Через лес

Он будто бы находился в трансе: сидя на обрывистом берегу журчащей речушки и свесив ноги в воду, не обращал совершенно никакого внимания на то, что его подвёрнутые штанины уже давно намокли, не реагировал на порывы холодного ветра, неприятно ощущающиеся под его широкой футболкой, вообще не проявлял никаких признаков жизни, но определённо был жив. В какой-то момент он, не придавая особого значения тому, сколько времени провёл неподвижно, резко встрепенулся, поднялся, в несколько быстрых и порывистых движений поправил штаны, натянул тонкую куртку, водрузил на плечи рюкзак и отправился восвояси. Вроде как, продолжил путь, но при этом сам не ведал, куда направляется. Лес встречал путника с лёгким недовольством, но никак ему не мешал, наблюдая лишь с неким интересом: люди редко захаживают так далеко. Поэтому он продвигался без особых проблем. По крайней мере раньше у него точно было больше проблем. Он пришёл сюда, потому что точно знал: здесь нет людей. Туристы встречаются лишь по окраинам леса, никто из людей не живёт тут. Однако ему всё равно встретился человек, хоть и намного более приятный, чем все остальные. Не задавал лишних вопросов, не издавал лишнего шума без повода, был чёток, сдержан, рассудителен и, самое главное, не раздражал. Хибари и вправду редко встречал людей, не вызывающих желание побить их, людей, с которыми было бы комфортно (люди, которых комфортно бить — не в счёт). Этот человек не представился; Кёя и не спросил его имени, думая, что при таких обстоятельствах имя мало что значит (или всё же боясь, что если скажет что-то лишнее, изменив своим собственным принципам, разрушит что-то шаткое, с помощью чего они наладили контакт?). Новый знакомец отвёл Хибари в свой дом, спрятанный среди деревьев и переплетений кустарников так искусно, что Кёя никогда бы не заметил его сам, даже исходив весь лес вдоль и поперёк, приютил, обольстил, разрешил возвращаться в любое время. Кёе подумалось, что эта хижина посреди леса отдаёт чем-то сказочным, ирреальным. И этот человек — тоже сказочный и нереальный, потому что Хибари Кёе никогда не мог понравиться обычный, настоящий человек. В ином случае и следа бы его здесь не было, жил бы он в каком-нибудь городе, да хоть в том же Намимори, может и не счастливо, но точно вписываясь в концепцию человеческого мира. Однако даже если что-то с этим парнем было не так, Хибари это не волновало и не настораживало, потому что он был единственным, кому можно было простить что-то. Кёя возвращался. Находясь в этом месте, с этим человеком, которого он по праву признавал во всём равным себе, он начинал чувствовать что-то особенное, тёплое, трескучее, мягкое, обволакивающее, спокойно-сонное, размеренное, уютное, наполненное запахами трав и хвои, тихой радостью и первыми искренними улыбками. Хибари сбежал в этот лес, даже не подозревая, что найдёт здесь настоящий дом и какие-то подобные чувства, которых — Хибари был уверен — он не смог бы испытать нигде, кроме этого места. И всё это — благодаря случайно встреченному человеку без имени и со странностями, что Кёе пришлись по душе. Если Хибари пришёл в лес как в убежище от внешнего мира, то его друг (в какой-то момент Хибари с удивлением осознал, что это единственный человек за всю его жизнь, которого хотелось называть другом) не искал здесь место для пряток. Иногда казалось, будто он всегда был здесь, так он вписывался в здешнюю картину мира. Когда Кёя спрашивал его об этом, тот мирно, но с едва уловимой угрозой (Хибари сам не понимал, как именно она проявлялась, но чувствовал её) — мол, на этом пора и честь знать, милок — отвечал, что, хоть лес и оставил на нём свои следы, он далеко не всегда находился здесь. Хибари понимающе прекращал расспросы, потому что слишком остро чувствовал черту, за которую заходить нельзя. Всё-таки, они были чужды друг другу, не открываясь полностью, но и не требуя этого. Видимо, оба солидарно считали, что лучше молчать о том, что не особо хочется озвучивать, чем лгать или как-то извиваться (как это делают ненавистные Хибари). Потому что в молчании можно уловить куда больше правды, чем кажется. Особенно если действительно хочешь этого. Хибари хотел, и его самого это удивляло. Кёе