Летнее утро, летняя ночь

— Том, — сказал Дуглас. — Обещай мне одну вещь, ладно? — Обещаю. А что это? — Конечно, ты мой брат, и, может, я другой раз на тебя злюсь, но ты меня не оставляй, будь где-нибудь рядом, ладно? Рэй Брэдбери. Вино из одуванчиков

Natural Born Killaz 1975 год, Могадишо Таймлайн после фика Ultraviolence. Описываемые события упоминаются в фике «Мертвая зона». Во время пытки заключенного Логан теряет контроль над собой. «Magacyada. Taariikhaha. Waqtiga. Meel…» Слова колотились о своды черепа и причиняли боль. Крики забили ему уши. Он не слышал их тогда, слышит сейчас. Что он наделал? Что они наделали? Он не помнит, что узнал от человека, чего не узнал от человека, он не помнит самого человека, только то, что мир превратился в комок воспаленной плоти. Все залито кровью, все кричит. Он спрашивает, спрашивает, спрашивает и не слышит ответов. «Magacyada. Taariikhaha. Waqtiga. Meel…» Он рухнул на диван, спрятал лицо в ладонях. Зубы отбивали дробь. Рука опустилась ему на плечо, он сбросил прикосновение и застонал. — Что мы творим? У меня крышу сносит, у меня просто, блядь, сносит крышу! Мы тут окончательно ебнемся. — Джимми, успокойся. Что мы такого?.. — Мы трахались рядом с частями тела! Там его мясо валялось, которое я из него выдрал. Мне его ногти, блядь, на подошвы налипли! — Пойди и отмой. — Ты издеваешься или уже так охуел, что реально не понимаешь? — Чего я, бля, не понимаю? — С нами все хуже и хуже. — Чем хуже, братишка? У нас постоянная работа. Впервые в жизни появились большие деньги. И не то чтобы меня это сильно волновало, но мы даже работаем не на плохих парней, а на благо государства и все такое прочее. Патриотизм-хуизм. — Какой, нахуй, патриотизм? Мы канадцы. И то, что мы делаем для этого «государства»… — А ты думал, Страйкер нас в команду строителей нанимал? Мы не строители, а уборщики. Такая работа. — И во Вьетнаме была такая работа. Она везде такая, она всегда такая? Другой быть не может? — Какой «другой»? — Не знаю, блядь! Я тоже ничего другого в жизни не делал. Но знаю, что это должно прекратиться. Мы совсем озверели. Мы должны уйти от него, пока не поздно. Брат, слышишь меня? Мы должны уйти от Страйкера. — Ты спятил? — Нет, в себя прихожу. Я не хочу больше оставаться. Все, поднимайся и пошли. — Что, прямо сейчас? Нам завтра в Нигерию лететь. — Я не полечу. — У нас контракт. Ты его подписывал и не можешь просто так разорвать. — Я все могу. Кроме того, чтобы опять кого-то полосовать. — Страйкер нас отыщет и попытается наказать. — Мне плевать. … — Ладно, я полечу. В последний раз. И потом мы уходим, хорошо? — Хорошо. — Обещаешь? — Обещаю. Иди сюда. — Я не хочу трахаться. Хватило на сегодня. — Просто собирался обнять своего младшего братишку. А то он выглядит таким несчастным. — Заткнись! Ты реально как будто иногда забываешь, что мне больше не восемь. Видишь, у тебя тоже сдвиги по фазе. И ты зря думаешь, что на тебя дурь не действует. Ты вообще заметил, сколько в день сжираешь, выкуриваешь и вынюхиваешь? — Не больше обычного. — Ты вчера час разглядывал ковер на стене! — Это был красивый ковер. — И смеялся при этом. — Красивый и смешной ковер? Ладно, может, ты и прав. — Надо валить. — Да, детка. — Эй? — Да, детка? — Я рад, что ты со мной. — Конечно, Джимми. И все-таки… Нам было весело. — Мне нихуя не весело. Мне тошнит от того, что происходит. И я хочу уйти, пока еще способен это осознавать. Хочу