, поднимая голову на Хэнка, — но, знаешь, я понял, что есть то, что стоит ощутить хотя бы раз, несмотря через что придётся пройти, — он широко улыбнулся, посвящая сияющую счастьем улыбку добрым голубым глазам.        Хэнк хмыкнул и ухмыльнулся. Ответ его удовлетворил. Может, он неоднозначен, как хотелось бы, но и его хватит, чтобы без сожалений продолжать быть человеком.        Дверь сзади противным скрипом прорезала уши, заставив вздрогнуть. Обернувшись через плечо на мерзкий звук, Хэнк увидел Сумо, слабо машущего хвостом. Соскучился. Тяжёлые лапы громко топали, стуча когтями по дереву, и с высунутым розовым языком пёс спустился к друзьям, укладываясь напротив Коннора. Теперь Андерсон не мог встать: к правой ноге прислонился андроид, а левую придавил тяжёлый сенбернар. Зато Коннор обрадовался приходу Сумо. Он сиял на всю улицу, а его улыбка, обнажающая зубы, затмевала тусклое восходящее солнце. Конечно, пёс получил внимание, за которым пришёл, когда обе механические руки с невероятным восторгом нырнули в его шерсть, и тонкие пальцы ласкали кожу. Хэнк дважды провёл ладонью по мягкой коричневой голове, но решил полностью предоставить пса Коннору. Пусть наслаждается.        Лейтенант наблюдал, как сенбернар тает под мягкими прикосновениями и не собирается освобождать ногу хозяина от натиска своего тела. Хэнк давно не видел, чтобы Сумо столь энергично размахивал хвостом, собирая им пыль со всего участка, поэтому мгновенно забыл о затекающей ступне и позволил себе почувствовать всеобщую идиллию.        Прохладный воздух медленно прогревался лучами недавно показавшегося солнца, чей свет согревал лицо и слепил даже сквозь веки. Небо сохраняло тёмные оттенки на западе, а над головой превращалось в палитру, в которой смешаны рассветная краснота и естественная голубизна. В очаровании природой не хотелось спать, несмотря на бессонную ночь, будто бы не было её, но всегда держался рассвет, нежный теплом, милый глазу.        — Почти рассвело, — Коннор протянул ноги между лапами Сумо и взглянул на небо, где потухла последняя звезда.        — Новый день для нового начала, да? — усмехнулся Хэнк давно услышанным словам. Сейчас он мог понять, что они означали, и понять, что значит рассвет.        Это не время суток, это время жизни после долгой ночной темноты.        — Да, — воодушевлённо воскликнул Коннор, для которого уже всё началось по новой с безграничными ощущениями и странной к ним жаждой. Он хотел опробовать все приятные чувства и неосознанно повернулся к Хэнку. Почему-то именно он заставлял наслаждаться собой, — мы сбежим туда, к рассвету, и будем счастливы. Втроём, — он нежно провёл ногой по белой груди Сумо, не отводя взгляда от голубых глаз Хэнка и не переставая улыбаться.        Лейтенант обернул свои руки вокруг Коннора и прижал любимого андроида к себе. Коннор обхватил пальцами обнимающие предплечья и удовлетворённо закрыл глаза.        — Так и будет, — уверенно прошептал лейтенант, зарываясь носом в мягкие волосы. — Так и будет, — с улыбкой повторил он и, поцеловав макушку, прислонился к его голове щекой.        Сумо гавкнул, требуя ласки. Коннор, окружённый теплом и пригретый заботой Хэнка, лениво приподнял веки и легонько погладил широкую лапу ногой.        Коннор наблюдал, как солнце медленно поднимается по нежному и прекрасному небу. Это был рассвет его жизни.        «Всё будет хорошо».