нравилось молчание его друга. То мягкое, как оплетающий корни огромных деревьев мох, который приятно гладить, то колючее, как ветки шиповника, весьма недвусмысленно предупреждающие об опасности. Но Кёе нравилось вслушиваться не только в его молчание, но и в его речь. Он никогда не говорил попусту, что Хибари чрезвычайно ценил. Он завораживал певучим переплетением интонаций, звучал слишком живым, слишком настоящим. Поэтому Кёя действительно слушал и слышал его, не испытывая, как раньше, где-то в теперь далёком времени и месте, раздражения из-за того, что презренные травоядные опять отвлекают его пустыми разговорами, бессмысленными жестами и фразами. Может быть, свою роль сыграло то, что этот человек — единственный, с кем вообще можно поговорить и для этого не требуется сходить с ума, однако Хибари со всей уверенностью осознавал, что если бы вместо него встретил бы кого-то из своей прошлой жизни, то сбежал бы ещё глубже в лес. Может, умер бы от голода или был бы съеден кем-то (без помощи постороннего так бы и произошло — Хибари не продержался бы долго и прекрасно это понимал), но предпочёл бы именно это той пустоте, которая была его извечной спутницей до этого момента.

Я забыл, что есть на свете что-то кроме стен и смерти, что-то кроме п у с т о т ы.

Но сейчас пустота начала заполняться чем-то. Чем-то тёплым, но не горячим, как чай идеальной температуры, который приятнее всего пить (он варит чай из каких-то особых трав; сначала Хибари побоялся, что его хотят отравить, однако после первого же глотка все подобные мысли напрочь испарились). Это загадочное что-то будто жило своей жизнью, но каждый день возвращалось к Кёе. Может, Кёя нашёл это что-то, когда бродил по лесу, поражавшему своей дикой величественностью и красотой, а может, когда всматривался в серые глаза сидящего напротив. Хибари и сам точно не знал, но наличие этого чего-то определённо радовало, и Хибари ни разу не пожалел, что сбежал в этот лес. Потому что года, проведённые где-то там, теперь далеко, в отличие от дней здесь были наполнены бессмысленными событиями, бесконечной суетой, часами пустого ожидания чего-то, кучей вежливых на грани лицемерия людей, которым глубоко безразличны их собственные слова и действия. Потому что за эти дни Хибари увидел, услышал, почувствовал гораздо больше, нежели за все эти года. Потому что здесь Хибари наконец-то ощутил себя свободным человеком, не скованным ни одним правилом из свода законов Намимори, зорким стражником которого он был для того лишь, чтобы иметь право наказать. Потому что здесь Хибари впервые встретил человека, готового действительно понять его. Время тянулось будто бы сквозь сон, и постепенно дело шло к осени. Хибари целыми днями бродил по лесу, иногда выполняя мелкие поручения своего товарища (нарвать каких-то трав, доселе Кёей никогда и не виданных, или что-то подобное), иногда просто наслаждаясь древним величием леса. Но о том, как ободневал его товарищ, Хибари не имел ни малейшего понятия. Однако никогда не спрашивал: то ли не решался, то ли не хотел, считая, что если он должен будет узнать об этом, то узнает. Со временем. Тёмными вечерами — солнце скрывалось чертовски рано — оба были в хижине, ставшей домом и Кёе. Хибари, утомлённый долгой ходьбой и чуточку одурманенный травяным чаем, который действовал на него слишком уж успокаивающе, впадал в лёгкую полудрёму и рассеянно наблюдал за чем-то хлопочущим по хозяйству другом, чувствуя, что находится в самом подходящем для него месте. Конечно, Хибари понимал, что вечно так не может продолжаться. Что-то довольно чётко давало понять, что нельзя оставаться здесь навечно. Однако почему нельзя это что-то не уточняло. Когда Кёя задумывался об этом, он осознавал, что отчаянно не хочет покидать эту обитель, чувствуя весомый контраст между своим прошлым и настоящим. И ему казалось, что его друг это понимает. Иногда можно было заметить его слишком уж ностальгическую улыбку и отстранённый взгляд. Кто знает, как он попал сюда; может, в его жизни было что-то похожее. Однако пока он сам не заводил никаких разговоров, Хибари тоже молчал, не испытывая дискомфорта и наслаждаясь теми счастливыми по-тихому моментами, что происходили с ним сейчас.