пожить спокойно хоть пару лет. Мне кошмары снятся каждую ночь. Все эти войны, все эти трупы… Мы должны уйти. — Уйдем, если ты так хочешь, братишка. Он взлохматил ему волосы, как в детстве. Логан сердито рыкнул и попытался укусить его за палец. Но на самом деле ему впервые за долгие месяцы стало легко. Insert — Где женщина? — Что? — Что значит «что»? Женщина! Заложница ебанная! Ричард, где она? — Она там. — Какого хуя она там делает?! — Так, Сэт. Погоди минутку, Сэт. — Ричард, что у тебя с головой? — Ты только не горячись. Дай, я объясню, что случилось. — Да, да. Объясни мне. Мне нужны объяснения. Что с тобой такое? — Со мной все нормально, братишка. Эта женщина пыталась сбежать, и я сделал то, что должен был сделать. — Нет. Эта женщина побоялась бы даже выплюнуть говно изо рта. Нет. Нет. Нет. — После того, как ты ушел, она совершенно переменилась. — Скажи мне, это я виноват? Это моя вина? — Нет, это не ты виноват. — Это моя вина? — Нет, это ее вина. Это не твоя вина. — Это моя вина? Ты что, думаешь, что я вот такой? Нет, я не такой. Я, блядь, вор-профессионал. Я не убиваю людей без причины. И я, блядь, не насилую баб. А вот то, что делаешь ты, еб твою мать… То, что делаешь ты, блядь — не хорошо! Ты это понимаешь? Понимаешь? Блядь, просто скажи «да»! Скажи: «да, Сэт, я понимаю»! — Да, Сэт, я понимаю. — Скажи: «Я охуенно понимаю»! — Да, Сэт, я охуенно понимаю. — Ладно, когда мы доберемся до Мексики, у нас будет все — и бабы, и отличная выпивка, и шикарная жратва. А все дерьмо, что было, не будет играть никакой роли… Фильм «От заката до рассвета» Freak on a leash 2010-е годы, канадская провинция Таймлайн перед началом событий фильма «Росомаха: Бессмертный». После того, как Логан убивает Джин Грей, он живет в одиночестве в лесу, страдает и много пьет. Логан охотится за лосем. Он постепенно теряет рассудок, и во время охоты ему начинают мерещиться те, кого нет рядом. Джин с ним разговаривает. Роуг с ним разговаривает. Не заметив полынью, он проваливается под лед и тонет, не пытаясь выбраться. Появляется кто-то и вытаскивает его из проруби. Это наш друг Виктор Крид, которые последние недели торчал в заснеженном лесу и следил за своим братом. Увидев его, Логан не показывает никакой реакции и тупо плетется к своей хижине. Виктор идет за ним, пробуя начать разговор. У Виктора окончательная и бесповоротная репутация неконтролируемого маньяка. С ним боятся иметь дело даже его наниматели. Однажды он вырезал в Никарагуа целую деревню, потому что ему стало скучно. Логан бросает ему все это в лицо, тот усмехается: — Не знал, что ты следишь за моей карьерой. Но потом он говорит серьезнее: — По-прежнему нет ничего, чего бы я ни сделал для тебя, Джимми. Логан отвечает: — Ага, знаю. Нет такого говна, которое ты бы мне не подбросил! Виктор говорит: возможно, я изменился. Устал от убийств и крови. Я хочу спокойной жизни. Логан: — Я тебе не верю. Сыт твоими ебучими обещаниями по горло! Ты обещал мне во Вьетнаме, а потом попытался изнасиловать женщину. Убил нашего офицера. Обещал перед Нигерией, что мы уйдем от Страйкера. Ушел я один. А ты так расстроился, что решил превратить мою жизнь в ад. Сдал меня Страйкеру на эксперименты, как ебучую морскую свинку! Ты хоть понимаешь, сколько дерьма из-за тебя случилось? Из-за тебя Страйкер нас отыскал. Из-за тебя я потерял Кайлу. Из-за тебя я потерял память. Из-за тебя у меня вот это! — выпускает