***

Скорая перемена сезона всегда чувствуется, будто витает в воздухе. Хибари вдыхал лесной воздух каждый день, чувствуя, что что-то грядёт. Лес, прежде торжественно-медлительный и сонно-спокойный, теперь будто бы ожил, однако и при всей начавшейся суматохе сохранял свою величественность. Хибари нравилось наблюдать за этими переменами, но его пугало то, что одна перемена может повлечь за собой целый ряд изменений, и кто знает, будет ли готов к ним Кёя. С каждым последующим вечером Хибари возвращался в хижину всё раньше и раньше, а вскоре начал замечать, что его друг тоже следует этому незримому завету. Он целыми днями совершал важные приготовления к зимовке, но не особо посвящал в это таинство Хибари, которому отвёл лишь то занятие, что позволяло бродить по лесу и оттого могло прийтись Кёе по душе — сбор трав. В основном это были даже не травы, а корни и коренья, и Хибари, в прошлом закоренелому городскому жителю, приходилось несладко, однако проведённое здесь время не прошло зря, так что Хибари смог действительно получить удовольствие от того, чем он занимался (раньше такое было редкостью, если было вообще). Возвращаясь из леса, Хибари чувствовал себя необыкновенно умиротворённым и удовлетворённым своей работой, а добытые трофеи, предварительно промытые в холодном ручье и аккуратно разложенные в плетёной корзине, придавали этим ощущениям ещё больший эффект. Кёя не особо понимал, для чего именно его другу нужны эти корешки, однако ничего странного в этой потребности не видел. Почему-то тот факт, что он может оказаться и колдуном, и ведуном, и шаманом, и вообще кем угодно ещё, казался сам собой разумеющимся, ведь кто-то настолько безупречный, как он, не может быть обычным. В конце концов начались дождливые дни, длившиеся нескончаемой чередой. Хибари, лишённый возможности бродить по лесу, маялся от безделья, а его друг продолжал заниматься самыми что ни на есть хозяйскими делами, не подпуская к ним Кёю, которому оставалось лишь изучать немногочисленную домашнюю библиотеку своего друга. Кёя ожидал увидеть на книжных полках бессмертную классику — что-то вроде Гюго или Достоевского. Однако здесь имелись и значительно более молодые книги, что обескуражило Хибари. Конечно, было ясно, что его друг обосновался в этом лесу задолго после тех времён, когда Достоевский или Гюго публиковали свои новые романы. Но видеть в его коллекции произведения, вышедшие всего пару-тройку лет назад, написанные не самыми популярными авторами, которые нравились самому Хибари, было странно и неожиданно. Даже не просто странно; это вызывало когнитивный диссонанс. Хибари пытался игнорировать это чувство и просто наслаждаться чтением в более чем уютной обстановке. Разве не это мечта, которая для Хибари претворилась в жизнь — читать любимые книги, находясь так далеко от чуждых ему людей и проблем в единственном месте, которое хотелось назвать домом, с единственным человеком, которого хотелось назвать другом и который делает самый вкусный в мире чай? Да, но все же дискомфорт, вполне комфортно устроившийся где-то на задворках сознания, никак не собирался уходить. «Что-то здесь не так» — нашёптывал он Хибари, не переставая. И после стольких счастливых дней Кёя не хотел ему верить. Не хотел терять обретённую идиллию из-за странных мыслей и ощущений, отчаянно желал, чтобы все стало как прежде, как летом. Но лето ушло и уже никогда не вернётся. Хибари больше не мог сосредоточиться на чтении, переставшем приносить какое-либо удовольствие, поэтому с разрешения хозяина дома, который только поддержал эту инициативу, планируя использовать это помещение для засушки трав, решил прибраться на чердаке. Кёя был удивлён тем, сколько хлама сумело накопиться здесь, однако виду не подал. Копаясь среди старья, Хибари нашёл немало с первого взгляда непримечательных, но вызывающих интерес вещей. Старые вещи всегда вызывали подобное ощущение: самые обычные, они хранили в себе историю. И пусть она была неизвестна Хибари, она все равно манила к себе своими безумно древними, местами странными и непонятными, но увлекательными сказаниями. Кто смотрелся в это вычурное пыльное зеркало? Что могло засвидетельствовать оно в этом доме? Кто играл на этой самодельной гитаре? Кто разрисовывал её, исполненный любовью к своему увлечению? Какие мелодии ей доводилось рождать на свет? Кто играл этими дырявыми теннисными ракетками? Учитывая то, что хозяин у дома вроде как был один, этот вопрос оставался без хоть какого-нибудь логичного ответа. Ещё Кёя не понимал, как вообще большинство вещей оказалось здесь. Неужто его друг специально тащил на себе громоздкое зеркало через весь лес? А как иначе оно могло здесь оказаться? Чувство нелогичности и ирреальности, от которого парень пытался избавиться, лишь усиливалось, когда он задумывался об этом. На самом деле среди всех своих находок больше всего Хибари заинтересовала гитара. Старая, облезшая, до безобразия расстроенная и пыльная. Хибари привёл её в состояние, близкое к удовлетворительному, и попытался сыграть что-то, вспоминая дни, потраченные несколько лет назад на уроки. Недолго повозившись, он смог вспомнить пару аккордов, звучавших вполне сносно, если сделать скидку на общее состояние инструмента. Кёя даже вспомнил, как играется одна незатейливая мелодия — её он учил самой первой. Спустя некоторое время Хибари наловчился играть её так же как и раньше. Однако и тогда, и сейчас в исполнении Хибари будто бы чего-то не хватало. Кёя не совершал каких-то грубых ошибок, музыка звучала вполне гармонично, но чуть ли не физически ощущалось, что Кёя упустил что-то важное. Поэтому, поупражнявшись и добившись тех же результатов, из-за которых в прошлом он и бросил это занятие, Хибари не был удовлетворён. Прямо сейчас он был готов хоть всю ночь напролёт играть, не обращая внимания на боль в уставших пальцах, лишь бы в конце концов всё звучало идеально. Но сколько бы он не играл, это никак не помогало. Дело определённо было в чём-то другом. Кёя вздрогнул, услышав за своей спиной резкий скрип половиц, прозвучавший во внезапно наступившей тишине так резко, будто это был чей-то крик. Взгляд стремительно метнулся к зеркалу. В нём отразилась фигура, из-за толстого слоя пыли на поверхности выглядящая несколько размыто. Когда она приблизилась, Хибари увидел в зеркале два лица. Своё, от которого уже успел отвыкнуть, и чужое, заинтересованное. Два лица, которые Кёя впервые смог сопоставить только сейчас. Слишком похожие. Казалось, будто его друг всеми силами пытался скрыть это. За нарочито неряшливой причёской, за преднамеренно преувеличенной мимикой, что Хибари никогда не была свойственна, а оттого он просто не видел своё лицо таким, за всем этим скрывалось то, что раньше Хибари видел каждый день. Видимо, осознание этого как-то промелькнуло на лице Хибари. Вместо ответа на незаданный вопрос его друг, который теперь казался таким далёким, чуть ли не незнакомцем, смазано улыбнулся и попросил передать ему гитару. После того, как инструмент оказался в его руках, он начал медленно перебирать струны, видимо вспоминая мотив, а затем, после небольшой паузы, начал играть уже по-настоящему. Хибари следил за его пальцами, и это зрелище в сочетании с мягкой мелодией успокаивало. Мерный перебор будто бы нашёптывал, что только что увиденное совсем неважно, не стоит даже того, чтобы думать о нём, незачем, вовсе незачем пытаться понять что-то, в этом нет никакого смысла, нужно просто закрыть глаза, расслабиться, сосредоточиться на собственном дыхании, и тогда можно почувствовать себя морем, что вечно, чья