когти. — Если я что-то когда-то был тебе должен, то мы давно в расчете! — Я только что спас тебе жизнь. — Можешь забрать ее, если хочешь. Она мне не нужна. … Логан: — У меня до сих пор провалы на месте целых десятилетий, но некоторые вещи захочешь, не забудешь. Могадишо. В Сомали готовилась гражданская война, которую американцы хотели предотвратить. Но это не то, что я помню, а то, что я знаю. А помню я, как разорвал мужика на куски, и сразу после этого мы с тобой стали трахаться. Там же, блядь, в пыточной! Виктор: — И ты в жизни меня лучше не ебал. Это был охуенный секс. — В этом и проблема. В этом, блядь, и ебучая проблема! Рядом с тобой я превращаюсь в животное. Хотя не уверен, что даже животные такое делают. Мы были больше похожи на долбанутых маньяков. Ты — психопат, Виктор. Ты просто ебанный психопат. И я ушел, чтобы не стать таким же. Ушел от Страйкера и от всего дерьма, которое мы для него делали, но в первую очередь ушел от тебя! — Ну, отлично устроился, братишка. Я что, тебя заставлял? Ты сам всего этого хотел! Но хорошо, когда есть, кого винить, правда? — Я уже никого ни в чем не виню. Просто хочу, чтобы ты ушел и больше не появлялся. Когда в школе Ксавье я встретил Страйкера, он сказал: «Ты всегда был зверем, я только дал тебе когти». Я тогда вообще ничего о себе не знал. Зато узнал позже. Сказать, что я чувствую, когда понимаю, что сучий выблядок был прав? Что я думаю: мне рождаться не стоило! И тебе тоже. Ты и я — ошибки природы. — Он поднимается. — Уходи, Виктор. Между нами все кончено. Появишься снова, богом клянусь — на этот раз я тебя убью. — Джимми, я — твоя семья. — Больше нет. — У нас общая кровь. Это нельзя изменить. — Зато на это можно насрать. Не в одной крови дело. У Чарльза я встретил тех, кто мне стал, как родной, безо всяких кровных уз. Да и для тебя кровь ни черта не значит. Ты был рад, когда я убил нашего отца. А будь у меня свои дети, я бы боялся их к тебе подпускать. Слишком хорошо представляю, что бы ты с ними сделал. — И что бы я с ними сделал? — Изнасиловал бы. Пытал бы, мучил, а потом убивал бы — болезненно и долго. Или научил бы их быть такими, как ты. Я не знаю, что хуже. — Считаешь, я на такое способен? — Ты на все способен. Ты хотел убить Кайлу. Это сначала вы устроили спектакль, потом-то все было по-настоящему. Ты пытался ее убить. Из ревности, из мести, твою мать! «Она того стоила, Джимми?» Если бы у нас с нею родились дети, мне бы на край света пришлось бежать, чтобы ты их не достал. — Брат… — «Брат»… Ты забыл мне об этом сказать, когда я потерял память. А я чуял, тут что-то нечисто. Ты боялся: если я вспомню, то развернусь и уйду. Правильно боялся! Но я не вспомнил. И все прошло отлично. Сначала я тебя когтями проткнул, потом ты меня на член насадил. Отпраздновали братскую встречу. — Тебя какая часть из этих двух не устраивает? — Реально не понимаешь? — То есть, если бы ты вспомнил, то отказался бы? Серьезно? — Серьезно. Братья не трахаются. И поздравляю, Виктор. В твоем списке изнасилований — твой брат. Гордишься? — Изнасилований? О чем ты? — О том, что ты меня, блядь, обманул! Не сказал правду, но это все одно. Считай, трахнул меня без разрешения. — Я хотел, чтобы мы снова попробовали. — Ты должен был мне сказать! Чтобы я сам решил, ебаться мне с тобой или нет. — Джимми, тебе шестнадцать было, когда это началось. До того, как ты подрос, я тебя пальцем не трогал. Ждал, пока ты сам не захочешь. И все случилось само собой. Помнишь? — Нет. — Шел дождь, и ты… — Не помню! И не надо мне напоминать. — Почему не надо? — Потому что. — Я тебя никогда не принуждал. Тебе нравилось. Я, может, усердствовал поначалу, но потом-то мы научились. В 'Наме ты сказал, что других даже не хочешь, только меня. И ты что же, со временем передумал? — Передумал. Еще ладно, по дури и малолетству пару раз друг дружке подрочить, но то, что у нас было… — Ну, скажи! — Это, блядь, неправильно! — Это правильно для нас с тобой! Ничего правильнее быть не может. Мне насрать, как у людей. Мы — не люди. Никогда не были. Когда ты поймешь? Всю жизнь этому сопротивляешься. — Если бы я не сопротивлялся, мы бы давно друг друга загрызли и своих имен бы при этом не помнили. — Детка, мы ведь были счастливы вместе. Ты это тоже забыл? — Забыл. — Ты врешь. — Не вру. Я не помню, чтобы мы были счастливы. Только войны, убийства и трупы. И как мы друг друга на части рвали. Иногда при этом во мне был твой хуй, иногда наоборот. А больше я ничего не помню. — Не так было. Не только это. Ты, правда, забыл? — Правда. — А я помню. И мне этого не хватает. — Твои проблемы. — А ты изменился, Джимми. — Я — Логан. Или Росомаха. Тот, кого ты упоминаешь, давно не существует. Уходи, Виктор. Мне больше нечего тебе сказать. … — Я тебя люблю. Никогда никого, кроме тебя, не любил. Я не могу это забыть. Не могу отказаться. — Ты должен был попытаться изменить что-то в себе. Хотя бы попробовать. Я пытался. — И я вижу, как тебе хорошо. — Уебывай отсюда на хуй! — Знаешь, я тоже пытался. С Мистик мы одно время… А однажды я попросил ее тобой обернуться. — Ты больной, Виктор. Абсолютно, нахрен, ебнутый. — Она тоже так сказала. Правда, добавила, что это ей во мне нравится. — Тогда вам вместе должно быть хорошо. — Хорошо… Потом я забылся и ее когтями изодрал. Она меня простила, но я понял, что так и продолжу… А ведь она была такой красивой, Мистик. Когда была самой собой. Как ты, когда бывал собой… Но я пробовал. У нас, между прочим, даже сын был. — Что? — Что слышал. Уебок был конченный. Я его убил. Ну, что ты на меня так уставился? Как на пожирателя младенцев. Ах, да, я же чудовище. Это ты у нас хороший парень, мир спасаешь. Хотя кровь в семье одинаково пролили. Ты убил нашего отца, я убил своего сына. Оба людей пачками валили, оба их пытали. Ты знаешь, чем я занимаюсь, но ты тоже этим занимался. За деньги. Такая работа, братишка, и мы всегда ее делали лучше всех. Но ты все равно хороший, а я плохой. И я тебе больше не семья. И ты ничего про нас не помнишь. Только про войны и хуи. Ладно, я все понял. Не буду навязываться. Но ты пожалеешь. — Это угроза? — Нет, Джимми. Извини, оговорился, Росомаха. Просто это однажды случится. Когда ты останешься совершенно один и всех своих друзей, всю свою новую семью, весь ваш ебучий бойскаутский отряд похоронишь, тогда ты пожалеешь. Я тебе вот что скажу. Когда это произойдет — отыщи меня. Если я буду жив, ты один никогда не будешь. Ну, прощай. Может, однажды свидимся. Insert Я очень зол на тебя, братишка. Ты мог бы позвонить мне. Мог бы послать открытку. Мы же братья. Чего ты боялся? — Я думал, дела важнее родства. Ну да. Да, знаю. Знаю. И что мне делать? Ты крепко насолил главе клана. Убил нескольких его человек. Лишил его глаза. Господи, Джоуи, ты лишил его глаза. Кажется, колючей проволокой? Какая мерзость. Ты всегда был