жизнь — вечное наблюдение, что может вечно… Внезапно Хибари осознал, что после короткого проигрыша, который он обычно игнорировал, последовал тот самый мотив, над которым Кёя бился всё это время. Секундное наваждение мигом исчезло, и единственным, что осталось с Хибари, стало непонимание и ещё только зарождающийся страх. Впервые Кёя действительно задумался о том, кто на самом деле сейчас сидит перед ним с гитарой на коленях. И чертовски пугало то, что Хибари не смог найти ни одного ответа на вставший перед ним вопрос. Что известно об этом человеке? Он живёт в старой хижине в лесу. Но от этого факта количество вопросов только продолжало увеличиваться: как он смог построить дом в лесу, натащить сюда столько хлама, где он жил раньше, почему вообще попал в этот лес, почему у него есть вещи из «внешнего» мира, почему его вкусы в литературе так похожи на вкусы Хибари, почему он знает те же песни, что и Хибари, в конце концов, какого чёрта они так похожи? Обретённые дом, покой и уют будто бы разом исчезли. Хибари хоть и не потерял это всё в прямом смысле слова — хижина не сгорела дотла, став могилой его товарища, — но чувствовал себя так, как будто именно это и случилось. Хотя на первый взгляд не произошло ничего, что могло бы обосновать эти ощущения. Разве всё это не может быть просто совпадением? В конце концов, как смогли бы они найти общий язык, будучи совершенно разными людьми? Но ведь это был единственный человек, с которым Кёя смог найти общий язык. С такой точки зрения было даже неясно, кто из них двоих более странный. И если от странного друга ещё можно было сбежать, то от странного себя вряд ли получится. Хибари в попытках скрыть свои думы от играющего на гитаре замер и не шевелился до тех пор, пока музыка не стихла. В повисшей тишине он осознал, что мелодия была сыграна намного лучше, чем когда-либо получалось у него самого.

***

После этого случая Хибари будто бы оказался в чужом доме с чуждым человеком. Не просто чуждым, но и пугающим. Если раньше он был единственным, кто смог понравиться Кёе, то теперь он стал единственным, кто смог вселить в него страх. Так же дела обстояли и с домом; ставший первым местом, куда хотелось бы вернуться, сейчас он вызывал лишь желание убежать, быть где угодно, только не здесь. Казалось, это было не просто желание, а самая настоящая потребность наравне с дыханием или питанием, потребность, без удовлетворения которой жизнь невозможна. Особенно остро она проявлялась, когда в поле зрения появлялся хозяин дома, ещё больше усугубляя положение Хибари. Кёя совершенно перестал понимать себя. Почему дрожь и холод никак не отпускали его, почему сердце билось так часто, почему беспричинная тревога взяла его в заложники? Как до этого дошло? Как дошло до того, что вся окружающая действительность будто бы доносилась откуда-то издалека, проходя сквозь толстый слой тумана, обесцвечивающий и лишающий всё любых свойств? Как дошло до того, что после первого же глотка жизни лучшим решением казалось покинуть её? Как дошло до того, что только-только обретя кого-то, с кем хотелось остаться, он был вынужден бежать? Взгляд Кёи метнулся в сторону окна. В лесу бушевал непрестанный дождь; Хибари сухо и скомкано пробормотал о том, что выйдет прогуляться, старательно отворачиваясь от человека, сидевшего за столом. Но все же Хибари не смог удержаться и не взглянуть на него в последний раз, запечатлев лицо человека, выглядевшего самым одиноким на свете. Может, Кёя и хотел бы сказать что-нибудь, но чувствовал себя таким пустым, что не смог найти ничего, что стоило бы произносить. Они не попрощались. Дверь захлопнулась с противным скрипом, а по телу Хибари прокатилась волна мгновенного облегчения. Сначала парня обуяла эйфория: он наконец-то освободился, он снова оказался в лесу, где провёл столько времени, что тот успел стать родным, он наконец-то чувствовал реальность, ничуть не сомневаясь в том, действительно ли холодные капли дождя промочили его насквозь. Однако вскоре воодушевление спало, уступив место осознанию того, что Хибари будто бы вернулся назад в те времена, когда впервые оказался в лесу. Что тогда, что сейчас, он совершенно не представлял, куда идти и что делать, но неосознанное, бессмысленное стремление заставляло его блуждать вслепую. Куда он направлялся? Этот вопрос ставил в тупик и нагнетал чувство безысходности происходящего и всей жизни. Было неясно, зачем он продолжает путь, если в итоге ничего не меняется. Однако в этих измышлениях Кёя лукавил: все же хотя бы в этот раз кое-что поменялось, пусть сейчас это и ощущалось не так остро. Дождь монотонно шумел, но, несмотря на настроения Хибари, не преображал скопления деревьев в ужасающую дремучую чащобу, полную опасностей, а показывал чудный лесок с новой стороны, ограняя и отшлифовывая дикую красоту. Наблюдая такой прекрасный вид, трудно не восхищаться им, даже если голова забита совсем другими вещами. Не оборачиваясь и не кинув более ни одного взгляда на покинутую хижину (в этот раз действительно не было никакого желания смотреть), Кёя продолжил свой путь в никогда. Тем, что Хибари всегда удавалось, было растворение в приятной ему атмосфере. Стоит только глубже вслушаться, прочувствовать и осознать все обычно незаметные мелочи, будь то дуновение прохладного ветерка или тихий плеск, с которым одна капля падает в лужицу, и можно почувствовать себя одновременно и всем этим, и всеобъемлющим ничем. Хибари бродил по неведанным людям тропинкам, охваченный именно этим состоянием. Но в какой-то момент появилось нечто, выбившееся из общей картины; Кёя набрёл на доселе ни разу незамеченный им обрыв, под которым расположился весь огромный лес. И, казалось, там, вдалеке, где собирался разгораться закат, сливаясь с линией горизонта, виднелись слабые следы цивилизации. Хибари, даже не имевший никаких оснований полагать, что ему не могло просто-напросто почудиться, был уверен в том, что заметил Намимори. И эта уверенность кольнула отторжением: возвращаться туда не хотелось категорически. С другой стороны здравый смысл обязывал вернуться: куда ещё идти, если не в единственное оставшееся пристанище? Кёя чуть ли не подумал о Намимори как о доме, но тут же осёкся, смутившись. Есть ли сейчас хоть одно место, что было бы ему домом? Больше нет. Но как же хотел бы он вернуть то короткое время, когда действительно чувствовал себя счастливым в своём доме со своим человеком. Быть может, ещё не поздно вернуться и всё исправить? По-настоящему поговорить с другом, понять друг друга, вновь наладить отношения. Ведь наверняка всем этим странностям есть объяснение, лучше найти его и принять единственного друга таким, какой он есть, вместо того, чтобы убегать, не правда ли? Тем более, что и тот выглядел не самым лучшим образом, когда Кёя покинул его. Когда Хибари, со всех ног бросившийся обратно, вернулся к дому, то застал хижину будто бы постаревшей на добрый десяток лет. Это изрядно его смутило, однако особо задумываться об этом Кёя не стал и поспешно ворвался внутрь. В полумраке дома Хибари встретила тишина, нарушаемая лишь слышимым здесь дождём, а обстановка была такова, будто бы Кёя вернулся не через час, а через несколько лет. Сыро и заброшенно, без каких-либо следов жизни. И без кого-либо внутри. Хибари перерыл всё чуть ли не разваливающееся строение, но никак не смог найти ни своего друга, ни что-нибудь из его вещей. Как будто он в секунду исчез без следа или вовсе никогда не существовал. Когда ливень окончился, алое пламя заката осветило Кёю, сидевшего на пороге лачуги и не скрывающего свои слёзы.