психом. — Теперь уже нет. — Да, я слышал. Воплощаешь в жизнь американскую мечту. Похоже, тебе это нравится, да? Ты был тем, другим парнем почти так же долго, как и собой. А когда ты видишь сны… …ты по-прежнему Джоуи? Фильм «Оправданная жестокость» Ain't nothin can harm you 2031 год, Канада Таймлайн после событий фильма «Логан». Лора живет с Виктором в небольшом городке на опушке леса. Виктор хранит их совместную с Джимми фотографию, у них было две общих за всю жизнь. Этот снимок был сделан в 1957 году, когда опубликовали повесть «Вино из одуванчиков» Рэя Брэдбери. Один из редких мирных периодов для братьев. Корейская война кончилась в 1953 году, но Виктор еще не начал сходить с ума без бойни, хотя чувствовал тогда, что это время уже близко. В дом к ним приезжает наш чокнутый друг Дэдпул, передающий всем приветы из фика Ultraviolence. Он впервые видит Лору. — Что? Что это такое? — отвечает сам себе другим голосом. — Ребенок. Ребенок подросткового возраста. Ожидается период бессмысленного бунтарства, многозначительного молчания и атмосферные осадки по всей территории штата. — Смотрит на молчащую Лору. — А, режим молчания уже включен. — Подходит ближе. — Насупленный взгляд из-под бровей. Эти брови говорят со мной, как электрический щиток: «Не влезай, убьет». За суровым взглядом скрывается легкоранимая душа и склонность к идеализму. Верим ли мы в Санта-Клауса? Да, Вирджиния. Санта-Клаус есть на самом деле. И мы будем оптимистично вешать носок всю нашу сложную трагическую жизнь. Вывод? Здравствуй, Логан. Я всегда знал, что ты девчонка. И протягивает руку. Начинает трясти: — Поздравляю, барышня. У вас прекрасная наследственность, подростковых прыщей можете не опасаться. — Смотрит на Виктора. — Викки, золотце мое, когда Ло-Ло был юным прытким Росомашкой и вы с ним жили в романе Чарльза Диккенса, у него ведь не было прыщей? Виктор — Лоре: — Детка, проткни его, если хочешь. … Уэйд громко храпит в доме, притворяясь, что спит. Она выходит на крыльцо в теплый вечер, в малиновые объятия лета. Горизонт тускнеет. В лесу заливается скворец, которого она назвала Пепе. Это подходящее имя для скворца. Ей стали нравится живые существа. Даже Уэйд Уилсон. Виктор сидит в плетеном кресле и курит сигару. Она выглядит лишней в его руках и во рту, и ему не нравится вкус, и бесит дым, но он почему-то продолжает это делать. Взрослые — странные. Он выглядит слишком большим для кресла, для крыльца, для дома и леса. Мир узок ему в плечах. — Это была длинная жизнь, — говорит он. — И большей частью я провел ее как последний ублюдок. Много плохого сделал. Лора чувствует запах вины, который она узнала от Логана, и в этот миг они с Виктором так похожи, что у нее сдавливает горло. — Но я ни о чем не жалею. — Он выдыхает дым. — Джимми отказывался признавать, но мы действительно — не люди. А я не хотел против этого идти. Не считаю правильным идти против себя. Считать самого себя ошибкой. Это все равно, что наш отец, который мне когти обрезал и клыки выдирал! И я, блядь, сам с собой это делать должен? Чтобы сытым овечкам спокойней жилось за их белым забором? Он злится, и его клыки блестят так же опасно, как и много лет назад, Лора это знает, она видела записи. Видела, чем он был: монстром, чудовищем, убийцей. Она всегда об этом помнит и держит в уме. Но она тоже — убийца, и чудовище, и монстр. Может, только такое существо способно любить Виктора Крида. — Я ни о чем не жалею, — повторяет он. — Вот только… Если бы Джимми только… Он замолкает. Имя придавливает его. Лора кладет ладонь Виктору на плечо. Ее рука теперь стремится к надежной нежности, а он — не отстраняется. Принимает. Или терпит. Она пока не разобралась. Но ей хочется это делать, потому что так теплее существовать. А если что-то случится, она выпустит когти и убьет Виктора. Он будет ею гордиться. Он прав, думает Лора. Не совсем люди. Это интересно — наблюдать за собой со стороны. Виктор на такое не способен, он весь внутри себя и просеивает песок воспоминаний. А про Логана она уже ничего не узнает, но думает: он не мог с собою примириться и сам себя из-за этого мучил, рвал на части. Не хотел быть зверем, не мог быть человеком. Застыл на тонкой нити, как канатоходец в цирке (она видела такое в кино), и боялся пошевелиться. А все вокруг умирали или уходили, отгрызая от него новые куски. Лора не чувствует себя разодранной. Когда Логан умер, горе не уничтожило ее сердце, только разбило. Она собрала его заново, уже в новом порядке. Оно стало уязвимее. Оно стало сильнее. И ей нравится это новое существование — с новыми лицами, мыслями, солнцами и разными вкусами чипсов. С новой Лорой. По ночам она крепко спит, но слышит сверчков и чувствует лунный свет. Ее сделали ради того, чтобы убивать, но промахнулись. Она может намного больше. Даже жить. Потом Виктор говорит: — Пора спать. В доме пахнет Уэйдом, но Лора не возражает. Пусть Уэйд тоже будет, а она всегда успеет его проткнуть, если он ей надоест. Ксавье, которого она всегда представляет, когда инстинкт тянет ее к убийству, огорченно глядит на нее. Не осуждает — ему просто грустно. Убийствами жить нельзя, говорит он ей. Я помню, отвечает она, я тебя поняла. Я тебя тоже люблю, я это почему-то умею. Кажется, ты меня научил. Кажется, Логана — тоже. Она решает, что не проткнет Уэйда, даже если он будет надоедать. Она покажет ему скворца и выучит все новые слова, которые он принес, включая самые неприличные и дурные. Ей нравится, как он назвал ее: «барышня». Это омягчающее слово, нежащее и пастельное, будто нарисованное мелками на асфальте. Ужасно девчачье, поэтому вроде как не для Лоры. Ну и пусть. Ей все равно нравится. Уэйд — сумасшедший, от него странно пахнет, от него трещит в голове. Зато он смешной. Виктору нужно пойти с ним на свидание или просто переспать. Что? Ей уже тринадцать, она прекрасно знает: люди этим занимаются. Иногда кожа тянется к коже. Она сама такое чувствовала, когда Ханна поправила ей прядь волос, упавшую на лицо. Когда Калеб прыгнул в холодную воду за ее книжкой, а потом отдал ей, дрожа с ног до головы. Ханна пахла ванилью и полуденным солнцем. У Калеба щербатый рот с пробелом между зубами, он глупый и надеется на поцелуи. Лора, открывшая надежную нежность, тоже немного надеется. Еще она хочет, чтобы Уэйд научил ее драться катаной, потому что, если честно, это выглядит чертовски секси (до этого Дэдпул говорит Виктору, что тот хорошо сохранился для старого пердуна и выглядит «чертовски секси»). Она смотрит на почти-улыбку Логана, размытую рыжизной на старом снимке. — Спокойной ночи, папа, — шепчет, не разжимая губ. Она закрывает глаза и слышит стрекотание сверчков, и ей кажется, что это лето будет очень долгим, как целая жизнь, и теплым, и ласковым, и когда пойдет первый дождь, она будет ловить его серебристые осколки в горсти, ощупывая пальцами небо. Конец